Я полежал ещё немного и выглянул из палатки.

Мля…

На месте двух навесов перевязочного пункта — воронки. Сортировочная площадка… Тут я не сдержался, выматерился.

Раненые, что там были, на поле боя выжили, а тут их достало.

Ко мне подбежал один из моих старших фельдшеров.

— Иван Иванович…

Как говорится, лица на нём не было.

— Что?

— Того и другого младших врачей…

— Что? — повторил я, хотя уже всё мне было понятно.

— Убило…

Так. Всё. Из докторов я один остался.

— Ещё кого?

— Не знаю…

Что-то фельдшер мой слова тянет, головой немного потрясывает…

— Быстро посмотри, кто на ногах! — рявкнул я.

Грешен. Не сдержался.

— Сейчас, сейчас…

Фельдшер убежал.

Так, сейчас срочно надо выяснять, что там с ранеными.

Глава 16 В тыл

— Следующего несите!

Я несколько раз зажмурил и открыл глаза. Стало чуть легче.

— Следующего!

Что, они там, заснули?

— Всё, Иван Иванович.

— Что, всё?

— Кончились раненые…

Кончились… Кончились… Кончились…

Меня шатнуло в сторону. Я ухватился за край стола, за которым оперировал трое суток. Ну, с перерывами на краткий сон.

Французы продолжали обстреливать форт Бремон, но нас решили сменить и отвести в тыл. От бригады только рожки да ножки остались — в ротах по тридцать — сорок человек.

Нас меняли альпийские стрелки, тоже целая бригада. Ну, посмотрим, как у них взять форт получится.

Перевязочный пункт тоже отводили в тыл.

— Собираемся, — скомандовал я.

Впрочем, собирать-то особо было и нечего. Несколько оставшихся палаток и навесов — рвань. Легче выбросить, чем чинить. Перевязочный материал и медикаменты — в корзинке для пикника уместятся. Наборы хирургических инструментов — вот и весь наш скарб.

Французы, тут надо их похвалить, наших раненых в свои госпитали вывозили оперативно. Сейчас последних погрузят и всё — можно и нам с места сниматься.

От персонала у меня осталась едва половина. В атаки не ходили, а вот…

— Федор Федорович, проверьте, весь ли инструмент собрали, — отдал я распоряжение старшему фельдшеру. Он сейчас у меня за главного помощника, врачей-то кроме меня одного на перевязочном пункте сейчас нет.

— Весь, Иван Иванович. Там и осталось-то…

Да, жалко. Палатку, где мы инструменты стерилизовали, при обстреле тоже снарядом накрыло. Изделия завода князя Александра Владимировича, хоть и стальные, но не вечные. Пусть теперь французы восполняют. У них хоть хирургический инструментарий похуже нашего, но на безрыбье и раком свистнешь.

До остатков бригады мы добирались верст пятнадцать. Что-то пока недалеко наших отвели. Снова хотят в бой бросить? Что там бросать-то…

Роты были размещены в какой-то деревне. Как называется? Впрочем, какая разница — этих деревень на нашем пути уж сколько было.

Дорогой я подремал, но не выспался. Ещё и голова болела, настроение было паршивое.

Да уж…

Солдаты, что бродили по узеньким улочкам были оборванные, даже на вид уставшие. У каждого было что-то немецкое — винтовка, карабин, германский брезентовый или из тюленьей кожи ранец…

Я заметил одного даже в трофейной каске. Здесь-то он зачем эту железяку на голове носит?

Рязанцев потеснил своё хозяйство и нас разместили. В тесноте, да не в обиде. Я чуть-чуть перекусил от щедрот Никифора Федоровича и прилёг досыпать. Уже закрывая глаза вспомнил, что надо бы посмотреть, что там с раной у него на голове. В последние дни не до такой мелочи было…

— Владей.

Как проснулся, я опять же был накормлен и оделен Рязанцевым подарком.

Не знаю, уж откуда он его добыл, интендант-проныра. Подарок был хорош — парабеллум и две сотни патронов к нему.

— Спасибо. Не откажусь.

В голову, непонятно с какого перепуга, у меня пришли слова песенки, что трудно жить в деревне без нагана — нечем председателя убить. До председателей колхозов дело ещё далекое, но всё к тому идёт. Тут они в империи одну революцию уже учинили, Николай Александрович от престола уже отрекся, а Михаил его не принял.

Такие вот пироги…

— Смотри, Иван Иванович, что мне тут ещё по случаю досталось. — бригадный интендант протянул мне пачку почтовых карточек. — Знают наши об увлечении дочери, вот и несут всякую-всячину… Даже такую гадость.

Да, раньше бы такое не принесли…

Немецкие открытки содержали карикатуры на российского императора. Сейчас они были уже не актуальны. Нет у нас опоры и надежи.

На лежавшей первой в пачечке почтовой карточке Николай Александрович был изображен в лаптях, в каких-то просторных деревенского вида портках и рубахе. Ещё и с многочисленными разноцветными заплатами. В жизни бы ни одна российская баба своему мужику таких не сделала. В селе Федора, когда и где у кого заплатка на рабочей одежде имелась, всегда была в тон.

Императора немцы нарисовали верхом на заморенном осле. Под мышкой у него был артиллерийский снаряд, из всех карманов торчали бутылки с водкой.

Я протянул обратно открытки Рязанцеву.

— Пропаганда.

— Согласен, Иван Иванович. Гадость…

— На войне все средства хороши.

— Тут тоже поддержу Ваше мнение.

Открытки были брошены на стол, разлетелись по нему в полном беспорядке. Одна на пол свалилась. На ней российский император, опять же в неприглядном наряде, получал из рук японского императора какую-то допотопную винтовку. Намекали германцы, что у нас своего оружия не хватает.

Глава 17 Проверочная комиссия

Полторы недели мы ели, спали, приводили себя в порядок.

У нижних чинов даже румянец на щеках начал появляться.

Руководство бригады укатило в Париж, а меня почему-то не взяли.

Рылом не вышел…

Мне даже обидно стало. Не очень сильно, но всё же.

Затем остатки бригады отвели в более глубокий тыл.

— Иван Иванович, извольте получить новое обмундирование.

Рязанцев, что сообщил мне это, выглядел весьма довольным, словно он самолично это обмундирование шил. Его, кстати, в столицу Франции тоже не взяли.

Переобмундировывали не только офицерский состав, но и нижних чинов. Всем выдавали новые шинели, гимнастерки, брюки, хромовые сапоги. На каждой вещи стояло клеймо — «Лондон».

— Во как… — солдаты мяли в руках обновки. — Как цари какие будем.

Форменная одежда, действительно, была очень качественная.

— Сносу таким сапогам не будет, — слышались там и тут довольные голоса.

У солдат, в большинстве своем вчерашних селян, отношение к сапогам было трепетное. Старую форму сдавать не требовалось, поэтому почти все её оставляли.

— Пригодится, годная ещё.

Федор Федорович, мой старший фельдшер, аккуратно уложил в заплечный мешок то, что раньше на нём было.

— Года ещё не носил…

Это уже относилось к сапогам старшего фельдшера, которые тоже в общую кучу на плацу не полетели. Да там и не куча была, так — кучка.

Офицеры отсутствовали, солдаты бездельничали. Занятий с ними никто не проводил.

Возобновились разговоры о событиях в России.

Тут ещё приказ зачитали. Начальников теперь надо называть по-новому — господин полковник, господин штабс-капитан…

Солдаты по своей инициативе начали организовывать комитеты — ротные, полковые, даже создали и бригадный. Офицеров в них не брали, военных чиновников — тоже.

Из французских госпиталей начали возвращаться первые раненые. Из-за них буча и началась.

Вернувшиеся жаловались товарищам, что их там плохо лечили, обращались хуже, чем с неграми. Даже тех, у кого только-только швы сняли, заставляли носить воду, колоть дрова, заниматься уборкой территории.

— Ещё и ругаются, что почему бинты у тебя грязные. Какими им быть, если я дрова колол? — возмущался ефрейтор Петров. — Суки…

— Сами французики, уже вполне поправившиеся, лежат себе, полеживают… Их только кормят, работать не заставляют…