В час я, понятное дело, не уложился, но, вроде, пока не стреляли…

Когда мои телеги с пациентами из лагеря уже выезжали, навстречу вестовой на лошади нам попался. Ходко он нёсся в Ля-Куртин, опять, наверное, с каким-то приказом от генерала.

Я приказал возницам ходу прибавить. Хотелось мне сберечь всё же пациентов.

— Стой!

От окопа к моему обозу бежал унтер-фельтенец.

— Стой! Поворачивай обратно!

— Что такое! Тут у меня больные! — я соскочил с телеги. — Пропускай давай!

— Не велено никого пущать, Иван Иванович…

Ого, по имени-отчеству меня называет…

Я присмотрелся — вроде, знакомый унтер. Раненого я его как-то спасал.

— Не велено, доктор.

Вид у унтера был виноватый.

— Не в моей воле мне вас пропустить. Велено заворотить обратно.

Тут рядом с унтером два аннамита нарисовались. Ни слова не говоря на меня со штыками поперли.

— Стой, стой! — начал их останавливать унтер. — Это же наш доктор!

Аннамитам, что доктор, что полковой батюшка…

Пришлось мне дать приказ обратно в лагерь телеги повернуть.

— Не выпустили… — поделился я очевидным с солдатами у ворот лагеря. — Аннамиты чуть штыками не закололи.

Старший на посту даже выматерился.

— Вот и сдавайся им… — даже руками в заключение он развёл. — Езжайте обратно.

Ну, а куда больше? Туда, в наш лазарет мы и вернулись.

Лагерь бурлил. У комитетского барака не одна тысяча ля-куртинцев, это на первый взгляд, уже собралась.

— Не пойдём!

— Пусть стреляют!

— Всех-то не перебьют!

И прочее, и прочее летало над толпой.

— Не откроют огонь!

— Чёрта с два!!!

— Французское правительство не даст громить дорогие казармы!

Прошёл час. Обстрел не начинался.

— Забоялись!

— Кишка тонка!

— У нас тоже винтовочки имеются!

У многих солдат настроение стало какое-то веселое. Так мне показалось. Эх, не рано ли радуются…

Ещё час.

Французские пушки стрельбу так и не начинали.

Толпа начала расходиться.

— Не царское время.

— Не разрешил Керенский расстрелять нас!

— Иди ты, со своим Керенским!

Местами среди расходящихся солдат вспыхивали перепалки. Нервы-то у всех были на пределе.

— Вся надежда на Советы.

— Про Ленина тут на днях один солдатик сказывал…

— Да, он всю жизнь борется за народ, а царское правительство его с каторги на каторгу гоняло…

— Брата его царь повесил.

— Повесил? Значит вся семья у них за народ…

— Одного повесили, а второй брат его место занял.

Так. Уже про Советы и Ленина разговор пошёл…

Глава 32 Обстрел

Не, народ тут не такой как дома…

К восьми вечера в лагере была обстановка — как будто ничего и не происходит. Не стоят пушки на возвышенностях вокруг Ля-Куртина. Не нарыли французы и фельтенцы вокруг нас окопов. Не смотрят на лагерь стволы пулеметов…

Лагерный театр был набит солдатами. На сцене выступали комики, народ покатывался от смеха.

В самом центре лагеря расположились четыре оркестра. Как вчера, позавчера, третьего дня…

Окна казарм были распахнуты настежь — так музыку лучше слышно.

Капельмейстер дал знак и оркестры грянули марш. Он сменился плясовой мелодией. Затем был снова марш…

Тут и раздался свист снарядов, а за мгновение до этого на холмах вокруг Ля-Куртина бухнули пушки.

Снаряды рвались рядом с музыкантами, а вот один — и прямо среди них. Слушающим музыку нижним чинам тоже досталось. Куски металла легко находили свою цель.

Ля-куртинцы бросились кто-куда, проходы между казармами опустели. Убитые остались лежать, раненых потащили в сторону лазарета. Ещё было бы чем там им помочь…

Солдаты и унтера с верхних этажей казарм сбегали на нижние, хватали винтовки и патроны, защищали свои головы касками.

Буквально через несколько минут был произведен второй залп. Целью его была казарма, где заседал солдатский комитет. От здания мало что осталось, но комитетчики-то тоже не пальцем деланные — ещё вчера они в другую казарму переместились. Зря только потратили снаряды французы.

Третий и четвёртый залпы ударили по казармам. Опять понеслись русские души в рай…

После этого всё затихло, а через четверть часа в лагерь прибыл посыльный от Занкевича.

— Генерал немедленно приказывает сдаться… Иначе — продолжим обстрел.

Такие слова услышали от него члены солдатского комитета Ля-Куртина.

— Иди обратно, пока не избили!

— Скажи, холуй, генералу, пусть стреляет почаще!

— Редко что-то бьет!

Посланца вытолкали в шею из лагеря. Морду ему ещё раскровянили.

До полной темноты на Ля-Куртин упало ещё триста снарядов. Раздолбив несколько казарм пушки замолчали.

Потом с возвышенностей заработали пулемёты.

Они строчили и строчили, словно запасы патронов к ним были бездонны.

— Ишь, лупят…

— По германцам бы лучше стреляли…

— За нашу помощь им рассчитываются…

Ещё и более крепко выражались ля-куртинцы. Все были очень злы на союзников.

— Надо в горы идти, перебить их!

— Офицеров — в первую очередь!

— Мы тут местность хорошо знаем, не раз за вином ходили…

Солдатский комитет разрешения на большую вылазку не дал, но несколько групп охотников были отправлены.

— Колониальные войска…

— Ещё в таких смешных шапочках…

— За пулеметами — офицеры.

— Есть и фельтенцы, но сидят в окопах только из-за страха перед начальством. Поговорил даже с земляком — они стрелять не будут…

— Наши драться с нами не хотят…

Сыпались один за другим доклады членам комитета от возвратившихся.

— Пробраться в тыл и захватить как мышей в ловушке.

— Тяжелыми минами со склада лагеря уничтожить их…

Выдвигались разные предложения, но комитет с этим решил пока погодить.

— Этих разобьем, других нагонят нас разоружать. — таково было в ту ночь коллективное решение. — Утро вечера мудренее…

Я о всём об этом не знал — в лазарете не разгибая спины работал. Раненых было много, а медикаментов — мало.

— Родион, тащи спирт, — отдал я приказ Малиновскому.

Что его жалеть, а раненым при перевязках и удалении осколков всё легче будет. Понятно, что это не лучший выход из сложившегося положения, но хоть что-то.

— Мало спирта, Иван Иванович…

— Пусть из лагеря коньяк тащат…

Я знал, коньяка — в лагере много. Солдатам достался весь запас из подвала офицерской казармы. Там ещё и консервы были, и сейчас их мои больные и увечные получали.

— Всё принесём…

Малиновский убежал.

— Потерпеть надо… — увещевал я своих пациентов.

— Терпим… — сквозь зубы раздавалось мне в ответ.

К рассвету у меня уже глаза закрывались и руки плохо работали. Не железный же я. Это ещё, хорошо, что золотые зверьки меня поддерживали. Амулеты бьярмов сейчас русских солдат спасали через мои труды.

— Последний, — шепнул мне младший фельдшер. — Всё, Иван Иванович.

Всё… Последний.

Я как стоял, так и присел на подставленный мне табурет. Сил у меня больше не было.

Глава 33 Снова под обстрелом

Долго поспать у меня не получилось.

Новый день в Ля-Куртине начался с обстрела. Даже не день, а утро.

Сегодня снаряды летели в казармы пятого и шестого полков. Наверное, тот, кто командовал артиллерией, план нашего лагеря карандашиком на квадратики расчертил. По этим квадратикам артиллерия и работала. Вчера — по одним, а нынешним утром — по другим.

Здания казарм рушились, но особых пожаров не было. Гореть было много нечему. Сами наши казармы были каменные, только потолочные перекрытия — деревянные. Двуярусные кровати у нижних чинов и одноярусные у офицерского состава — железные. Железо тоже возникновению пожара не способствует.

Да, местами дымило, но — недолго.