Следователь устало потёр виски:

— С вами оказалось не так просто. Ладно, бог с вами. Поехали!

От неожиданности я онемела. А ведь так точно просчитано: сначала деморализовать нас, дав шанс понять, как мы глубоко неправы. Потом — распечь угрозами и истерзать ожиданием. Я всё искала подвох в словах Злобина. Искала и всё не находила. Наверное, мне следовало отдохнуть. Остаток дня и правда вышел… Шокирующим. Зато мы однозначно выяснили, что владелец бутика невиновен. И ещё кто-что.

Не знаю, рассказывать это кому-то или нет, правда за долю секунды до того, как дамочка накинулась на меня со своими загребущими ручками, мне почудился знакомый флёр магии феникса. Видимо, мне и правда пора бы отдохнуть.

Но, очевидно, у жизни были свои планы. И она определённо решила испытать меня на прочность.

— Пока вы занимались самодеятельностью, — Злобин сел за руль своего автомобиля, глядя на меня с лёгкой насмешкой, — вы будете так и стоять или всё же сядете? — Демьян резво утащил меня на заднее сиденье автомобиля следователя. — Так вот, о чём я? Мои ребятки вычислили личность владельца последнего башмака.

— И?

— Что «и»? Демон, у тебя ещё есть вопросы? Ах да, — сколько сарказма в голосе, — вы же у нас сыщики. Ладно, даю подсказку: мы едем в детский дом.

До меня почти сразу дошло, в какой именно дом мы едем. Но это же…

— Что? Больше не будет никаких вопросов? — Злобин полностью оправдывал свою фамилию.

Но на этот раз я не стала отвечать. И продолжила хранить хмурое молчание.

Мы ехали в полицейской машине на заднем сиденье. Демьян бросал осторожные взгляды в мою сторону. Словно порывался что-то сказать. Правда он почему-то медлил. А я что?

Смотрела по сторонам, пытаясь прикинуть, через сколько на горизонте покажется дом с тёмно-бирюзовой крышей. Какое время у меня займёт, чтобы вернуть себе с трудом обретённое спокойствие?

С детским домом не могло быть связано ни одного доброго воспоминания. Место каторги, тюрьма для маленьких и не очень детей, подобие настоящего дома. Большая часть воспитанников оказались на пороге детского дома ещё в младенческом возрасте. Они росли маленькими волчатами, жадно ищущими ласку и подобие любви. Такие детки навсегда несли в себе печать злобы и болезненного желания доказать всему миру, что всё то, что с ними приключилось — это большая ошибка.

Мне, знавшей настоящую материнскую любовь, приходилось здесь нелегко. Я тяжело сглотнула ставшей вязкой слюну и торопливо отвернулась. Некоторые вещи я не хотела бы помнить никогда.

Машина следователя остановилась у самых ворот. Открывать нам никто не спешил — это не ежегодная проверка, во время которой всё вылизывали чуть ли не до блеска, лишь бы показать, что все воспитанники довольны и счастливы. Железные ворота открыли мы себе стали.

Знакомый запах подгорелой картошки на молоке проследовал нас от самого порога. Демьян посмотрел на меня со странным чувством. Я опустила глаза. Не хотела, чтобы кто-то испытывал ко мне жалость. Я этого не заслуживаю.

Может быть, в качестве солидарности Демьян крепко сжал мою руку. А я не нашла в себе силы её отпустить. Слишком было… хорошо. И не так страшно, что воспоминания опять поглотят меня с головой.

У центрального входа мирно дремал сторож Афанасий. Почтенный возраст сделал из крепкого прежде мужчины лишь тень. Мутные глаза посмотрели на меня пристально. На миг мне даже показалось, что меня узнали. Но нет, слишком много лет прошло с тех пор.

Входная дверь скрипнула несмазанными петлями. Дух горелой картошки стал крепче и то и дело забивался в ноздри. Ничего не меняется в этом мире.

Так уж повелось.

— По идее, нам хотя бы предупредить, что мы уже пришли, — напомнил Демьян, привычно прикрывая спину.

— Демон, ты бы лучше за собой следил. У меня всё схвачено. Кого надо, мы уже предупредили, — напарнику не оставалось ничего, кроме как согласиться с этим утверждением. Но Демьян не скрывал своей внутренней неприязни.

Ему не нравилось это излишне тихое место, где из всех звуков — лишь изредка скрипящие половицы полов, оставшихся, вероятно, с довоенного периода. А так… Детский дом никогда не было мне домом. И не стремилось им стать.

Ни детского смеха, ни радости и улыбок, ни беззаботного детства. Ничего. Только скрипы и осторожный шорох за дверьми. Мы шли по коридору к единственной опрятно выглядящей двери, инструктированной мелкими чешуйками. В детстве я думала, что это царь-рыба, и мечтала попробовать её изловить, чтобы есть и не знать никаких забот целую неделю.

Не дожидаясь нашего прихода, дверь резко распахнулась, впуская внутрь аромат свежескошенной травы и натёртого до тепла дерева. Мы вошли внутрь и увидели маленькую, но крайне бойкую старушку.

— Наконец-то, — вместо приветствия сказала она, — я думала, для вас своих гонцов посылать.

И засеменила к длинным рядам бесконечных карточек. Уверена, даже в полицейском управлении нет такого полного досье, как у миссис Швым. Она достала папку с необычной синей бичёвкой с краю — значит, это сведения на воспитателя. И протянула её Злобину.

— Это всё? — спросил следователь, недовольно перелистывая тонкую книжицу.

Женщина посмотрела на Злобина исподлобья. Тонкие губы растянулись в подобии улыбки. Словно насмешка на несмышлёным мальчишкой, который вздумал играть с ней какие-то свои игры.

— Нет, просто так вам никто никогда ничего не даст, — сказала миссис Швым. — Нужно оформить служебную записку на возврат по ознакомлению.

И мы последовали за ней. Удивительно, насколько сильно эта старушка смотрела ненавидела детей. И настолько же сильно любила деньги. А и их у неё было…

Мы направлялись в кабинет одного из воспитателей. По словам миссис Швым, он был приятелем исчезнувшего накануне молодого человека. У них было одно общее увлечение — работа, и отчего же не отметить эту дружбу бокальчиком-другим пива на заднем дворе.

Конечно, старушка этого не сказала. Лишь молча ответила незапертую дверь, пропуская нас вперёд. Оставляя наедине с человеком, который пировал.

Захлопнувшая дверь отрезала нас от поднадоевшего запаха сгоревшего картофеля. И нас плотным облаком окутал аромат пира.

Жирные пальцы держали измазанные в кляре куриные ножки. Крохотные капельки застывали на коже, бисеринками застывая на складках кожи. Запах стоял такой, что я еле сдерживала рвотные позывы.

Мне было мерзко смотреть на это лощёное лицо с маленькими щелочками глаз. Взгляд невольно соскальзывал на его губы, которые лоснились от жира. Мужчина даже не думал приветствовать своих гостей поклоном или хотя бы кивком головы.

Он невозмутимо поднёс льняную салфетку к своему лицу, вытирая губы. Подмигнул мне левым глазом — я поняла это по тому, как судорожно дёрнулись его лицевые мышцы. Боже, ну и урод!

Я невольно сделала шаг в сторону. И только тогда мужчина соизволил встать.

— С чем пожаловала очаровательная леди? — наконец-то мистер Хопкинс — так было сказано на его двери — решил проявить чудеса галантности.

Жаль, что он это сделал только по отношению ко мне. Я бы сочла, чтобы он воспринимал меня как предмет мебели. Но ради дела пришлось кивнуть и даже сделать шаг в сторону, перехватывая инициативу из рук Злобина.

— Мистер Хопкинс. Нам рекомендовали вас как очень приятного специалиста, и мы хотели бы…

— О, так это правда? — резко перебил меня мужчина. Ну совсем ни капли такта. — То, что говорят о старине Барни? Он правда пропал? Прям с концами. Конечно, я расскажу всё. Всё расскажу, что я только знаю.

И его рассказ начался с завтрака накануне исчезновения. Ну кто бы сомневался.

— Я ему знаешь что говорю? Ну ты прекращай типо так напиваться, — рассказ мистера Хопкинса сбивчивый и не всегда относящийся к теме обсуждения, — он, типа, отнекивался, мол, нормально. Как он там говорил: «Ну я же вырос в этом месте и знаю каждый его уголок. И эта земля когда-нибудь меня примет». Не знаю, что это значит, но, типа, пытался ему объяснить, что все эти мытарства со спонсорами ни к чему не приведут.