Где бы ни появлялся Джузеппе, окружающие начинали, иногда до смешного открыто, биться за его внимание. Особенно было приятно, когда борьба случалась между хорошенькими дамами, а случалось это все чаще и чаще.

Имя Джузеппе Верди уже ставилось в один ряд и с лидерами движения освобождения, и с лучшими композиторами Милана своего времени. К неполным тридцати он оказался таки на пьедестале, к которому шел с ранней юности. Но так же, как много лет назад, вернувшись из Милана в Буссето и заняв должность директора филармонического общества, он с каждым днем все больше и больше разочаровывался в казавшейся ему когда-то пределом мечтаний зажиточной провинциальной жизни, теперь он избавлялся от иллюзий о том, что скрывалось за пышностью утонченного и высокообразованного бомонда. Возможно, Буссето не хватало стиля, изысканности, а иногда и банального такта, но там хотя бы была искренность, а здесь Джузеппе не чувствовал ее ни в ком и нигде. Лишь правила, манеры и ритуалы.

За несколько дней до пятого, а значит предпоследнего, «Набукко» в сезоне Джузеппе все же не удержался и написал Джузеппине. То ли, потому что на предыдущем спектакле он уже четко слышал, как начинает ослабевать ее голос, и это подняло новую волну вины и переживаний в его душе. То ли, из-за приступа звездной болезни, которая то и дело расправляла его плечи ощущением всемогущества и растворяла все страхи. А, возможно, просто потому, что он уже не мог сдержать желания сделать и высказать хоть что-то по настоящему искреннее и идущее из глубины души.

– Маэстро Верди, – пояснил Саверио, протягивая конверт Джузеппине.

Джузеппина вздрогнула, выдав себя, и тут же, испугавшись, взглянула в лицо слуги, чтобы понять, успел ли он это заметить. Успел. Джузеппина взяла письмо, Саверио потупил взгляд, поклонился и вышел из комнаты.

Тело начали колоть тысячи мелких игл. В грудной клетке что-то давило с новой силой. По спине и ногам пробежал легкий озноб. Она знала, что в этом письме. Знала, что она почувствует, прочтя эти строки и понимала наперед, что она ответит, наплевав на то, насколько это безрассудно. Джузеппина смотрела на конверт и готовилась к неминуемой катастрофе, на которую она сама себя обречет. Хотя… Жизнь ее, застряв в бесконечных компрессах, боли и вонючих снадобьях, разрушалась как песочный замок, таящий под дождем. А было ли, что терять? Дрожащими пальцами она вскрыла конверт и прочла начертанные мальчишеским неаккуратным почерком строки:

«Моя дорогая синьорина! Моя вдохновительница и моя благодетельница!

Мечта всей жизни стала явью, а я чувствую себя путником, заблудившимся в пустыне. Триумф, признание и восхищение публики – всего лишь мираж, раскрашенный яркими красками. Я не в силах ни вкусить аромат его садов, ни утолить жажду его ручьями. Проклинаю каждую ноту, написанную мной, ибо отдал бы все, чтобы вновь увидеть Вас в добром здравии. Ваши глаза преследуют меня в каждом взгляде, что смотрит на меня. Ваши черты мерещатся мне в каждом прохожем. Ваши руки я вижу каждую ночь во сне. Я слышу голос Ваш в каждом звуке, что окружает меня. И в слабости своей, объятый этим наваждением, молю я Вас о пощаде. Напоите мою Душу лишь строчкой, написанной Вашей рукой. Придайте мужества моему разуму хотя бы призрачной надеждой снова ощутить на себе Ваш взгляд. Укрепите мою силу намеком на то, как мог бы я облегчить Ваш недуг».

Верди ждал день за днем, пытаясь угадать посыльного в каждом мальчишке, пробегающем мимо, но ответа не было. После следующего спектакля Джузеппина опять скрылась в сопровождении доктора Поллини прежде, чем Джузеппе успел перекинуться с ней хотя бы словом.

Добравшись до дома маэстро распорядился доставить ему в кабинет бутылку вина и сел разбирать скопившуюся на столе почту. Открытки, признания в любви от незнакомцев и прочая бессмысленная чепуха. «Пора бы уже нанять секретаря» – подумал он. Один из конвертов на столе привлек его внимание. На нем не было никаких опознавательных знаков, но интуиция заставила Джузеппе взять его в руки и поднести к лицу. Тот самый цветочный аромат. Долгожданный ответ. Верди разорвал конверт и прочел строки, выведенные точеным кружевом:

«Маэстро, не ругайте ноты. Они Вам неподвластны. Ведь это вы принадлежите им. У всего в жизни свой срок. Триумф, признание и восхищение публики… Ваши играют увертюру, мои заканчивают финальный акт.

Мой светлый гений, последние лучи моего голоса отданы тебе. Но жертвы в этом усматривать не стоит. То был бескорыстный подарок моей души».

Сердце Джузеппе бешено колотилось. Он прочитал строки несколько раз, прижал записку к губам, жадно вдохнул ее аромат, издал победный клич, схватил чистый лист бумаги и на одном дыхании написал:

«Я должен увидеть тебя. Довольно забавно, как много людей теперь жаждут разговора со мной. Слова, слова, слова. Их так много, что мне становится тесно. Чем больше вокруг меня слов, тем больше я жажду тишины рядом с тобой. Ты – моя самая амбициозная и смелая мечта».

Через пару дней на дворе стоял теплый майский пятничный вечер. Бартоломео Мерелли развлекал себя бокалом игристого и партией в шахматы с Джузеппиной.

– Доктор Поллини находит твою идею провести пару дней за городом перед финальным выступлением весьма полезной – заметил Мерелли, передвигая ладью, – Ты хочешь навестить мать?

Джузеппина кивнула, изучая положение фигур на доске в размышлениях над следующим ходом.

– Только, пожалуйста, будь добра, помни, что тебе нельзя разговаривать, – согласился он.

– С моей мамой это будет не сложно, – прошептала, усмехнувшись, она и сделала свой ход.

Мерелли бросил на нее взгляд полный отцовского осуждения, поставил мат конем и улыбнулся. Он всегда выигрывал у своей подруги, но она играла достаточно сносно, чтобы партия была ему интересна. Джузеппина пожала плечами и одарила победителя очаровательнейшей улыбкой.

В кафе Cova, что на виа Монтенаполеоне, 8, было, как и всегда субботним утром, тихо и немноголюдно. Ставшая пристанищем музыкальной элиты кондитерская в эти часы могла порадовать вкусным завтраком и отсутствием лишнего внимания. Джузеппе Верди и Темистокле Солера коротали время за омлетом, булочками, кофе и беседами ни о чем.

Джузеппе нервничал. До заключительного спектакля сезона оставались всего четыре дня, а ответа от Джузеппины на его последнее письмо так и не было. Ему казалось, что если ничего не предпринять, то с последим поклоном публике, она просто раствориться в темноте закулисья, и он больше никогда ее не найдет. Но что предпринять? Никакие путные идеи его не посещали, и раздражало это невероятно.

Уныло пожевывая фирменный омлет от шефа, Джузеппе вполуха слушал какие-то россказни Солеры об очередных любовных похождениях, ободряюще кивая и поддакивая в нужных местах.

В один из тех моментов, когда следовало по-дружески засмеяться, в просторный зал кафе зашел посыльный и передал Верди записку. Джузеппе пробежал глазами по строчкам, и его лицо наполнилось той радостью романтического предвкушения, которую сложно с чем-то перепутать. Солера саркастически усмехнулся, покачал головой, но воздержался от каких бы то ни было комментариев.

На следующее утро Джузеппина Стреппони отправилась за город отдохнуть перед последним выступлением и повидать родных. Джузеппе Верди, чуть рассвело, тоже сел в карету, которая унесла его за пределы Милана, но куда направился маэстро известно не было никому.

В маленьком, затерянном в лесах домике только вступала в свои права ночь. Тени от пламени в очаге загадочно играли на каменных стенах уютной гостиной. Резная деревянная лестница вела на второй этаж, где открытая дверь в спальню рисовала мерцающий отблесками свечей вытянутый прямоугольник на стене коридора. Джузеппе смотрел на стоявшую перед камином Джузеппину. Волнение и возбуждение были натянуты между ними тугой тетивой.

– Какая сладкая пытка между первым шагом в желанное мгновение, и необъяснимым стремлением продлить этот момент вечно, – тихо проговорил он, любуясь бликами, танцующими на ее щеках.