– Все эти меры приняты исключительно в интересах удачного завершения сезона вашей оперы.

Джузеппе ничего не оставалось, кроме как уныло побрести за кулисы и ждать своего выхода на сцену.

На этот раз, маэстро шел занимать композиторское кресло под шквал бурных аплодисментов. Циничный голосок эго отметил, что Джузеппе не доводилось видеть такого восторга публики при появлении композитора ни на одном из спектаклей в Ла Скала. Несколько раз поклонившись, он сел и поймал себя на том, что рассматривать зрителей ему совсем не хочется. Он нетерпеливо ждал, когда откроется занавес и появится прекрасная принцесса Вавилона.

Спектакль шел почти на двадцать минут дольше премьерного из-за того, что каждая сцена заканчивалась продолжительными овациями зала, но в эти два с половиной часа представления Джузеппе волновала только Джузеппина. Он жадно цеплялся взглядом за каждое ее движение, пытался различить хотя бы легкий намек на диссонанс в звучании ее голоса. Все тщетно. Она была безупречна, равно как и Абигайль в ее исполнении. Ничто не давало повода усомниться в ее здоровье и силе легких.

После прозвучавшей на сцене арии Абигайль, виртуозное исполнение которой, казалось, заставило каждое сердце в зале биться чуть чаще, в голове Джузеппе уже нельзя было унять голоса, шептавшие ему об обмане. Вдруг, никакой болезни нет и в помине? Что за несусветная глупость! Как может быть, чтобы женщина была не в силах говорить, но так пела. Неужели все это подлог? Быть может, это какая-то нелепая игра ревнивого и властного импресарио. Но с какой целью?

Джузеппе перевел взгляд с Джузеппины на центральную ложу, где, как и на каждом спектакле, сидел синьор Мерелли. Будто в подтверждение своих мыслей и все же совершенно неожиданно для себя Джузеппе обнаружил, что Мерелли смотрит не на сцену, а на него. На лице импресарио застыла едва заметная, несколько зловещая улыбка. Не найдясь, как отреагировать, Джузеппе поспешно перевел взгляд обратно на сцену.

Насколько бы сильно не тянуло Джузеппе к прекрасной синьорине, он понимал, что его стремительно восходящую звезду вместе со ставшим почти реальностью завидным положением в высшем обществе еще легко утопить. А топить Бартоломео Мерелли умел лучше многих. Об этом в творческих кругах Милана слагали легенды. Так же, впрочем, как и умел он возносить на пьедестал.

Мысль о том, что недальновидная несдержанность маэстро уже могла привести к последствиям, о которых придется жалеть долгие годы, испугала не на шутку. И все же, когда занавес опустили, Джузеппе, поднимаясь на сцену под дождем из сыпавшихся цветов, думал только о том, как сейчас возьмет Джузеппину за руку.

Зал бушевал восторгом, галерка скандировала его имя, Джузеппе встал в середину ряда взявшихся за руки артистов и взял ладонь Джузеппины в свою. Он вновь почувствовал ласкающий цветочный аромат. Они переглянулись. На этот раз в глазах сияющей благостной улыбкой Джузеппины он безошибочно увидел боль. Сомнения в том, действительно ли ее мучил недуг, мгновенно испарились. На сердце у Джузеппе стало совсем тяжело.

Все двинулись на поклон, и он крепче сжал ее ладонь. Пальцы Джузеппины ответили ему тем же. Один поклон, второй, третий. Публика и не думала отпускать артистов, но Джузеппина вдруг выпустила руку Верди и торопливым шагом направилась за кулисы. Руку маэстро тут же подхватил баритон Ронкони, вновь сомкнув ряд, и все двинулись на четвертый поклон. Краем глаза Джузеппе успел заметить, как Джузеппина за кулисами практически упала на подхватившего ее под локти доктора Поллини, и они поспешно удалились. Джузеппе взглянул на державшую его руку мясистую ладонь Ронкони и с горечью подумал, что эти пухлые грубые пальцы не дадут шанса хрупкому благоуханию ладони Джузеппины, которое могло остаться на его руке.

Когда публика наконец отпустила артистов и начала расходиться, Джузеппины уже не было в театре. Маэстро же у служебного входа ждала толпа восторженных поклонников, пришедшая в неистовство, как только он вышел из дверей театра.

Площадь взорвалась воплями восторга. Джузеппе именно так представлял себе славу. Горячие, влюбленные глаза женщин, восхищенные лица мужчин. Кто-то пытается что-то кричать, кто-то аплодирует, другие скандируют его имя. Эти люди, в отличие от напыщенной публики дворцовых кулуаров, казались искренними и настоящими.

Джузеппе, улыбаясь и приветствуя всех, направился к ожидавшей его карете. Возвращаться домой пешком, несмотря на то, что пройти нужно было всего пару кварталов, уже не представлялось возможным.

Однако, стоило дверце кареты закрыть Джузеппе от посторонних глаз, и лицо его мгновенно изменилось. Радость сменили усталость и мрачность. Карета тронулась с места. Колеса застучали, заскрипела рама. Джузеппе прислушался в надежде утонуть в звуках и отвлечься в забвении магии музыки. Но в голове настойчиво крутилась лишь фраза Темистокле: «Она буквально обрекла себя на полную потерю голоса, согласившись на Абигайль…» Какая же сила живет в этой прекрасной женщине! Сколько самообладания и выдержки! Ее короткий взгляд сегодня во время рукопожатия был полон взаимного чувства, так же как и их единственный поцелуй несколько месяцев назад. Неужели она действительно пожертвовала собой ради него?

В голове Джузеппе пронеслась еще одна фраза друга, сказанная когда-то очень давно: «Мерелли охраняет ее, как дракон принцессу в замке…» Джузеппе хохотнул. Он действительно чувствовал себя, как принц в сказке, которому надо освободить из заточения любимую, победив дракона и, желательно, не сгинув при этом самому. Правда, в отличие от сказочных сюжетов, дракон-импресарио был главным благодетелем в судьбе и принца, и принцессы. Это оставляло задачу без вариантов решения.

Джузеппе вздохнул. Похоже, сейчас имело смысл сосредоточиться лишь на упрочении своего положения в обществе и финансового благополучия. Нужно набраться достаточной силы и власти, чтобы брать штурмом любые замки, не опасаясь никаких последствий и никаких драконов.

После второго спектакля издательство Рикорди выпустило еще один тираж переложения оперы. На этот раз, на обложке красовался портрет маэстро. Джузеппе стали узнавать всегда и везде. Незнакомые люди всех сословий пытались заговорить с ним и пожать ему руку в парке, в кафе, на улице. Ажиотаж и не думал утихать, с каждым днем волна всеобщей любви плотней накрывала жизнь Джузеппе, порой лишая возможности дышать.

Между тем, цитаты из «Набукко» все чаще стали появляться на листовках движения освобождения, что вместе с народной любовью вызвало к маэстро Верди и повышенный интерес австрийской полиции. Делать что-либо с уже вышедшей, да еще и набравшей такую невиданную популярность оперой для австрийской цензуры было опасно, но провести ради профилактики увещевательную беседу с создателем, блюстители порядка сочли необходимым.

– Надеюсь, вы понимаете, что активное использование вашего творчества незаконными пропагандистскими организациями, прежде всего, ставит под удар ваше доброе имя, – с более чем неприятной улыбкой мурлыкал начальник миланской полиции, нанесший Верди, разумеется, неанонсированный визит.

– Пресечение подобного использования относится к вашим привилегиям, синьор Торресани. Я лишь скромный творец, вдохновленный библейским сюжетом, – спокойно и учтиво отвечал Джузеппе, пытаясь скрыть нотки презрения, которые рвались наружу.

Подобная беседа была проведена и с Темистокле Солерой. Тот, в свою очередь, очаровал представителей закона своим неподдельным добродушием и не моргнув глазом жарко заверил в преданности австрийкой короне.

Формально это решило вопрос, но народное волнение не унималось, а потому и либреттист, и композитор были поставлены в лист неусыпного контроля полиции.

Прошли еще две недели и два спектакля. У выхода из дома Джузеппе, уже каждый день дежурила толпа поклонников, с десяток журналистов и пара австрийских офицеров. Верди воспринимали как завсегдатая салона Кларины Маффеи, хозяйка относилась к нему, как к лучшему другу. Бартоломео Мерелли и не думал торопить гения ни с началом новой оперы, ни с определением гонорара, который за нее пожелал бы автор.