Этот рассказ в рассказе дублирует основное повествование, но также представляет нам новый взгляд на события и новый тип слушателя, поскольку Камень терпения служит примером сочувственного поведения и напоминает аудитории, что истории бывают болезненными и эмоционально заряженными. Сказка – не просто интеллектуальное упражнение по выстраиванию вероятных сценариев («А что, если?»), она также содержит элемент магического: камень, раздувающийся от жалости. Рассказывая историю, можно передать другим боль, страдание и ощущение несправедливости. И принц, подслушав исповедь девушки, тотчас же охотно признает опасность полузнания: «Я не ведал всей правды». В итоге цыганку снова делают прислугой (создавая тем самым почву для новой истории о несправедливости), а Нури Хадиг выходит замуж за принца.

Камни терпения – большая редкость в европейском и англо-американском фольклоре, хотя немецкая поговорка о растроганном до слез камне (etwas könnte einen Stein erbarmen) предполагает, что между глухим молчанием холодного твердого камня и добрым, кипучим теплом человеческого сочувствия пролегает глубочайшая пропасть. В персидском фольклоре тоже есть сказка «Сингэ сабур» («Камень терпения»), и ее заглавный герой представляет собой самого участливого слушателя на всем белом свете. Этот камень, вместилище всего существующего в мире сострадания, впитывает в себя горе тех, кто вынужден нести чудовищное бремя невзгод. Он приносит себя в жертву, разламываясь на куски от скорби, которая иначе разорвала бы его собеседника-человека.

Образ Камня терпения проник в Армению, но другие темы и мотивы персидской сказки о многострадальной деве загадочным образом мигрировали также и в европейский фольклор. В 1966 г. Хафизулла Багбан записал сказку «Семидесятилетний труп» со слов 30-летней домохозяйки по имени Хайя из города Герат в Афганистане{122}. В течение следующих 10 лет Багбан записал еще две версии этого же сюжета, что позволяет судить о его широком распространении. В европейских же вариантах элементы этой сказки перестраиваются, как в калейдоскопе, чтобы лучше отвечать культурным представлениям местной аудитории. Но порой в них кроется ключ к разгадке не вполне понятных деталей этих сказок. Почему, к примеру, героиня «Гусятницы» рассказывает о своих бедах не чему-нибудь, а железной печке? Мы найдем ответ, если взглянем на дальнего «родственника» этого сюжета – афганский рассказ о старом трупе.

У торговца терновником была дочь. В его отсутствие она всегда смирно сидела дома и пряла хлопок. Однажды на стену у их двора садится соловей и говорит, что ей суждено выйти замуж за семидесятилетний труп. На следующий день торговец с дочерью отправляются к родственникам. По дороге у них заканчивается вода, и дочь заходит в крепость: там она наполняет кувшин, но найти выход уже не может. Она принимается плакать, и тут распахивается окно, открывая ей доступ в семь комнат. В седьмой комнате и лежит упомянутый труп, весь утыканный иглами. Девушка велит рабыне вытащить из трупа все иглы, кроме одной, и платит ей за труды, но дерзкая рабыня вынимает все иглы сразу. Труп оживает, женится на рабыне, а прядильщицу делает своей второй женой. Здесь мы наблюдаем ту же смену ролей (царевна и служанка, красавица и цыганка), которая встречается в европейских сюжетах.

Как и в других сказках (например, «Красавица и чудовище»), героиня не предъявляет особенных претензий: она просит «труп» привезти ей из поездки за подарками для первой жены Камень терпения и нож с черной рукояткой. Отыскав эти вещи, «труп» узнает о том, что ему следует проследить за их использованием: «Она залезет в печь и закроется заслонкой. Там она расскажет [камню] всю свою историю от начала до конца. А потом зарежется [ножом]». Последовав совету, «труп» садится возле печи и подслушивает историю прядильщицы. И какова же его реакция? Придя в ужас от коварства первой жены, он привязывает ее за волосы к лошадиному хвосту и подгоняет скакуна, чтобы женщину в конце концов «разорвало на куски». Затем он покрывает ее череп серебром и делает из него чашу для питья. Когда правда раскрывается, героине выпадает «удача» выйти замуж за семидесятилетний труп – и остается лишь надеяться, что восстановление справедливости преобразовало его не только ментально, но и физически: «Господь исполнил их желание».

А что, если семидесятилетний труп и есть камень терпения? На этом допущении строится роман Атика Рахими, афгано-французского писателя и кинорежиссера. События его «Камня терпения» (2008) происходят «где-то в Афганистане или где угодно»{123}. Там, в истерзанной войной деревне, одновременно очень реальной и очень абстрактной, женщина выхаживает своего мужа-моджахеда, впавшего в кому после ранения в шею, полученного в ходе ссоры с родственником. Постепенно она начинает рассказывать ему о своих страхах и желаниях, о своей мучительной жизни в браке с ним – одним словом, обо всех своих самых сокровенных тайнах.

Героиня сама проводит параллель между своим безмолвным мужем и Камнем терпения: «Слова вспоминаются в тот самый момент, когда она завязывает чадру: "Сингэ сабур!" Она вздрагивает всем телом, "вот как называют этот камень: сингэ сабур, Камень терпения! Магический камень!", она приседает рядом с мужем на корточки. "Да, вот он ты, ты мой сингэ сабур!.. Я расскажу тебе обо всем, мой сингэ сабур, обо всем. Такое расскажу, что от всех мучений, всех несчастий избавлюсь. Такое расскажу тебе, что ты…"» Впервые за годы своего замужества она может обратиться к нему, сломать печать молчания, которая лежала на их браке все 10 лет, пока муж был так занят войной, что ему было недосуг перемолвиться с ней хотя бы словом. Для нее разговоры с обездвиженным супругом становятся формой психотерапии, несмотря на то (или даже благодаря тому), что она прекрасно понимает: все это она может высказать только теперь, когда ее нельзя прервать словами или побоями. «Поток ее речей – это не только смелые и шокирующие признания, но и горячее осуждение войны, мужской жестокости и всех тех религиозных, брачных и культурных норм, которые угнетают афганских женщин, не оставляя им никаких шансов на избавление и принуждая к одному: молча впитывать горе, точно Камень терпения», – пишет Халед Хоссейни во вступлении к роману Рахими{124}.

У. Крейн. Иллюстрация к сказке братьев Гримм «Жених-разбойник» (1886)

Женщины, решившиеся честно рассказать свою историю, всегда рискуют. Возможно, в таком рассказе есть свои плюсы (в основном психотерапевтического характера), но они не всегда оправдывают риск. Что, если бы муж нашей афганской героини вышел из комы? Что, если бы оказалось, что он слышал всю историю ее несчастий, а также ее признание: он бесплоден, она родила детей от другого мужчины? В конце романа мы получаем ответ на этот вопрос (внимание, спойлер!): мы понимаем, что признания жены не смягчили сердце мужа. В ее случае Камень терпения не раскалывается от сочувственного отождествления – он оживает от своей убийственной ярости, которую не остановить даже при помощи ятагана, висящего на стене рядом с портретом мужа. Но афганская женщина обретает в «Камне терпения» голос. Ее исповедь дарует ей силу для сопротивления.

Братья Гримм включили в свой сборник «Детские и семейные сказки» историю «Разбойник-жених», которая повторяет сюжет британского «Мистера Фокса» и содержит неожиданную финальную сцену, где рассказ героини об увиденном в замке жениха завершается импровизированным судом. Когда жених-разбойник начинает уговаривать невесту рассказать на свадебном пиру какую-нибудь историю, она преподносит реальные события как воспоминания о своем сне: