В Хэзелдене анонимные алкоголики приходили на вечерние собрания и рассказывали свои истории — разумеется, иногда смешные, иногда разрывающие сердце. Как-то один парень начал так: «Я родился за три бокала до уюта…»

Вот тогда я и подумала, что мои дочери, возможно, правы насчет выпивки. До тех пор я была уверена, что ко мне это не относится. Я знала, что я не алкоголичка. Если моим дочерям хочется увидеть настоящего алкоголика, посмотрели бы на мою маму. Она не пила порой по нескольку недель, зато потом начинался запой, и она ходила пьяная целыми днями. Папа разыскивал ее по местным барам. Иногда, придя после школы, мы находили ее на полу в кухне. Я никогда не пила до пяти часов. Никогда не пила одна (я имею в виду — до реабилитации). Но поняла, что имел в виду парень, который сказал про нехватку трех бокалов. Я вспомнила про то, как впервые выпила пива — на пляже Норт-бич, со стайкой ребят однажды летним вечером. Вспомнила этот первый улет. Вспомнила, как Скотт, мой бывший муж, повторял, что нужно останавливаться после третьего бокала, — он говорил «в этот момент ты выходишь из-под контроля». Я понятия не имела, о чем он. После пары бокалов я только начинала чувствовать, что все под контролем.

Однако все люди разные. Почему мы не можем быть одинаковыми? Надо бы спросить у дочерей. Как они набросились на меня тогда вечером, мстили за весь принесенный мною вред. Вред. Тесс курила травку в старших классах — и поступила в Уэслианский университет, причем окончила с отличием. Эмили… ну, Эмили — скульптор. Она ведет в Нью-Йорке жизнь, которую не могла бы себе позволить без моей поддержки. И я дождалась благодарности? Конечно, нет. Знаю, что звучит это горько, но, честно говоря, все нормально. Так даже лучше. Больше не нужно волноваться, что хозяева уберут со стола напитки, прежде чем я напьюсь. Больше никаких сожалений наутро.

А сейчас я сижу дома и безмятежно погружаюсь в себя. Им, моим дочкам, может показаться, что это грустно, но это счастливейшие моменты моей жизни — я спокойно возвращаюсь к себе. Не каждую ночь, нет. Но в ту ночь, после вечеринки Венди, в приятном сумраке моей террасы образовалась действительно сердечная атмосфера, и к тому времени, как я вылила в бокал остатки вина, я полностью преобразилась. Я вернулась. Я снова стала собой.

Я скинула юбку и вылезла из трусов. Стянула блузку и расстегнула старый потертый лифчик. Мне шестьдесят. Живот дряблый, груди обвисли, ноги тощие. Купальный костюм я не надевала много лет, однако плавать люблю. Люблю воду, любила всегда; мне нравится, как ночь касается моей кожи.

Как я говорила, луны почти не было, но дорогу я знала наизусть. Шагая по песчаной, усыпанной сосновыми иголками тропинке вместе с собаками, я ощущала себя первобытной охотницей, скво. На берегу я сделала глоток вина; мягкий ил речного берега коснулся моих ступней и поднялся по лодыжкам, как пара призрачных шелковых чулок. Я допила вино, уронила пустой бокал на мягкий песок и бросилась в ледяную реку; я засмеялась и заухала, собаки залаяли от радостного возбуждения. Какой прекрасный напиток. У меня целый ящик. Этого хватит. Мне всегда хватит.

Иногда я просыпаюсь слишком рано. Это моя проблема. В каком-то журнале писали, что так часто бывает в среднем возрасте. Явно что-то гормональное. Засыпаю я запросто, особенно завершив вечер бокалом-другим вина, но частенько вскакиваю ровно в три утра, полная ужаса и ненависти к самой себе. Это мой ночной маленький ад, где меня посещает труппа демонов, которые с восторгом напоминают мне мою убогость, мою порочность. Составляется список моих ошибок за прошедший день, а за ним разворачивается каталог моих собственных грехов, злодейств, обид и сожалений за десятилетия. Иногда я включаю телевизор, смотрю старый фильм и постепенно засыпаю. Мне становится легче после рассвета.

Однако после вечеринки в честь Макаллистеров, в трехчасовой темноте я просто лежала и, не включая телевизор, думала о Ребекке — и это угомонило ночных чудовищ. Ребекка меня как-то влечет. С того самого дня, как я показывала ей их будущий дом. Весь показ чуть не сорвался, но Ребекка продемонстрировала небольшое волшебство (волшебство почти всегда гарантирует сделку; любой брокер вам подтвердит). С тех пор я, можно сказать, очарована Ребеккой.

Замешательство произошло по вине пони Лейтонов. Хотя мы и называли поместье «дом старого Барлоу», Макаллистеры покупали недвижимость не у семьи Барлоу; продавцами выступали Лейтоны — богатая бостонская семья. Эльза Лейтон когда-то решила разводить там уэльских пони. Очень модных уэльских пони. Сами Лейтоны приезжали только на выходные и следить за фермой наняли Френка Гетчелла. В Вендовере еще было несколько лошадиных хозяйств. От нас всего ничего ехать до Вестфилдского охотничьего клуба в Южном Гамильтоне, а Фрэнк вырос, работая на фермах. Так вот Лейтоны выступали продавцами, когда мне позвонила Венди: у нее есть чудесные Макаллистеры, которые ищут дом. Она сказала, что показывала им лучшее, и им не понравилось ничего. И почему бы, решила она, не показать им дом старого Барлоу?

Почти все брокеры в округе к тому времени махнули рукой на дом Барлоу. Некоторые считали, что Лейтоны запросили слишком много — цену выставили 2 миллиона 200 тысяч. Да, в поместье почти двадцать акров и расположено оно на живописной Вендоверской Горке, откуда открываются виды на приливные болота, на Атлантический океан и крохотные острова у мыса Кейп-энн, но дом был построен в начале восемнадцатого века. Как все колониальные дома, он маленький, темный и стоит у самой дороги. Всем, кто ищет недвижимость в Вендовере, требуется антиквариат, стоящий в стороне от дороги для пущей приватности. Тут такого нет. Колонистам нужны были дома прямо у дороги. Им хотелось, чтобы их навещали соседи. Покупатели почему-то не хотят принять простую истину, сколько ни объясняй: первые владельцы боялись индейцев и диких зверей, бродящих вокруг в те дни, когда строился дом. Я продала дом Лейтонам, а теперь, когда они снова выставили его на продажу, я уговаривала их твердо держаться заявленной цены: не хотела, чтобы они много потеряли.

Увы, Лейтонам было необходимо продать дом. Их звезда восходила, когда они покупали — Том Лейтон только что стал партнером в банке «Беар стерне». Сейчас звезда закатилась, «Беар стерне» тихо сгинул. Лейтоны разводились. Один из молодых наследников попал в наркологическую клинику. Такова жизнь.

Показ для Макаллистеров состоялся ранним весенним утром. Когда я затормозила, Венди и Ребекка уже шли к входной двери, а два юных сына Ребекки гонялись друг за другом по двору. Я подошла к ним и представилась, но заметила, как Ребекка с сомнением поглядывает на дорогу. Зоркая Венди тоже обратила внимание на эти взгляды, поскольку одной рукой ухватила мое запястье, другой — запястье Ребекки, образовав живую цепь, в которой стала бурным центральным звеном.

— Хильди, — защебетала она. — Я только что говорила Ребекке, что, хотя дом и стоит у самой дороги, это тихий проселок…

Венди достаточно опытный риэлтор, чтобы понимать, что на мелкое чудо рассчитывать не стоит; и, разумеется, едва слова слетели с ее губ, мимо дома прогрохотал дизельный пикап, за ним — мотоцикл, а через пару мгновений — дребезжащий школьный автобус.

— Лайам, — обратилась Ребекка к старшему сыну. — Милый, возьми Бена за руку. Не подпускай его близко к дороге.

Лайаму было лет шесть, а Бену — около четырех. Дети явно приемные — из Интернета я знала, что Брайан не южноамериканец. А мальчики — явно с юга или мексиканцы (дочки меня поправили бы — «испаноговорящие»). Очень воспитанные мальчики, только терпеть не могу, когда на показ приезжают с детьми. Они всех отвлекают.

— Милые мальчики, — сказала я Ребекке и, показав на входную дверь, предложила: — Давайте зайдем?

Я знала, какие дома Венди уже показывала Ребекке. Почти все — по максимальной цене. Лейтоны сделали из дома Барлоу, можно сказать, конфетку — открыли балки, обновили деревянные панели вокруг громадного, в полный рост, очага, — но все равно это дом на выходные. Кухня крохотная, спальни тоже; контрольный в голову — нет отдельной хозяйской ванной. Но я водила Ребекку по дому, и она, выглянув из окна второго этажа, спросила: