Конструкция казалась нелепой, несовершенной. Из зазоров в цилиндрах вырывался пар, детали привода били друг по другу, по колёсам, и казалось, что машина вот-вот развалится. Парни вытаращили глаза, а Чекмазов напротив прищурился. Оказывается Тропинин и не подумал провести предварительные испытания. Мы присутствовали при рождении паровой машины.

Машина проработала минут пять. После чего дно бочки, наконец, прогорело, а может быть сперва треснул кирпич. Пар окутал постройку, а кипящая вода устремилась в топку. Отовсюду повалил дым, пар вперемешку с сажей и пеплом. Лопнул кирпич, второй, сооружение накренилось и осело.

— Шайтан-арба! — воскликнул Лёшка. — Ну как⁈ Славно вышло⁈

Его подручные всё ещё пребывали в шоке. Тропинин сам бросился к дымящимся развалинам и вытащил из клубов прялку.

— Потом в твоем музее поставим, — сказал он. — Артефакт, как-никак.

Прялку с ещё большим почтением отнесли обратно в сарай.

— Ты выиграл, — сказал я. — Не думаю, что эта твоя игрушка произведет технологический переворот. Не думаю даже, что она сможет произвести хоть какую-нибудь полезную работу. Но уговор есть уговор.

— Сможет, — заверил Лёшка. — Мы сейчас только опробовали схему. Моим парням надо было поверить в принципиальную возможность такого двигателя. Теперь-то они возьмутся за работу по-настоящему. Достанешь стальных листов, сделаем настоящий котёл. Поднимем давление, поставим насос, инжектор, приборы, предохранители, все дела. Вот тогда колесо прогресса завертится!

Глава тридцать четвёртая. Подарок на свадьбу

Лёшкино колесо набрало обороты слишком медленно. История неслась гораздо быстрее, играючи обходя нас на крутых поворотах.

Соединённые Штаты мы не опередили. Борьба за независимость британских колоний началась точно по расписанию. Метафизическим резонансом в России ту и там возникали призраки давно убитого императора. Франция исполняла собственную партию и поднимала давление в котле революции, предлагая беднякам за неимением хлеба откушать бриоши.

История пробивала то русло, которое ей полагалось, и наша локальная флуктуация никакого влияния на процесс не оказывала. Разве что с десяток испанских офицеров мучились головной болью от нашего присутствия на границе.

В свою очередь мы старались не наследить и вовремя выдернули фальшивый колхоз с Камчатки. К этому времени власти всецело уверовали в землепашество и помогали проекту, чем только могли. Но и контроль был усилен. Чиновники стали появляться чаще, и с недоверием оглядывали болота, которые даже зимой мало походили на поля.

— Пашни немного, — соглашался Дерюгин. — Зато земля родит не хуже, чем в Курской губернии.

Его слова могли подтвердить мешки с зерном, аккуратно сложенные в амбаре, а подозрения чиновников подтвердить было нечем. Мы могли бы, наверное, рискнуть и продолжить игру, поводить империю за нос ещё какое-то время, и получить десяток-другой лишних насельников. Но во всякой афере главное вовремя соскочить. Золотое правило, которым многие пренебрегают. Выйди мошенничество наружу, мы не получили бы вообще ничего, кроме разве что кандалов.

Так что однажды посреди лета колхоз исчез, оставив после себя немало слухов, догадок, превратившихся со временем в легенду. Матвей тайком вывел людей и скот к Авачинскому заливу и погрузил на присланные нами шхуны. Оба корабля не заходили ни в один имперский порт. Возникли из ниоткуда и исчезли вроде как в никуда. А последняя партия из двух десятков семей даже Камчатки не увидела. Люди погрузились на борт в Охотске (избавив от работы казенный корабль) и отправились прямиком по назначению. Только подплывая к Золотым воротам землепашцы начинали понимать, что оказались не совсем там, куда были отправлены властью.

Власти спохватились не сразу. Мало ли по какой причине вести не доходили вовремя. Бывало, что письмонош загрызали дикие звери, или убивали мятежные туземцы, или они тонули, или замерзали насмерть. Позже, конечно же, бросили на розыск казаков, которые обшарили чуть ли не весь полуостров, но переселенцев и след простыл. Казаки не нашли ни людей, ни лошадей, ни коров, ни полей. Перед уходом наши парни разобрали и прихватили с собой даже дома. А дикие луга и болота на месте нив только прибавили мифу об исчезновении землепашцев мистических ноток.

Начальство отправило рапорт в Иркутск, а казаков послало на материк. Там они обшарили дорогу от Охотска до Якутска, расспрашивая редких жителей, не проходил ли мимо них отряд беглых крестьян? Искали и ниже по Лене, и выше. В сторону Америки никто не взглянул. Кто же будет искать пропавших людей в такой глуши как Калифорния?

Афера дала нам полторы сотни семей. Здоровые мужики плакали, обозревая громадные просторы плодородной земли. Пространства, стоит отметить, без единого помещика на несколько тысяч вёрст окрест, если не считать таковыми францисканских монахов.

Мы основали по поселению в трех северных долинах и вплотную занялись бассейном Сакраменто. Первые урожаи, конечно, не привели к изобилию, это только в романе про Робинзона Крузо из одного зернышка вырастало по десять колосков, но всё же дело понемногу налаживалось. На горизонте, пусть и в первом приближении забрезжило воплощение утопии, под которой я понимал теперь такое состояние дел, когда мне не нужно будет вручную вращать пресловутое колесо прогресса; когда оно хоть и со скрипом будет проворачиваться само собой.

Я спешил и одновременно тянул время. Так хотелось заглянуть в конец задачника и увидеть результат, но приходилось листать книгу в строгой последовательности от первой страницы к последней, лишь позволяя себе порой пролистывать некоторые главы. Я натягивал свою биологическую жизнь на историю, как старую шкуру на барабан.

Старый советский лозунг «Пятилетка в четыре года» казался мне недостаточно радикальным. «Пятилетку в год» — вот что стояло на повестке дня. Казалось бы, что там спешить, когда впереди сотня лет колонизации. Ан нет. Каждый потерянный даром год оборачивался проигрышем обширных территорий. И даже не в самих территориях дело.

Шла дикая, пусть и невидимая, гонка с историей на опережение. Я намеревался сократить насколько возможно сроки колонизации. Русские промышленники рыскали вслепую и слишком увлекались освоением уже найденных земель, их опьяняла кровь тысяч убиваемых ими животных, слепили меха тысяч песцов, чёрных лис, морских котов и каланов. Я же придерживался плана, в котором меха были только средством.

Мне пока удавалось придерживаться заданного расхода времени. Но за всё нужно платить. Пропуская «пустые» месяцы, я выпадал из реальной жизни, как раз и состоящей во многом из невзрачных на первый взгляд дней. А вместе с пустой породой в отвалы истории уходили и самородки. Я пытался ухватить главное, как режиссёр, который монтирует фильм и выбирает самые интересные куски, но в отличие от кинематографа в реальной жизни монтаж производил кто-то другой, и самое интересное часто просачивалось сквозь пальцы. Вместо творчества на мою долю выпадала сплошная рутина. Перевозки грузов, заключение сделок, торговля, расчёты.

Конечно, мои прогулы компенсировались скоростью передвижения. Ведь кому-то другому на моём месте всё равно пришлось бы возить месяцами эти проклятые шкуры, снаряжение, продовольствие. Все прочие хозяева фронтира тратили большую часть времени на морские переходы, на долгие поездки через Сибирь, на зимовки, расторжки и затяжные пьянки. Однако они всё это время оставались среди людей, держали руку на пульсе, а чаще на горле собратьев. Я же зачастую поспевал к шапочному разбору и узнавал о событиях из пересказов, уже обросших вымыслом и вошедшим в фольклор.

Доходило до смешного, когда, обдумав во время пространственно-временных блужданий какую-то мысль, я возвращался к разговору и находил оставленного собеседника увлечённым чем-то иным, а прежние заботы напрочь забытыми. И только туземцы отвечали, не моргнув глазом, воспринимая растянутую на год беседу, как должное. Для детей природы время имело иную структуру, иную цену.