Оставалась самая малость — создать новому товару спрос. Я и не надеялся вот так запросто впарить китобойную шхуну индейцам, но рассчитывал создать ажиотаж с помощью дорогого подарка. Нутка — первые китобои на побережье, и единственные, кто рискует промышлять кита в открытом море. На них я и построил расчёт.

Глава тридцать третья. Колесо прогресса

К концу осени вернулись почти все. Яшка первым из наших посетил Гавайские острова, привезя оттуда много диковинок и привет от Беньовского; вернулись калифорнийские экспедиции без соли, но зато с лошадьми, пойманными и прирученными парнями Варзугина; вернулись шхуны с островов, из имперских портов с новыми поселенцами и пушниной, обмененной на на наши товары. Зерно, лес, даже кирпич нашли своего покупателя. Вот только продать сами шхуны пока не удалось никому.

Конвейер пришлось остановить — у нас не нашлось столько людей, чтобы заполнить все морские вакансии. В начале ноября внутренняя гавань была полностью забита старыми и новыми кораблями, даже традиционные соревнования по гребле теперь устраивали во внешней гавани. Её мы решили оборудовать для приёма приезжих торговцев, буде таковые появятся в наших водах. Поляну, на которой обычно устраивали осенние игрища, легко можно превратить в ярмарочную площадь, а места вокруг хватало для целого городского района. Есть у нас Сити, есть Эскимальт, будет и Ярмарка. А осенние торги можно совмещать с потлачом.

Наш регулярный Потлач давно превратился в нечто среднее между Олимпиадой и огромным съездом коренных народов. Гостей с каждым разом становилось всё больше. Звучали новые языки, мелькали необычные одежды и раскраски, меня представляли вождям, пришедшим из дальних стран по ту сторону берегового хребта, со среднего течения Колумбии и Фрейзера, с островов хайда и прочих, прилепившихся к материку и часто не отличимых от него.

Спортивная часть программы стала привычной для индейцев. Оттачивались правила, создавались постоянные команды, тренировавшиеся все лето, чтобы выступить на потлаче, появлялись фанаты. В свое время меня раздражала пропаганда, провозглашающая спорт проводником мира. Я-то на собственной шкуре познал, что спорт — это унижение, боль, интриги. За минуты наслаждения славой (да и то только тем, к кому она приходила) приходилось расплачиваться годами тупой работы. Но, как ни странно, именно здесь на краю земли, спорт действительно стал инструментом умиротворения. Состязания некоторым образом канализировали природную страсть к соперничеству и насилию. Они заменяли собой поединки, стычки стенка на стенку, так похожие на русские кулачные бои во время Масленицы. И я особо надеялся, что наши соревнования свели на нет войны. Во всяком случае пока на наш город так ни разу и не напали.

Конечно дело было не только в спорте. Серьёзных оснований устроить набег на окрепшую колонию не возникало ни у кого. Дальние племена отчасти побаивались нашей численности и современного оружия, отчасти не желали терять прибыль от посредничества, а местные вообще довольно успешно интегрировались в новую экономику. Они подрабатывали на фабриках, верфях, на строительстве, некоторые нанимались матросами, вступали в промысловые ватаги. Индейские семьи держали огородики, предпочитая, как и зверобои, те овощи, за которыми не нужно приглядывать. Они заводили птицу, свиней, которые паслись почти без присмотра, словно какие-нибудь дворовые собаки моего времени. Как результат, несмотря на то, что дичь в окрестностях почти полностью выбили, племя всанек больше не испытывало проблем с продовольствием. Они не зависели больше ни от хода лосося, ни от удачной охоты. Даже их мужчины, женщины и дети стали толще на вид.

На этот раз Тропинин подарил зрителям новинку — футбол. Ему удалось смастерить мяч из шкур, обработанных внутренностей, сушеных водорослей и шерсти в качестве набивки. Мяч не вышел таким же упругим, как те, что имели резиновые камеры, наполненные воздухом, он почти не отскакивал от земли, но всё же это был настоящий мяч. На Олимпийской поляне расчистили место и установили ворота, известью нанесли разметку (на глаз, так как стандартных размеров ворот и поля не мог вспомнить ни я, ни Лёшка).

Ещё летом Тропинин создал две команды и обучил их игре. Первую составили туземцы Ватагина, вторую — работники верфи. Названия они получили соответствующие — «Гвардия» и «Арсенал». И вот теперь первенцы устроили показательные выступления. Дебют привлек всеобщее внимание, хотя особого фурора не вызвал.

— Ничего, это дело наживное, — говорил Лёшка. — Вот увидишь, на следующий год настоящий турнир организуем. Создадим команду из саньков, из строителей, пусть мореходка студенческую команду организует. Будет у нас целая лига!

И всё же спорт был лишь прелюдией к кульминации, которая приходилась на последний день и заключалась в раздаче даров. К этому дню вожди всех окрестных племён готовились загодя. Копили шкуры, перекупали рабов, выкраивали лужайки под хутора. Я же ломал голову над вечной проблемой — что и кому подарить?

Ставки росли. С каждым годом удивлять индейцев подарками становилось труднее. С одной стороны, они видели городскую жизнь, а потому чугунная посуда, стальные ножи, стеклянные бутылки, ковры, одеяла, ткани перестали казаться недостижимой роскошью. С другой стороны, брать одним только количеством не имело смысла. Так можно было обрушить цены и полностью расстроить меновую торговлю, от которой мы в основном получали меха сухопутных животных. С третьей стороны, далеко не все изделия европейской цивилизации могли понравиться детям природы, и ценность вещей они воспринимали иначе, чем мы. К золоту, например, относились немногим лучше, чем к хорошей стали или меди, а драгоценные камни принимали поначалу за разновидность стекла.

Поэтому в ход пошли более неожиданные, оригинальные подарки, вроде небольших музыкальных инструментов. Мне даже пришлось разучить пару мелодий на блокфлейте, чтобы создать определенный ажиотаж. Хорошо принимались вождями напольные часы и заводные игрушки. Знать точное время жителям лесов и гор не было необходимости, но работа часового механизма их завораживала. Пользовались уважением и предметы искусства — картины, скульптуры, литьё. Особенно наших диких друзей поражала мраморная Афродита, выходящая из воды, которую я установил в фонтане атриума «Императрицы» (некоторые из наших за императрицу её и принимали). Столь тонкую детализацию, натуралистичность изображения индейцы раньше не встречали, их собственные вырезанные из дерева скульптуры выглядели более схематичными и грубыми.

Поэтому на этот раз я привез в подарок вождям несколько мраморных фигур, купленных на очередной распродаже разорившейся мастерской в Голландии. В основном они изображали животных, копировали античные или христианские образцы.

В ответ я традиционно получал бобровые шкуры, невольников и разрешение на использование земельного участка под пашню. Всякий индеец на побережье знал, что больше меня нечем обрадовать.

Бичевин, регулярно посещающий потлачи, лишь ухмылялся, глядя как мои приказчики распихивают по мешкам бобровые шкуры и утаскивают их в закрома компании. Сам он никому ничего не дарил, его тоже в основном игнорировали. Иркутскому купцу нравилась сама атмосфера праздника. Они со Слоном, Тунгусом, Кириллкой и Кузьмой сидели у собственного костра и пили собственное пойло из собственной тары.

Надо сказать купец быстро проникся философской сутью бренда и заказал Тропинину пробную партию в две сотни бутылок с лейблом «Бичевин». Я только радовался такому прогрессу. Вот что значит конкуренция! И пусть он теперь заботится о репутации — улучшает качество перегонки, технологию производства, ищет новые способы очистки. Но зато и его марку будут узнавать и брать даже в отдаленных кабаках или лавках, куда сам он даже не доберётся. В выигрыше останутся все.