— Саулюкас на речке, — шмыгая носиком и размазывая ладошкой по щекам последние слезы, сообщила Ритуте. — Он — рыбу ловил, а в это время у него кто-то штаны украл. Тогда он прибежал, взял Аттилу, и они теперь вдвоем вора выслеживают. Как сыщик с ищейкой.

Тут уж я совершенно растерялся.

— Ох уж эти мне сыщики… — не сдержавшись, вздохнул я, кляня на чем свет стоит свое легкомыслие.

Очевидно, Рита совсем по-другому поняла мое отчаяние.

— Вы что, не верите? Думаете, не найдут? Не поймают воров? — удивилась она. — Воров же всегда с собаками ловят!

Она так глубоко была в этом убеждена, что я проглотил готовые сорваться с языка упреки, поспешно сменил домашнюю куртку на пиджак, и мы отправились на речку разыскивать Саулюкаса.

Через добрых полчаса в густых зарослях лозняка на берегу послышался лай Аттилы, и из самой чащобы вылезли перемазанные и взъерошенные сыщики. На лице Саулюкаса, когда он увидел нас, отразилось явное разочарование.

— А я-то думал, что Аттила воров почуял… Так и рвался, чуть поводок не вырвал…

Я промолчал. Не стал его бранить. Аттила радостно вертелся у моих ног. Саулюс был жив и здоров. Так чего же сердиться-то? Мы молча зашагали к дому.

— Ой, Саулюс, смотри! — запищала вдруг Ритуте. — Смотри! — тыкала она пальцем в наклонившуюся тонкую ветку лозы.

Лицо ее братца осветила блаженная улыбка: на самом краю ветки, касаясь земли, висели штанишки, которые он искал!

Радость Саулюкаса передалась всем нам.

Вот мы и дома. Кто был грязный — умылся, лохматые — причесались, кислые (это я о себе) — забыли про дурное настроение, и вся наша четверка — включая Аттилу — отправилась обедать в летнее кафе.

Вернулись. Я снял пиджак, повесил на вешалку свою соломенную шляпу и, словно между прочим, сказал:

— Это скверно, когда люди не держат слова. Хорошо еще, что ваше «гуляние под окнами» окончилось так счастливо.

Ребята, опустив головы, молчали. Аттила вновь дремал, устроившись под креслом. Может, мне это только показалось, а может, пес и в самом деле приоткрыл глаз и с упреком глянул на меня. Невольно вспомнились слова таксиста в кожаной форменной фуражке: «Тоже мне, опекун!» Да, если говорить правду, то и я не сдержал данного слова. Так что все мы: и я, и Саулюкас, и Ритуте вели себя не лучшим образом. От этой мысли мне стало неловко. Но тут на лестничной площадке послышались шаги, приблизились к нашей двери, зазвонил звонок.

— Мама! — обрадовался Саулюкас.

— И бабушка, и бабушка! — запрыгала и захлопала в ладони Рита.

Я ничего не сказал, но у меня словно камень с плеч свалился. Сразу стало легко и хорошо.

— Знаем! Знаем!..

Я так и думал, что вы, едва прочитав название этого рассказа, начнете хвалиться. Чего ж тут не знать: как перевезти в лодке через реку волка, козу и капусту, чтобы волк не загрыз козу, а коза не съела капусту. Это теперь и малышу известно. А я тогда уже в старшую группу ходила, осенью в школу собиралась. Зовут меня Юргита, а Козой меня прозвали ребята с нашего двора, потому, что однажды…

Нет, лучше уж все по порядку рассказывать.

Считают, что я большая болтушка, говорю много и так быстро, что даже давлюсь словами. Только разве можно подавиться словом? Ведь слово не боб, не вишня, не рыбья косточка. Но опять я не о том… Волк — соседский Томас, с нашей площадки, Коза — я, а Капуста — мой братишка Гинтарелис. Ему еще четырех не исполнилось. Другие ребята из нашего двора постарше, ходят в школу, не хотят с нами играть, а одним нам скучно. Может, поэтому мы всегда начинаем спорить, пока вконец не перессоримся. Однажды Гинтарелис захотел взять мой мяч. Я не дала. Он стал хныкать, а Томас сказал мне — «Ух ты, жадина!» Тут я рассердилась: «Почему это жадина?» — «Потому что мяча братишке не даешь». — «А ты — мокроносый!» — «Почему?» — «Потому, что нос не умеешь вытирать!..

Старшие ребята, окружив нас, смеялись.

Мы бы не на шутку разругались, но бабушка, услышав рёв Гинтарелиса, вышла из подъезда. Выслушав жалобы всей нашей троицы, она сказала:

— Вы — как волк, коза и капуста. Вас одних ни на минутку нельзя оставить вместе! Пойдем-ка, внучек! Лучше я тебе сказку расскажу, — и она увела Гинтараса домой.

А ребята животики от смеха надорвали, стараясь перекричать друг друга:

— Волк-волчище, серый хвостище! Коза-дереза, завидущие глаза! Волк козу пасти не станет, все равно ее обманет!

Так и прилипли к нам эти прозвища. Только про Гинтарелиса сначала забыли, но потом кто-то вспомнил, что и щечки у него пухлые, и голова круглая, как кочан капусты… Мы могли спорить, драться, мириться, даже дружить, однако для ребят всегда оставались Волком, Козой и Капустой.

А спорить, по правде говоря, мы так и не перестали. Мы — это Томас и я. Не отвык и Гинтарелис реветь по всякому пустяку и жаловаться: «У других вон трактора есть, а у меня — нету… Всем мороженое покупают, а мне — никогда! У других папы на самолете в Палангу летают, а наш поездом ездит…»

— Растяпа ваш папа, — ухмыльнулся Томас. — Ничего-то он не может.

Эти слова меня как крапивой обожгли. Подумать только — наш папа ничего не может? А кто троллейбус водит? Отец Томаса всего лишь в типографии линотипистом работает. И все. Как вам это понравится?

— Сам ты растяпа! — отрезала я. — В троллейбусном парке на доске почета папин портрет!.. И вообще… И вообще…

— Что «вообще»? — Томас притворился, что ему очень интересно.

Я прикусила язык. За словом-то я в карман не лезу. Но почему, когда нужно сказать самое-самое верное, никак не могу его найти? Наконец, сдается, отыскала это самое точное и верное:

— … вообще — без него троллейбусы не ездили бы! Люди бы на работу опаздывали. Магазины вовремя не открывались бы… И родители не могли бы многих ребят в детский сад утром отвезти, и… — Теперь я могла бы говорить и говорить, запросто завалила бы Томаса всяческими бедами и несчастьями, если бы вдруг перестали ездить троллейбусы. Но мне показалось, что этого слишком мало. Хотелось доказать, что папина работа куда важнее, чем быть каким-то линотипистом в типографии. Я бросила на чашу весов нашего спора самый главный довод: — Вон по понедельникам газеты не выходят, но ничего особенного не случается, а если бы троллейбусы не вышли?..

На мгновение Томас растерялся. Словно в поисках помощи лихорадочно оглядывал балконы нашего дома, где в деревянных ящиках росла красная герань.

«Ну что? Получил? — в глубине души злорадствовала я, не спуская глаз с растерянного Томаса. — Гордись-ка теперь своим папочкой, который «все может»!..»

— В понедельник люди могут по радио известия послушать, — будто сам себе сказал Гинтарелис.

В глазах Томаса загорелась надежда. Я поняла: оброненная братишкой фраза могла помочь Томасу, как спасательный крут — утопающему.

— А тебя не спрашивают! Эх ты, Капуста! — даже сама не сообразила, как это вдруг вырвалось у меня уже полузабытое обидное прозвище. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Томас сразу задрал нос:

— У всех, кто работает, есть выходные дни. Может, только у одной Козы нету…

— У Волка тоже! — возразила я.

Хотела еще что-нибудь добавить, но вовремя прикусила язычок. Снова получилась наша злополучная троица: Волк, Коза и Капуста. Не оставалось ничего другого, как разойтись в разные стороны. Но и в разных углах двора мы нет-нет да поглядывали друг на друга — ждали, кто первый предложит перемирие. Однако стоило Гинтарелису подойти к Томасу и начать с ним играть, как я, крикнув ему «Предатель!», гордо отправилась домой. День был испорчен.

Вот и вся история. Как видите, никакой речки в ней нету. И волк, коза и капуста — ненастоящие. А только прозвища, которые дали нам ребята. Выдумать можно, что угодно, если у тебя есть хоть немножко фантазии. Придя домой, я похвасталась бабушке, как приструнила плаксу Гинтарелиса и поставила на место хвальбушку Томаса. Бабушка выслушала меня, не перебивая, но не сказала ни слова в ответ.