— «Лесная красавица»? — повертев в руке краснобокий плод, удивился сосед из дома напротив. Откусив и посмаковав сочную мякоть, он подтвердил: — Голову даю на отсечение — «Лесная красавица»! В отцовском саду таких целых три росло.

Ему поверили, и старая груша обрела наконец свое настоящее имя. Да еще такое звучное, такое гордое: «Лесная красавица»!..

— Но ведь она уже совсем старая, — после того, как ушел сосед, засомневался Алпукас. — Какая же это красавица, если старуха?

— Не просто красавица, а лесная! — возразил Валдас. — Понимаешь, самая красивая из всех деревьев.

— Но в лесу-то груши не растут.

— Растут! Дикие.

— Но наша ведь — не дикая. Старая, и все.

Алпукас был прав, и Валдас вынужден был, прикусив губу, задуматься. Действительно, странное имя, ничего не скажешь…

— Наверно, так назвали не ее, а ее бабушку или прабабушку, которая росла в лесу, — решил наконец Валдас. — Ведь могло же такое быть? Могло!

Теперь должен был согласиться Алпукас. Ему еще только шесть лет, он на целый год моложе братишки, потому, хочешь не хочешь, а приходится иногда уступать. Ладно, главное, что теперь у их груши будет имя.

Миновала неделя. Шла середина октября. С каждым утром ветер гонял по двору все больше и больше желтых грушевых листьев. И спелых плодов на дереве день ото дня оставалось все меньше. Зато как ждали теперь ребята, чтобы они упали, а утром, отыскав в росистой траве краснобокую грушу, просто нарадоваться не могли. «Наша красавица!» — говорили они.

Наконец осталась только одна «красавица» — высоко-превысоко, на самой верхушке груши. Когда дул ветер, она раскачивалась на тонкой плодоножке, но не падала, а если в просвет между тучами улыбалось солнышко, ее бока сияли, будто позолоченные.

И Алпукас, и Валдас лелеяли в душе надежду, что один из них окажется тем счастливчиком, который первым найдет утром в траве краснобокую красавицу. Она же, как нарочно, и не собиралась падать. Ребята и палки бросали, и ствол пытались трясти, а груша, казалось, лишь посмеивалась, словно ей суждено было качаться на верхушке до самого Нового года.

«Все равно моей будет! Все равно я… — выходил из себя Валдас, все сердитее поглядывая на недосягаемый плод. — Залезу на самый верх и палкой, палкой ее! Уж как-нибудь да собью на землю…»

Один раз совсем уж было собрался позвать на помощь Алпукаса, чтобы подсадил, но передумал. Зачем? Груша всего одна, последняя. Двоим даже по большому куску не достанется. Да и помощник из Алпукаса никакой. Нет, уж лучше сам…

Улучил момент, когда мама пошла с Алпукасом в магазин, покупать ему ботинки. Подобрал две палки, связал их, огляделся по сторонам и полез на дерево. Кто-то вроде зашебуршал за калиткой. Валдас прижался к стволу, чувствуя, как кровь ударила ему в лицо. То ли страшно стало, то ли стыдно…

«А, ерунда!..» — успокоил сам себя и снова стал карабкаться вверх. Но тут ветви были гуще, все больнее царапали руки и лицо, цепляли за одежду. И связанную палку все труднее было удерживать. Несколько раз он вертел головой, надеясь, что груша уже рядом, но она, как была, так и оставалась далеко наверху. Не достанешь!

«Все равно я до тебя доберусь! — обняв ногами ствол и утирая рукавом пот с лица, пригрозил Валдас. — Все равно!..»

Еще один сучок преградил путь. Тонкий. Ногу на него не поставишь… А вдруг уже можно палкой?

Он напрягся, вытянул руку с палкой. Нет, ничего не выходит, придется лезть на тонкий сучок. Выдержит ли?

Валдас глянул вниз и ужаснулся — как высоко! Коленки дрогнули, сердце тревожно забилось.

«Ну еще, еще немножко, — подбодрил он себя. — Еще совсем немного…»

Носок ноги нащупал тоненькую ветку, попытался встать на нее. Выдержит?

И в тот же миг его охватил жуткий страх.

Еще успел подумать: «Падаю?!»

Нет, падал не он, только выскользнувшая из руки палка. А его самого кто-то крепко держал за шиворот. Не сразу сообразил, что зацепился за ветку. Попытался освободиться. Не тут-то было. Тогда уцепился за ствол руками и ногами, сполз немного вниз и кое-как отцепился. Пот лил градом. О краснобокой красавице Валдас совершенно забыл.

«До земли добраться бы», — жалобно думал он, все еще боясь опереться ногой на случайно подвернувшуюся ветку. Наконец решился. Раз, еще раз… Ветви становились все реже, все толще, земля постепенно приближалась, но утраченная смелость не возвращалась. Внутри все дрожало. И лишь встав на траву, мальчик вздохнул с облегчением.

Потянул ветерок, еще несколько позолоченных осенью листьев «лесной красавицы» спланировали вниз. А на самой вершине груши по-прежнему висела освещенная лучами холодного солнца краснобокая красавица.

Уже вечерело, когда они приехали к бабушке. Дул прохладный ветер, и мама не разрешила Лаймутису искупаться в озере. А ему так хотелось забрести в воду хотя бы по коленки, почувствовать, как тычутся в голые икры проплывающие мимо мальки.

— Я не пойду глубоко. Я только рядом с берегом поброжу, — упрашивал Лаймутис маму.

Услышав, что с озера доносятся детские голоса, бабушка вступилась за него:

— Пускай сбегает. Побудет немножко и вернется.

И мама согласилась! Лаймутис, оседлав палку, рысью помчался вниз с холма.

Озеро совсем близко, сразу за соседским садом. И тропинка бежит прямо через этот сад, пересекает дорогу и ныряет вниз, к самой воде. С холма, от бабушкиной усадьбы, все озеро как на ладони. Небольшое, с трех сторон окруженное лесом, поэтому вода зеленая-зеленая, как бутылочное стекло.

Забравшись по пояс в воду, около большого камня возились трое мальчишек. Два побольше — рыжеволосые, очень похожие друг на друга, наверно, близнецы, только у одного веснушки, а у другого нет, а третий поменьше, примерно одного возраста с Лаймутисом.

«Чего это они там копошатся?» — заинтересовался Лаймутис, не сразу сообразив, что ребята нащупали под камнем забившуюся туда рыбу и пытаются ее вытащить.

Подошел поближе, к самой воде — очень хотелось посмотреть, кого поймают.

— Есть! Сейчас я ее…

— Держи, держи!

— Сам держи! К тебе пошла! К тебе!..

Однако добычи как не было, так не было. Наконец вся троица выбралась из воды посиневшая, дрожащая от холода и злая из-за того, что не удалось вытащить рыбу. Словно только теперь увидев Лаймутиса, они обступили его.

— Откуда этот городской прыщик выскочил? — язвительно осведомился один из мальчишек.

— Я не выскочил, я пришел, — обиделся Лаймутис.

— Пришел? — в свою очередь в тон первому спросил второй. — Так-таки и пришел своими маленькими ножками: топ-топ?

Лаймутис понял, что мальчишки издеваются над ним, и молча отвернулся.

«Возвращаться домой или еще побыть здесь?» — раздумывал он.

Ребята, наверно, соседские, ссориться с ними не хотелось. К тому же, их трое… Лучше жить в мире. Но как? И вдруг Лаймутис вспомнил про свой ножик-рыбку, который недавно подарил ему дядя Раполас, капитан дальнего плавания.

Лаймутис как бы невзначай вытащил ножик из кармана, повертел в руках, открыл, срезал сверкающим лезвием ивовый прутик и стал его стругать. У местных, казалось, дыхание перехватило, когда они увидели этот ножик, металлическая рукоятка которого была подобием маленькой рыбки с серебристыми плавниками.

— Придешь завтра купаться? — тут же сменив гнев на милость, миролюбиво спросил веснушчатый.

— Приду. А вы?

— И мы придем, — в один голос подтвердили ребята.

С озера потянуло сырой прохладой, и все заторопились домой. Лаймутис даже забыл в кустах палку, на которой прискакал к берегу, — так приятно ему было идти в гору вместе с ребятами, дружной компанией.

На следующий день, едва проснувшись, Лаймутис озабоченно поглядел на небо. Северный ветер непрерывно гнал тяжелые, свинцовые тучи. Проситься на озеро в такую погоду — дело безнадежное. Но к обеду, разогнав тури, ветер стих, а еще через час солнышко сияло вовсю.