— Господа, дамы… не будете ли вы против, выслушать брата Люция Амадея, прежде чем сыпать упреками? Сегодня он в меньшинстве, отдадим дань его решимости?

Получив молчаливое одобрение, Люций низко поклонился, и собравшись с духом сказал:

— Все, что случилось с вами за последние годы, целиком и полностью моя вина. Вы, не ведая того, стали участниками жестокого эксперимента, который я начал, изучая наследие тайной цитадели. Однако, агрессия должна была проявляться только здесь, вдали от городов, и строго дозированно. Я не политик и не стратег, и никогда не желал войны. Люди, затеявшие эту бойню, уже понесли суровое наказание. Господа Ольгерд и Арон были тому свидетелями. Приносить извинения уже поздно и бесполезно, но все же позвольте это сделать. Я… был слишком глуп, слеп и глух, занимаясь своими исследованиями и вовремя не заметил, что братья мои погрязли во грехе.

— Зачем вы здесь, любезный? — хмуро спросил король.

— Я пришел просить мира, ваше величество. С покорностью и смирением. Не ради себя, но ради своего народа.

— Я слышал, что вы убиваете друг друга. Это правда?

— Да, ваше величество, это так. Но власти реальной эти люди не имеют. Высший совет братства согласен с моим решением и всецело поддерживает мирные переговоры.

— На что вы готовы? — спросил Рорик, положа руки на стол.

— На все, ваше высочество. Если воля ваша будет такова, мы расстанемся со своими жизнями здесь и сейчас. Но народ по ту сторону моря не должен пострадать.

— Мы не убиваем послов. А вы не в том положении, чтобы ставить условия, — сказала свое веское слово Сольвейг.

— На самом деле, господин Ольгерд уже все продумал, — задумчиво проговорил король Патрик. — И мы уже пришли к единому решению. Мне очень хотелось лично услышать от вас эти нужные слова. И я услышал.

— Мы все, хотим побыстрее забыть этот ужас, — со своей стороны заявил Рорик.

— Вы увидели силу нашего оружия и задумались о последствиях? — усмехнулась Сольвейг. — Я бы поспорила с этим решением, но, вижу мой сын на вашей стороне. Если его решение таково, то я не буду мешать.

Ольгерд обошел стол и положил поперед церковником белоснежный лист бумаги. Красивым, читаемым почерком на нем были изложены пункты мирного договора. Вторым листом Ольгерд представил его глазам договор о ненападении. Прочтя оба документа, Люций Амадей закрыл глаза и вздохнул. Арон не понял, что это был за вздох, но ему показалось, что это было больше облегчение, чем горечь.

— Кровью? — спросил брат Амадей.

— Зачем же кровью, — усмехнулся король и протянул ему изящную, инкрустированную золотом перьевую ручку. Ольгерд, к своему ужасу понял, что совершенно забыл про чернила и перо.

Приняв сей предмет, Люций Амадей еще раз перечитал оба документа и дрожащей рукой поставил на них свою подпись. Расписавшись во всех приложенных копиях, он передал бумаги посланнику. Когда все стороны договора заверили документ, свои подписи поставили Ольгерд и Арон, как посредники и свидетели этого торжественного события.

— Спасибо… — проговорил Люций, с трудом сдерживая эмоции, обращаясь к Ольгерду, а затем и к Арону.

— Что вы намерены делать теперь? — спросил король Патрик.

— Раз цитадель придется оставить, мы все отправимся домой. Хорошему ученому всегда есть чем заняться, — вздохнул он. — Мы наведем порядок на родной земле и проследим, чтобы подобного больше не повторялось. Судьбы братьев, поднявших мятеж на вашей земле, мы вверяем королевскому суду. Надеюсь, он будет справедлив и беспристрастен. Имущество церкви прошу принять в качестве контрибуции. Уверен, что найденное вами покроет большую часть издержек. Еще раз простите за все, то пришлось пережить…

— Ну, вот и славно! — Ольгерд потер руки. — Сколько времени вам нужно чтобы покинуть цитадель?

— Могу я просить о трех днях, господин посланник?

Ольгерд взглянул на короля.

— Думаю три дня мы можем потерпеть, — сдержанно улыбнулся тот.

Более не найдя что сказать, Люций Амадей низко поклонился. За спиной его всколыхнулась радужная пелена, и братья сурового милосердия покинули этот мир. Они были последними, кто прошел через этот продал, подводя черту под трагическими событиями еще несколько дней назад творившимися у рассеченной скалы.

— Все… — подвел скупой итог Хансон, сбрасывая личину короля вместе с золотым венцом. На глазах его заблестели слезы. Но стыдиться их он не стал. Ибо то были слезы радости и великого облегчения.

— Мы уж подумали, что ты переметнулся, — вытирая слезы платком признался Хансон.

— Никак нет сэр. Не то, что бы я сожалел, но мне даже не предложили…

Сольвейг, откинув условности, бросилась к сыну и заключила в свои объятия.

— Как же ты меня напугал… — проронив слезу, призналась она. — Ну, рассказывай, что с тобой приключилось?

— Все хорошо, матушка. Не смотри на эту одежду, просто у братьев другой не нашлось. Я ведь был не один. Нас кормили и не давали в обиду. Брат Амадей, хоть и сволочь, но очень порядочная…

— Ты думаешь, что я дура? — она взглянула в его глаза. — Твой отец примчался сюда с маленькой армией, едва вывалился из своей капсулы. Благо, Ольгерд вернулся вовремя и сумел его убедить. Ну, ты расскажешь мне правду?

Арон взглянул на Ольгерда, но тот возражений не имел. Потом он нашел взглядом отца, стоявшего чуть поодаль, и спросил:

— Скажи, что ты видишь в своих снах?

— Я вижу больше, чем когда бодрствую, — пространно ответил он. — Ты был на той стороне?

— Совсем не долго. Но рассказать особо нечего. Скажу только, что стал другим. Я здорово изменился.

— Как это было? Почему «Эсхил» ничего не сказал?

— Был ранен в бою, — скупо ответил он. — А память солдатам стер, чтобы тебя не тревожить.

— Материнское сердце не обманешь… Я помню зачем ты здесь, но не смогу смириться с потерей. Наверное, я сойду с ума, когда тебя не станет. Может быть проведешь остаток времени с нами, с семьей? Бери своих друзей, если хочешь, место всем найдется. Поедем домой?

— Вы не сказали? — удивился Арон.

— Нет, — Ольгерд смущенно почесал шею. — Тогда пришлось бы рассказать и все остальное. Скажи сам, так даже лучше.

— О чем речь? — встревожилась Сольвейг. — Было что-то еще?

— Было, но это уже не важно, — Арон вздохнул, стараясь унять волнение. — В общем, Люций умеет оживлять трупы…

— Трупы?!

— Приятного было мало, но я теперь не умру. По крайней мере своей смертью, — закончил Арон.

— Это… правда?

— Самая, что ни на есть, сударыня, — подтвердил Ольгерд. — Люций сам прошел эту процедуру и прожил больше двух сотен лет. Я понимаю ваши сомнения, но взгляните на шрамы.

Сольвейг, стараясь не поранить сына когтями, ощупала его спину. Но, к своему величайшему изумлению, ничего кроме гладкой кожи она не нашла.

— Ты знал? — спросила она супруга.

— Догадывался, — ответил Арон отец. — Я ведь очнулся прежде, чем видение кончилось, и сразу сюда.

Хансон прокашлялся, привлекая к себе внимание.

— Объясните, что происходит!? Вы так тихо говорите, что мне отсюда ни черта не слышно.

— Арон теперь не умрет, — громко сказал Ольгерд. — Братья милосердия исцелили его недуг.

— Во дела… — удивился Хансон. — Ну так… это же в корне меняет дело! Может, раз пришла такая радость, решим уже вопрос с эльфийским гарнизоном, а, ваше высочество?

— А что с ним не так? — напрягся Арон, зная взрывной нрав матери. — Что ты сделала?!

— Ну, наказала одну, — в глазах Сольвейг мелькнул недобрый огонек. — Так по делам и расплата.

Взгляд кузнеца стал холодным. Он отстранился от матери, убрав от себя ее руки, и медленно отступил назад. Потом посмотрел на принца.

— Лина… — Рорик виновато опустил глаза. — Она в храме.

— Я же вас просил! — Арон сорвался на крик.

— Прости, — Ольгерд не знал, что сказать. — Я не успел вовремя.

Арон попятился. Позади него полыхнуло яркое пламя. Оплавив бетон, острые языки описали дугу, и за спиной кузнеца воссияли большие огненные крылья… Ударив о воздух, он стремительно взвился в высь.