Фридрих старался забыть потери, понесенные при Гохкирхе, и ослабить вредные последствия их. Через несколько часов после этой тяжелой утраты он шутливо обратился к генералу Гольцу, пришедшему утром приветствовать его: «Милый Гольц, скверно нас разбудили». Генерал отвечал: «Ночью будят обыкновенно тех, с которыми нельзя иметь дела днем». – «Вы правы, – ответил король, – но я постараюсь днем наказать тех, кто столь неучтиво разбудил нас ночью». Собравшимся артиллеристам он дал тот же ответ. «Где ваши орудия?» – спросил он их. Один из них сказал: «Черт схватил их ночью». – «Так мы отнимем их у него днем», – возразил король.
Победа эта была одержана австрийцами в день именин Марии-Терезии, а так как в католических странах существует обыкновение посылать в этот день подарки, то Даун послал своей государыне в виде подарка известие о приобретенных преимуществах. Она отблагодарила его за этот так называемый букет цветов самым милостивым письмом. Русская императрица пожаловала ему золотую шпагу. Венский муниципалитет воздвиг в честь его колонну, а австрийские земские чины подарили ему 300 000 гульденов, чтобы выкупить его фамильное владение Ладендорф.
Папа Климент XIII[141] , только что вступивший на пап ский престол и даровавший австрийской государыне титул апостольского величества, тоже принял участие в этой победе. Прежние наместники Христа в темную эпоху Средних веков имели обыкновение снабжать христианских вождей освященным оружием для истребления турок и сарацин. Климент полагал, что подобный священный подарок от него сослужит такую же службу в Силезии; поэтому он послал фельдмаршалу Дауну освященную шляпу и шпагу для более энергичного поражения еретиков[142] . Конечно, этот поступок недостоин XVIII столетия; он навлек на столь священно декорированного полководца много шуток. Фридрих в письмах своих к друзьям часто называл Дауна освященной креатурой и человеком в папской шляпе. Кроме того, этот воинственный подвиг римской курии был весьма не политичен, так как король имел много римско-католических подданных и мог в данном случае сильно повредить папе. Очевидно, и в Вене не особенно обрадовались этому подарку, так как при вручении его не состоялись обычные в таких случаях торжественные церемонии. Когда 30 лет спустя в Австрии наступила заря более высокой культуры и люди возымели более правильное понятие о папской власти и о так называемых еретиках, все до того стыдились этого недостойного дара, что даже венские писатели старались совершенно отрицать столь известный исторический факт, выдавая его за вымысел Фридриха, который в досужие часы веселого настроения сам будто бы составил папское бреве в стиле римской курии, а маркиз д’Аржан, для довершения шутки, перевел его на латин ский язык и напечатал; это было ироническое сочинение, которое простаки считали оригиналом и которым пристыженные воспользовались для отрицания самого факта.
Даун ждал от Фридриха отчаянной атаки, как только станет известною осада Нейсе; поэтому он писал генералу Гаршу: «Продолжайте спокойно осаду. Я держу короля; он отрезан от Силезии. А если он будет атаковать меня, то вы получите добрые вести». Эта уверенность Дауна была тем более странной, так как он на собственном опыте убедился в неиссякаемой плодовитости Фридрихова гения. Государь этот всегда испытывал одновременно две удачи и две неудачи. Тотчас же после Коллинской битвы он лишился своей нежно любимой матери, а в злосчастный день Гохкирхского поражения умерла его сестра, маркграфиня Байрейтская, которую он любил до обожания и которую он считал достойной увековечения алтарями и статуями за редкие качества ее ума и сердца.
Никогда Даун не действовал столь осторожно, как после какой-нибудь удачи. Теперь он занял недоступный и сильно укрепленный лагерь при Канневице, но ничего не предпринимал во вред королю. К нему можно было бы применить слова, сказанные одним карфагенским генералом Ганнибалу после битвы при Каннах: «Ты умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться своей победой»[143] . Австрийский полководец отличался этим, и потому его приверженцы весьма неудачно сравнивали его с великим римлянином Фабием. Зато Фридрих тем усерднее пользовался этим драгоценным временем, снабжаясь поспешно всеми недостающими военными принадлежностями и провиантом частью из Дрездена, частью из Генриховой армии; он распорядился насчет новых транспортов, присоединил к себе подкрепление в 600 человек, присланное ему принцем Генрихом, и собрался идти в Силезию[144] . Он говорил: «Даун позволил нам уйти, поэтому дело еще не потеряно; отдохнувши несколько дней, мы выступим для освобождения Нейсе». Но ему предстояло уладить еще много препятствий: лагерь его был полон больных, а в Баутцене находились все раненные в битве пруссаки. Их надо было всех перевезти в другое место, позаботиться о пекарнях, приобрести необходимые полевые принадлежности, прикрыть Саксонию и ложными маршами обмануть врага, который занял все дороги в Силезию. Все это было удачно исполнено, и 25 октября, через одиннадцать дней после битвы, Фридрих уже шел в Силезию с такими силами, что даже Даун потерял всякую надежду удержать его[145] . Напротив, пруссаки действовали везде наступательно и уводили пленных; таков был жребий 800 гренадер у Раухвальда, предводимых одним испанцем. Даун все же выслал сильные корпуса под начальством генералов Аремберга, Ласси и Лаудона, чтобы по крайней мере затруднить поход короля. При этом Лаудон обнаружил всю свою деятельность, то располагая свои легкие войска по ущельям, чтобы удерживать пруссаков, то открывая по ним пушечный огонь, пользуясь выгодной позицией; нередко он вдруг выходил из леса и нападал на них со стремительностью потока. Это было ежедневно возобновляемое сражение, причем воюющие партии постоянно двигались вперед. Но все эти попытки ни к чему не повели, и австрийцам досталось лишь несколько прусских понтонов и повозок с багажом.
