Наконец туман рассеялся, и тогда глазам обеих армий открылось поле битвы, устланное трупами, и беспорядок, царивший на нем. Пруссаки, несмотря на свою дисциплину, не могли пользоваться своей тактикой по случаю темноты и неудобств местности. Теперь с той и с другой стороны начали вновь строиться[136] . Между австрийцами было большое смятение, они целыми толпами блуждали по Гохкирхским высотам. Даун, несмотря на все приобретенные выгоды, не считал еще побежденной армию, которая обманула все человеческие расчеты и, несмотря на глубокий сон, быстро вскочила и храбро сражалась столько времени во тьме и тумане, потеряла большую часть своих вождей и вновь была готова к ожесточенной битве. Фридрих действительно хотел возобновить сражение, как вдруг герцог Арембергский, пользуясь туманом, подошел со своим сильным корпусом к левому флангу пруссаков и атаковал его. Опрокинув несколько тысяч человек, он овладел большой прусской батареей. Этот случай и решил битву[137] . Король, атакованный с фронта и с тыла, среди величайшего кровопролития, построил свои храбрые полки и, после пятичасовой отчаянной битвы, совершил отступление, которому недостает лишь давности двух тысячелетий, чтобы удостоиться похвал на всех языках. Его прикрывал сильный артиллерийский огонь и линии конницы, маршировавшей на больших расстояниях по обширной Бельгернской равнине: за этими линиями строилась пехота. Австрийская армия была в таком беспорядке, что не могла помешать отступлению. Впрочем, Даун уже при Коллине обнаружил принцип, что бегущему неприятелю надо строить золотой мост. Одна лишь кавалерия пыталась преследовать пруссаков, но Зейдлиц скоро оттеснил ее, и король беспрепятственно продолжал путь, уводя 1000 человек пленными.
Но его отступление продолжалось не долго. Он расположился на расстоянии полумили от места сражения на Шпицбергенских горах; войска его лишились большей части артиллерии и обоза и должны были в коротких кафтанах сидеть в стужу под голым небом. У них не было даже пороха и пуль, самых необходимых принадлежностей европейских войск. Новое сражение в таком критическом положении представило бы одну из тех древних битв, когда люди шли один на один, рассчитывая каждый лишь на свои телесные силы. Между тем позиция короля была теперь настолько выгодна, средства противостоять опасности столь многочисленны, а разбитые войска его еще так грозны, что Даун не решился атаковать его вторично. Ретцов, находившийся в качестве арестованного при своем небольшом корпусе, поспешил с ним на помощь королю и помог ему прикрыть отступление. Он снова приобрел милость короля и умер через несколько недель. В злосчастный этот день прусская армия лишилась обоза, 101 орудия, 30 знамен и 9000 человек; австрийцы потеряли 8000 человек[138] .
Почти все прусские генералы, пережившие этот день, были ранены. Даже король получил легкую рану. Он шел в самый сильный огонь, под ним была убита лошадь и два пажа, ехавшие возле него, и сам он едва не попал в плен. У деревни Гохкирх неприятель уже окружил его, но его выручили храбрые гусары. Он подвергал себя величайшей опасности, присутствуя везде, где только была самая кровопролитная сеча, и, казалось, совсем не дорожил своей жизнью. Никогда еще его гений и блестящие дарования не обнаружились так ярко, как в эту ночь, которая не только не умалила его славы, но, напротив, сообщила ей новый блеск. Не тот король, который в военное время заботится о всех делах правления и сам работает, как и в мирное время, над всеми распоряжениями; не тот, который во дни опасности играет на флейте и одновременно дает глубоко обдуманные приказания, накануне решительной битвы сочиняет французские стихи, издает законы, просматривает отчеты; не победитель при Лейтене, действующий на полях Силезии по законам греческой тактики и уничтожающий целую армию воинственного народа; не этот необыкновенный человек является достойным удивления для философа, историка и мыслителя всех сословий и наций, а застигнутый врасплох при Гохкирхе, разбитый, но не побежденный король, выстраивающий своих сонных воинов, ведущий их на храброго и гораздо более сильного врага, имеющего уже за собой все преимущества, находящегося среди прусского лагеря и убивающего пруссаков из их же собственных орудий. Тот король, который в эти роковые минуты видит смерть своего искреннего друга, теряет своих лучших полководцев и, предоставленный самому себе, поддерживаемый лишь силою своего духа, принимает самые целесообразные меры, среди страшного хаоса строит свои окровавленные и падающие войска, сражается пять часов и отступает в полном порядке; в таком отчаянном положении, без орудий, без снарядов, без обоза, он еще внушает страх врагу и, тотчас же освободив отдаленные крепости, осажденные им, опять в состоянии воспользоваться своим поражением, точно большой победой. Вот такой государь возбуждает удивление всех наций и всех времен.
Многие старые полки, которые до сих пор одерживали лишь победы и никогда еще не испытали поражения, были тут вынуждены показать тыл неприятелю. Если бы не этот день, покрывший пруссаков такой славой, какую они не приобрели бы и десятью победами[139] , то полки эти сохранили бы имя непобедимых[140 *]. Многие старые офицеры, принадлежавшие к этим победоносным полкам, имели столь высокое представление о воинской чести, что не хотели уступить перед неприятелем и предпочли пасть в битве; иных пришлось почти силой отвлечь от места битвы, так как они ни за что не хотели пережить столь злополучного дня.
Опасно раненный фельдмаршал князь Мориц Дессауский находился на пути в Баутцен, когда вдруг встретил отряд неприятельских гусар, которые окружили его экипаж с обнаженными саблями. Обращаясь к предводителю, австрийскому ротмистру Вельтену, Мориц сказал: «Я сильно ранен и сдаюсь вам пленным, но прошу вас на честное слово довезти меня до Баутцена. Ваши гусары получат сто червонцев за выкуп». Предводитель удовлетворился этим и присоединился к эскорту экипажа. Но вскоре появился сильный отряд прусских гусар, готовившихся к нападению. Ротмистр дал знать об этом князю и просил его заступничества, так как его собственная жизнь была тут в опасности. Мориц согласился и, несмотря на свою слабость, громко закричал примчавшимся прусским гусарам, что он сдался в плен на честное слово. Но пруссаки не обращали внимания на это и хотели освободить князя, уничтожив данное слово вместе с жизнью тех, которые получили его. Тогда Вельтен с пистолетом в руке подскочил к экипажу и обратился к князю со следующими словами: «Я принужден буду застрелить ваше сиятельство, если вы не удержите своих и не возобновите данного слова». Пруссаки наконец были удержаны, хотя с большим трудом, так как они утверждали, что с их прибытием князь перестал быть императорским пленником. Решить спор этот пришлось королю, который признал действительность слова, данного князем. Но мужественный полководец этот скончался, не успев даже заплатить выкуп.
