Операционный план могущественных союзников клонился к тому, чтобы вынудить прусского короля пожертвовать либо Саксонией, либо Силезией. Проект этот утвердили лишь после продолжительных совещаний в Петербурге и Вене, так как кабинеты эти имели в виду преимущественно собственные выходы. Французы желали, чтобы русские осадили Штеттин; Салтыков же хотел вести войну в Померании вдоль морских берегов и настаивал на том, чтобы взять сперва Данциг; Август просил возможно скорее освободить Саксонию. Австрийцы же думали только о завоевании Силезии, предложения их одержали верх, и Салтыков получил приказание проникнуть в эту провинцию во главе русской армии и осадить Бреславль. В Петербурге считали этот план превосходным, несмотря на то, что недостаток военных принадлежностей делал это предприятие немыслимым. Для компетентных людей, конечно, была загадкой осада большого города на Одере, когда орудия приходилось везти из Богемии, в то время как армия шла от Вислы.

Фридрих сам защищал Саксонию: брата своего Генриха он выслал с большим корпусом для наблюдений за русскими, а принц Вюртембергский с меньшим корпусом пошел на шведов. Принц этот незадолго до этого был взят казаками в плен, но его выкупили, чем в Петербурге остались весьма недовольны. Чтобы усилить саксонскую армию, были отозваны оба прусских драгунских полка из союзных войск. Король оповестил всех генералов, что в этом году ему придется чаще, чем когда-либо, совершать усиленные марши, чтобы принудить неприятеля к сражению. При этом он повелел им ободрять войска, чтобы побудить их терпеливо и стойко переносить ожидаемые труды, и напоминать им, что во всех битвах они должны показать себя достойными имени пруссаков.

В начале этого года Силезия была лишь слабо защищена. Король ограничился усилением тамошних крепостных гарнизонов войсками, причем померанский пехотный полк Мантейфеля обнаружил необыкновенный пример храбрости. Он покинул зимние квартиры недалеко от Нейсе, где был расположен вдали от прочих войск. Лаудон только выжидал этого момента, чтобы подойти к нему с четырьмя кавалерийскими полками. Он выслал офицера, предлагавшего пруссакам сдаться, причем всем обещано было пощадить багаж; но в случае сопротивления их угрожали перебить. Полковой командир в ответ на это просил офицера лично обратиться с этим предложением к солдатам. Он вывел его перед фронтом и на нижнегерманском наречии передал своим воинам предложение и угрозу Лаудона. Дельные пруссаки дали на померанском наречии весьма невежливый, но сильный ответ, разнесшийся с быстротою молнии по всему строю и прозвучавший изо всех уст одновременно. Тогда Лаудон приказал идти к атаке, и вся кавалерия сомкнутым строем бросилась на этот полк, одиноко стоявший в чистом поле, но была отброшена градом пуль, после чего пруссаки выступили вперед. Несмотря на атаки, постоянно возобновляемые с удвоенной силой, австрийцы ничего не могли добиться на протяжении двух миль; утомленный бессильными попытками, кавалерийский корпус отступил наконец с большим уроном.

Лаудон добился теперь того, чего не удавалось австрийцам в течение четырех лет: он открыл кампанию этого года на неприятельской земле. Прусский генерал Фуке прикрывал Силезию с 13 000 человек. Он стоял у Ландсгута в укрепленном лагере на нескольких высотах. Из-за постоянно увеличивавшихся сил неприятеля положение пруссаков в этом лагере становилось весьма опасным; Фуке хотел поменять позицию и сделал по этому поводу серьезные представления королю; но Фридрих ничего не хотел знать, так как он, по совету силезского министра Шлаберндорфа, не хотел оставить без защиты доходные города, расположенные в горах. Поэтому король неоднократно высылал Фуке положительные приказы не покидать этот пост. Лаудон дождался, пока корпус этот уменьшился до 8000 человек, по причине выделения отрядов, и тогда атаковал его с 31 000 человек пятью отдельными корпусами, из пяти пунктов одновременно. Овладевши несколькими шанцами, он, как при осаде крепости, послал требование о сдаче. Фуке отвечал градом пуль и, постоянно сражаясь, отступал с одной высоты на другую до самой долины. Здесь он старался воодушевить солдат речью и, построив их четырехугольником, продолжал двигаться, защищаясь с необыкновенной храбростью, пока наконец войска его, окруженные со всех сторон, перестреляв весь порох в течение восьмичасовой битвы, не в состоянии были защищаться надлежащим образом и принуждены были уступить численности. Сам Фуке был опасно ранен в голову и полетел на землю вместе с убитой лошадью. Многие из самых храбрых его солдат пытались спасти своего полководца и сражались до тех пор, пока не пали возле него. Он получил еще два удара саблей в руку и в спину, и один австрийский всадник собирался уже покончить с ним, но редкая самоотверженность простого конюха, по имени Траучке, спасла жизнь героя. Он прикрыл своим телом Фуке и принял удар, предназначаемый тому. Но раны оказались не смертельными, он выздоровел, и подвиг его был награжден.

Однако Фуке все еще угрожала смерть, если бы на крик Траучке: «Как, вы хотите убить командира!» – не прискакал полковник Левенштейновских драгун, Вуа, и не спас его. Истекающий кровью полководец, сделавший все, что только повелевало благоразумие, военный опыт и храбрость в таком положении, и павший, как Леонид, внушал врагам уважение. Высокопоставленные и простые офицеры склонялись перед ним и наперерыв старались выразить ему свое почтение. Полковник Вуа велел привести свою парадную лошадь и просил Фуке сесть на нее. Но генерал этот отказался, говоря, что испачкает своей кровью красивое седло. Вуа отвечал, что оно несравненно выиграет, будучи обагрено кровью героя. Один только австрийский офицер настолько был низок, что осмелился в лицо вышучивать пленного полководца за его поражение. Но тут же все стали его порицать за это. Фуке заметил при этом: «Дайте ему говорить, господа! На войне ведь так: сегодня мне, завтра тебе».

Еще остался непобежденным один небольшой отряд прусской пехоты под начальством полковника Белова. Построившись четырехугольником на равнине, он отражал все атаки кавалерии и некоторое время продвигался, несмотря на все могущество победителя. Но на помощь драгунам и гусарам подоспели кроаты, бросившись на пруссаков с фронта, с фланга и с тыла одновременно; тогда пехота сложила орудие и просила пощады. Но что за ужасное зрелище! Большая часть этих храбрых и теперь беззащитных воинов пала все же под ударами разъяренных врагов.