Мбака уже не кричал. Милосердный обморок лишил его сознания и боли. Витус склонился над ним и обследовал рану. Она выглядела ужасающе. Рука была вырвана вместе с плечевым суставом. Кровь по-прежнему хлестала из нее. Если Мбака и выживет, то только в том случае, если немедленно наложить жгут. Но как его наложить на руку, которой нет? Витус рывком сорвал с себя рубашку и, скомкав, затолкал ее в открытую рану, при этом лихорадочно соображая, что делать дальше. При таком ранении прижигание не поможет, хотя бы потому, что не найти раскаленного железа такой величины. Да и достаточной силы огня поблизости нет. Есть ли хоть малейший шанс?

Рубашка Витуса мгновенно намокла от крови, он вынул ее из раны, отжал и засунул другим концом. И тут ему пришло в голову, что нужный огонь есть. Великолепный, сыплющий искрами, большой очаг. Он видел его у тех двух женщин, что готовили для Окумбы. Там висел большой котел с докрасна раскаленным дном — должно быть, женщины в пылу усердия забыли налить в него воду…

— Эй, Магистр, Энано! Быстро дуйте в деревню к двум бабулям, что варят для Окумбы. Они должны разжечь очаг, как никогда еще. Мне нужен жар, чтоб раскалить добела, добела!

— Думаешь прижечь, да? — сообразил маленький ученый. — И каким же каленым железом?

— Днищем большого котла.

Магистр от удивления раскрыл рот, но тут же захлопнул его и восхищенно заверил:

— Одна нога здесь, другая там!

— Уи-уи, сбацаем все, как надо!

— Поторопитесь!

Окумба, который до сих пор был занят тем, чтобы привести в чувство своих неиствующих симарронов, обратил к Витусу удивленный взор.

— Мне надо что-то вроде носилок, чтобы перенести Мбаку в деревню. И срочно!

Вождь отреагировал мгновенно:

— Нет, носилки тут не годятся. Их должны нести четверо, по двое в ряд, а тропы в джунглях узкие. Я возьму Мбаку на спину.

Не теряя времени, он закинул безжизненное тело за плечи, что было довольно трудно, потому что безвольно висящие конечности юноши то и дело соскальзывали.

— И что ты намерен делать? — спросил исполин, простерев руку назад, чтобы поддержать свисающую голову Мбаки.

Витус объяснил ему, ни на секунду не замедляя шаг по труднопроходимой тропе.

— Ты хороший врач, Витус, — с сомнением ответил Окумба, который, несмотря на свою тяжелую ношу, шел, словно налегке. — Но думаю, Мбаке сейчас могут помочь только духи. Никогда я еще не видел, чтобы такие раны врачевались.

Витус закусил губу. Он старался не отставать от великана.

— Дорога каждая минута! — тяжело выдохнул он. — Потому что с каждой каплей крови из него истекает жизнь. — Он сменил свою насквозь пропитанную кровью рубашку на набедренную повязку, отданную ему Канго. Кровь сочилась по-прежнему.

— Пришли! — неожиданно остановился вождь. — Видишь, впереди. Деревня так ярко освещена, будто сам великий дух Эве Вуду почтил ее своим присутствием.

Чуть погодя они уже находились у дома Окумбы, где все было подготовлено. Огонь в очаге трещал, котел был раскален едва ли не до бела. Магистр держал его в руках. Витус мгновенно подскочил к нему, крикнув на ходу:

— Окумба, положи Мбаку снаружи на траву, положи на бок, раной кверху!

Он взял котел за цепь, на которой тот был подвешен и покачал его в руке. Когда он поднес его раскаленное дно к ране, получилось такое прижигание, какого он еще в жизни не видел: зашипело, зачадило, запахло паленым, но… кровотечение остановилось.

Может быть, ожог тоже приведет к смерти, потому что обрабатывать его ему нечем. У него нет ничего, кроме пары луковиц, которые можно наложить на ожоговую рану… С этой мыслью Витус снова вышел наружу, где Окумба сидел возле тяжело раненного. Мбака лежал в траве, как подстреленная дичь. На его лице было то самое выражение, которого Витус опасался. Это была печать смерти.

— Выпей, это поможет! — Окумба протянул Витусу чашу с красной жидкостью.

Друзья сидели в доме вождя. Со смерти Мбаки прошло больше часа.

— Я во всем виню себя. Снова и снова задаюсь вопросом, не было ли лучше оставить Мбаку там, на месте испытания, и попытаться остановить кровотечение.

— Конец был бы все тот же, поверь мне. Кровь хлестала из раны, как дождевая вода из сапога без подметки, — возразил исполин подчеркнуто безразлично. — Может, тебе это и в новинку, но испытания на звание воина, как правило, не обходятся без таких тяжких увечий. И смерти. И пока что никому не приходило в голову упразднить их по этой причине. До сих пор считается честью пасть во время испытаний, а не умереть на испанской дыбе. Вскоре испытания будут проведены повторно. Смерть Мбаки ничего не меняет. Но его оплачет вся деревня, как того требует обычай. Потом он будет захоронен в священной земле своих богов, под погребальный обряд, исполненный хунганом. Возьми наконец напиток.

— То, что ты говоришь, звучит жестоко. — Витус нерешительно взял чашу.

— Только тот, кто жесток, может выжить. Пей!

Витус послушался.

— Да это же вино! Я думал, в твоем доме не держат алкоголя.

— Не держат. Но на всякий случай есть исключение.

— А сам ты не выпьешь?

— Я никогда не пью и никогда не принимаю наркотических средств. Они только ослабляют дух.

Витус передал чашу Магистру. Тот прикрыл глаза и вдохнул аромат перебродившего винограда, и только потом отхлебнул:

— Великолепное вино и к тому же, не побоюсь ошибиться, испанское. — Маленький ученый прежде насладился послевкусием и продолжил: — За помин души Мбаки! Даруй ему, Господи, Царствие небесное! — Он отер губы. — Знаешь, Окумба, с вином так же, как и со всяким наркотиком: в меру — в радость, сверх меры — в горесть. Вся беда в том, что большинство людей меры не знают. — Чаша перешла к Энано.

Витус все еще не мог отойти после смерти Мбаки.

— Надо было мне спросить Донго. Может быть, он знает какие-то травы джунглей, которые останавливают кровь.

— Донго там не было, — напомнил ему вождь. — Он погребал жертвенную голову. Нет, если кто-то и мог бы спасти Мбаку, то только духи. Эве Вуду, или Бонда, или Лоа…

— Или Господь всемогущий, — подхватил Витус. — По Его воле течет вся наша жизнь. Доживем ли до старости или умрем молодыми. Будем жить в счастии или в отчаянии. Встанут на нашем пути друзья или враги. Я вот, Окумба, и вообразить себе не мог, что встречусь с таким удивительным человеком, как ты. По всему я бы должен был сейчас жить в роскошном Гринвейлском замке в доброй старой Англии…

— А я в доброй деревне на берегу прекрасной Прэ, — возразил ему исполин. — Наши духи, а может, и ваш христианский бог определили, что Мбака умрет. А мы с сестрой будем взяты в рабство.

Окумба поднял кувшин с водой и отпил из него большими глотками.

— Магистр, ты как-то спросил, что стало с моей сестрой. А я не захотел тебе ответить. А теперь расскажу. Охотники за рабами притащили нас с сестрой на берег, где погрузили — да-да, как груз, — на большое судно. Кроме нас там уже были около сотни человек: мужчины, женщины, дети. На верхней палубе соорудили загон, в который запихнули мужчин. Женщины и дети могли передвигаться свободно, конечно, под строгим надзором. Те из нас, кто думал, что вот сейчас начнется путь по морю, жестоко ошибался. Прошло еще немало недель, прежде чем число рабов достигло того количества, чтобы плавание оправдало себя. И все это время, которое тянулось для нас в столь ужасных, нечеловеческих условиях, плотники строили твиндек. Знаете, что такое твиндек? Нет? — Окумба отхлебнул еще глоток. — Вы и не можете знать. Это палуба, на которой, кроме детей, никто не может пройти на своих двоих. Но мы бы так и так не смогли бы, потому что были прикованы в лежачем положении цепями. Плечо к плечу, голова к голове, как селедки в бочке. Поначалу нас было около трех сотен мужчин, и вонь, которая исходила от нас, была настолько удушающей, что некоторые в ней и впрямь задохнулись. Другие дали себе счастье захлебнуться: те, кого перевозили на корабль в шлюпках, изловчались и сваливались в волны. Они не дышали под водой столько времени, что благодатная смерть настигала их. Лучше умереть, чем быть рабом!