«Слава Богу! — взмолился Витус. — Не даешь ли Ты нам знак, Господи, что по воле Твоей все мы должны быть спасены?» Однако поразмышлять над этим у него не осталось времени, потому что новые валы обрушивались на тело кораблика и крушили все, что еще держалось. Крррах! — рухнула мачта. И, словно этого было мало, в тот же самый момент Витус почувствовал, что румпель больше не сопротивляется нажиму — перо руля сорвало.

Однако вопреки всем разрушениям «Альбатрос» держался теперь спокойнее. Он больше не скакал по волнам, как капля воды на раскаленной плите. А причиной тому была мачта, которая волочилась за кораблем, удерживаемая еще не оборвавшимися штагами. Она действовала как плавучий якорь и таким образом помогала лучше преодолевать гребень волны.

Витус и Хьюитт тоже бросились вычерпывать воду из шлюпки. Это был сизифов труд. Только-только уровень воды понижался, как накатывал новый вал и уничтожал плоды их усилий. И они начинали все сызнова. Черпать, черпать и снова черпать! И Феба на буге занималась тем же. И Амброзиус. А где Филлис? Жива ли она вообще? Черпать, черпать, черпать! Все давно уже потеряли ощущение времени. Каждый концентрировался лишь на процессе черпания: погрузить сосуд в воду, зачерпнуть и выплеснуть за борт; согнуться, погрузить, зачерпнуть, разогнуться, выплеснуть… Они работали, как машины, только вот были они не машинами, а слабыми людьми — мокрыми, изголодавшимися, обессилевшими до предела, и им вроде бы уже было все равно…

Как сквозь туманную дымку, Витус увидел белую птицу, скользящую по воздуху. Она несколько раз покружила над «Альбатросом», словно приглядываясь и оценивая, и под конец с широко расправленными крыльями опустилась на бак. Это была чайка. Она оправила перья и огляделась в поисках еды. Перед ней лежала безжизненная рука. Она клюнула. Сначала осторожно, потом сильнее. Рука принадлежала Фебе.

— Феба, — хотел крикнуть Витус, но из его рта выдохнулся только сиплый хрип. — Феба, чайка сожрет тебя!

Чайка косо взглянула на Витуса и снова принялась за свое дело, как видно, решив, что это шелестящее существо не представляет опасности. Она еще раз клюнула свой трофей. Выступило несколько капель крови.

— Феба, да проснись же, чайка! — собрав последние силы, просипел Витус.

Чайка поставила когтистую лапу на руку, чтобы удобнее было выклевывать мясо, как вдруг шевельнулся палец.

— Кыш, — слабо прошептала Феба. — Что это?

Птица порхнула в сторону и наблюдала, ворочая головой.

— Чайка? — удивилась Феба. — У меня что, начались галлюцинации?

Чайка встопорщила перья.

Витус просипел:

— Это настоящая чайка. Она собиралась расклевать твою руку.

— Что? — Феба посмотрела на кровоточащую рану. — Вот проклятье! — она пошевелила рукой.

Чайка отскочила, расправила крылья и поднялась в воздух.

— Ага, живая чайка… Это же живая чайка! — Феба посмотрела ей вслед.

— Ну да, говорю тебе… — медленно Витус осознавал сей факт. Чайки — морские птицы и питаются тем, что выловят из моря, но в отличие от альбатросов, которые неделями, а то и месяцами могут находиться в открытом море, чайки — птицы прибрежные. Днем они промышляют в море, а вечерами возвращаются на землю. На землю… — Земля! — хрипло воскликнул Витус. — Земля! Земля! Земля!

Постепенно начали приходить в себя остальные. И наконец все, включая и бедняжку Филлис, которой было совсем худо, осознали смысл выкриков Витуса.

— Где?!

— Где, Бога ради?!

Все вытянули шеи и завертели головами, пытаясь разглядеть землю. Пришлось Витусу, с трудом ворочая языком, объяснить, что земли пока не видать, что пока только чайка, которая опустилась на лодку, свидетельствует о том, что неподалеку должна быть земля.

— Ну-ну, — вяло пропищал Коротышка, — неподалеку? Щё, эта рыбодерка не может махать два-три дня?

— Не исключено, — вынужден был согласиться Витус.

А Магистр блеснул из-под прищуренных век красными воспаленными глазами:

— Да ну вас, конец уже виден! — Его неисправимый оптимизм вернулся к нему. Он говорил медленно, слова будто продирались сквозь ржавую трубу. — Предлагаю допить остатки дождевой воды. Carpe diem.

Через несколько минут все уже наслаждались маленькими глотками драгоценной влаги. Это обстоятельство, а также надежда, что скоро их страдания подойдут к концу, пробудили дремавшие в них жизненные силы. Впервые за много дней они были в состоянии хоть как-то общаться.

Раздался слабенький голосок Филлис:

— А что значит carpe diem, отец?

— «Используй этот день», дочь моя, — ответил Амброзиус. — А если дословно: «Сорви этот день». Это цитата из римского поэта Горация. Вот мы, например, использовали этот день, чтобы подкрепиться драгоценной влагой. Господь пожелал, чтобы мы ее испили, а это значит, что Он спасет нас, я в этом уверен.

— Амен! — прошептала Филлис и прижалась к нему.

Несмотря на беспредельное изнурение, Витус плохо спал этой ночью. Он то и дело просыпался и высматривал, не покажется ли земля, хоть и не знал, в какую сторону надо смотреть. Конечно, он заприметил, куда улетела чайка, но в темноте все стороны выглядели одинаково.

Должно быть, он задремал на более продолжительное время — иначе не объяснишь, что неожиданно за облаками появилась луна и своим тусклым светом обрисовала нечто, походившее на кусочек суши. Витус зажмурился, а потом снова открыл глаза. Нет, сомнений быть не могло. Впереди слева по борту — расстояния в лунном свете не определишь — лежала земля. Полоска земли, еще темнее, чем море, очертания которой поглощали серебристые лучи луны.

— Земля! — выдохнул Витус. — Наконец-то земля! Смотрите, смотрите, там впереди земля!

Все повскакали на ноги и столпились на буге, чтобы получше рассмотреть. Они обнимались и ликовали: земля! Конец их мучениям! Земля — значит вода, пища, одежда; земля — значит тепло, безопасность, здоровье; значит много людей, значит праздники, веселье, радость и, конечно, работа. Работа — по ней все они стосковались не меньше, чем по всему остальному, по доброй, честной, благодатной работе. Тосковали по размеренному распорядку дня, в котором всему свое место, когда рано утром встаешь, а поздно вечером ложишься, и время между утром и вечером заполнено богоугодным трудом.

Земля приближалась, слишком быстро приближалась, но они в своей эйфории не придавали этому значения. И чем ближе была земля, тем яснее становилось, что перед ними и не земля вовсе. Первой это заметила Феба:

— Неужто мне мерещится, — прошептала она. — Это ж не земля, это… рыба. Чудовищная рыбища это! — и по привычке добавила: — А, Филлис?

— Да-да, чудовищная рыбища, — так же машинально подтвердила Филлис и посмотрела на Амброзиуса. — А «рыба» по-латыни piscis, да, отец?

— Да, дочь моя, — ответил монах с отсутствующим видом, потому что все его внимание было приковано к чудищу, которое все приближалось.

— Это всего лишь кит, — протянул Хьюитт, который не мог скрыть своего разочарования. — Правда, исполинский экземпляр. Судя по большой тупорылой башке, это кашалот.

Кашалот между тем подошел совсем близко и остановился примерно на расстоянии длины «Альбатроса» от них. Маленький глубоко посаженный глаз на нижней части головы поблескивал в лунном свете. Он разглядывал их. Очевидно, чудищу было так же любопытно, как и людям, что за зверь такой появился перед ним. Со смешанным чувством страха, благоговения и восхищения взирали они на тушу не меньше семидесяти футов в длину, то есть более чем вдвое длиннее их шлюпки.