Крыса, которая на какое-то время затихла, снова начала трепыхаться, издавая пронзительные крики боли.

— Пора избавить бедное создание от страданий! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti![15] — монах отпустил руку калеки, вынул меч и ударил точно посередине тела животного.

Крыса в последний раз дернулась и больше не шевелилась. Толпа на одном дыхании ахнула.

— Что ты наделал, поп! — заверещал безногий. — Это была моя крыса, моя! Теперь ты должен возместить мне убыток!

— Скорее ад прейдет в чистилище, чем я тебе что-то возмещу, бесстыдник! Но будь уверен, не прейдет, потому что там еще уготовано место для тебя! — Черные глаза монаха сверлили ущербного насквозь. — А теперь я поучу тебя уму-разуму, чтоб ты знал, как надо разговаривать со служителем Божиим! — Он прихватил калеку за грудки, одним махом поднял его в воздух и подержал перед собой, как кубок эля. — Встань и ходи!

К бесконечному изумлению публики «безногий» вдруг задрыгал обеими ногами. Но это было еще не все чудо! У него не только отросли ноги, они к тому же носили его, потому как, едва монах швырнул его на землю, «убогий» сделал два-три дерганых шага, чтобы не потерять равновесие. В толпе захихикали: из безногого получилась отличная марионетка.

— А теперь на колени, грешник! Моли Господа, чтобы Он простил тебе твое богохульство. На колени!

Однако бывший калека оказался покрепче, чем можно было подумать. Вместо того чтобы послушаться, он сам раскрыл пасть:

— Хватит, поп, брось! Как все людишки твоего сорта, сразу прикрываешься своим Господом. А где ты был, ворон в рясе, когда в этом вот доме умерли от чумы семеро честных христиан? Где был твой Бог, когда отлетали их бедные души? Не можешь сказать или не хочешь? Ты хочешь того же, что и тебе подобные, — заткнуть народу рот, поставить его на колени и сделать своим рабом. Срал я на тебя и на твою латынь! А ну, давай шиллинг на новую крысу, не то получишь по мозгам!

Пустой угрозой это не было. Из-за угла развалюхи выступил его компаньон с бычьей шеей и в предвкушении драки поплевал себе в кулаки.

— Отдай-ка его мне, Криппл, я так начищу ему морду, что и его любимый Иисус сможет в нее смотреться, как в зеркало!

— Ничего такого ты не сделаешь, богохульник, а возьмешь ноги в руки и уберешься восвояси. И этого «безногого» прихватишь с собой. — Витус хладнокровно встал между бугаем и монахом. Его голос звучал устрашающе тихо, а шпага вылетела из ножен. — Я говорю только раз, богохульник, понял? Только раз!

Заплывшие жиром глазки Криппла сузились до щелочек. На его лице отобразились самые противоречивые чувства: ненависть, мстительность, алчность, оторопь и… страх. Он постоял еще с минуту, а потом подхватил под мышку дощечку на колесиках, другой рукой пихнул своего сообщника — и был таков. Он понял, что проиграл.

Монах с удовлетворением проследил их отступление и повернулся к толпе:

— А вы, ротозеи и грешники, вы, услаждавшиеся муками несчастного животного, теперь будете замаливать вместе со мной свои грехи! Ну-ка склоните головы и сложите руки! И горе тому, кто попробует удрать, пока я не закончу! — Сам он уже приготовил руки к молитве, трое друзей последовали его примеру. — Pater noster qui es in coelis, sanctificetur…[16] — Когда молитва была окончена, его «Амен!» пронесся над головами звучно и твердо. — А теперь, паства Божья, идите всяк на свое место и сами просите у Господа отпущения своих грехов! Просите, и отпустится!

Толпа редела, то тот, то другой богобоязненно осеняли себя крестом. Когда не осталось никого, монах подошел к друзьям и, низко склонив голову, молвил, обращаясь скорее к себе:

— Laudetur Jesus Christus![17]

Каково же было его удивление, когда он услышал от Витуса полагающийся ответ:

— In aeternum, amen![18]

— Вы одеты как дворянин, сэр, однако разумеете богослужебный язык. Кому из двух в вас обязан я за неоценимую помощь?

Витус засмеялся:

— Хорошо сказано, отец мой! Благодарите одного, который ныне со шпагой, а прежде был монастырским школяром. Меня зовут Витус из Камподиоса. А это мои друзья, — он представил Магистра и Коротышку.

— Рад встрече, — поприветствовал монах друзей и сунул руки в рукава своей рясы. — Вы сказали «Камподиос», сэр. Могу ли я спросить, не о монастыре ли речь?

— Да, святой отец, это цистерцианский монастырь на севере Испании, точнее сказать, в благодатной долине Сьерра-де-ла-Деманда. Могу ли я в свою очередь поинтересоваться, как ваше имя и к какому ордену вы принадлежите? Цвет вашей рясы не позволяет этого определить. Она… э-э… немного выцвела.

— О, простите, забыл представиться! Я отец Амброзиус из августинского ордена. Моя монастырская обитель в Эрфурте, в Тюрингии, там, на континенте. В молодые годы я принял обет, позже был рукоположен в священники и — сподобился стать монастырским проповедником. А потом произошло нечто, что в корне изменило мою жизнь. Я заболел смертельной болезнью, таял день ото дня, и никто не мог мне помочь, не говоря уж о том, чтобы определить, каким недугом я страдаю. В короткие минуты просветления, когда лихорадка отпускала меня, я дал обет Господу, что, случись мне выздороветь, я отправлюсь в Новый Свет, чтобы там проповедовать Слово Божье. И Господь попустил мне встать на ноги. Поэтому я здесь и… О Отец Небесный, почто Ты отнял у меня память?! — Амброзиус обратил глаза к небесам, комически воздев руки в отчаянии. — Как Ты позволил мне забыть, что Витусу из Камподиоса и его друзьям я обязан скорой помощью и спасением? — И снова потупив взор: — Прости, Господи! Итак, джентльмены, слава Богу, что вы уберегли меня от хорошей взбучки!

— Щё, щё, гыля в капюшоне? — заявил о себе Энано, который, как и остальные, не мог не оценить физическую силу монаха. — Щё ты тут нам лепишь? Щё не отвалил бы пару оплеух этому дубине? Или не сделал пару насечек опилку? Не свисти!

— Несомненно, Энано, сын мой. Но я живу в нищете, смирении, непорочности и, не в последнюю очередь, в мире со всеми. Как сказано в Евангелии от Матфея, глава 5, стих 39? «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».

Магистр осклабился:

— Но где-то в Писании, святой отец, также и сказано: «Дух силен, а плоть слаба». Вы уверены, что смогли бы сдержаться?

Амброзиус вздохнул:

— Вот тут вы попали в самую точку, господин магистр. Когда меня объемлет гнев, я совершаю вещи, которые не подобает совершать. Как часто мне приходится каяться в моих пороках!

Магистр еще шире улыбнулся:

— Не отчаивайтесь, отец мой. В Писании нет ни единой строки, которая запретила бы вам посетить трактир, а именно это я и хочу вам предложить, если, конечно, наше общество вас не утомило.

— Ценю людей с таким здравым смыслом, как ваш! Я как раз был на пути к… Но у меня не так уж много времени!

— Тогда… — начал Магистр.

— «Пристань Полли», — закончил Витус. — Ты это хотел сказать, неистребимый сорняк?

— Ты просто читаешь мои мысли, сорняк!

Чуть погодя они уже были у дверей трактира. Войдя внутрь, они с удовлетворением отметили, что трапезная еще не была заполнена народом. Полли вынырнула из глубин кухни, смерила Амброзиуса с ног до головы, воздержалась от едких замечаний, а вместо этого спросила:

— По большой?

— Ага.

— Уже несу.

— Она просто золото! — с улыбкой сказал Витус Амброзиусу. — Без нее нам пришлось бы туго. Но позвольте мне один, может быть, не столь уместный вопрос. Поскольку вы из того же монастыря, где пребывает доктор Мартин Лютер, вы католик или протестант?

Едва приметная складка недовольства обозначилась на лбу монаха, но почти тут же разгладилась.

— Почему же, Витус из Камподиоса, вопрос вполне уместен… Спасибо, госпожа хозяйка! — Амброзиус поднял свою кружку в знак приветствия. — И вам спасибо! Ваше здоровье или, как говорят у вас, чи-из!