Будущему или прошлому – времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль. От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия – привет!

Джордж Оруэлл, «1984»

Приветствую! Не знаю, как вы попали сюда, но раз уж так получилось, позвольте я расскажу вам историю. Можете не сомневаться: эта история правдива и могла бы произойти и в вашем мире, и в любом другом. Нет, мы не знакомы, но пусть это вас не смущает. Очень скоро вы услышите меня, а чуть позже – увидите. Я пока не буду представляться, но, тем не менее, кое-что о себе расскажу. Дело в том, что я бессмертен. Да, так уж вышло, и в этом нет моей вины. Я живу сквозь время, и рассказывать истории для меня – настоящая мука. Никогда не ясно, с чего начать и чем закончить, и поэтому мне безумно сложно сохранять ход повествования. Я надеюсь, вы простите меня за это. Нам придётся немного попрыгать из прошлого в настоящее, а потом в будущее и обратно в настоящее, но не волнуйтесь, в конце концов мы выйдем, куда надо, и там я тоже встречусь с вами, но к этому моменту мы уже будем хорошими знакомыми. Итак, извечный вопрос: с чего бы начать? Может быть, с чудовища, залегшего глубоко под землёй и питающегося кровью и слезами порабощённого им народа? Или с крышки гроба, прислонённой к стене в доме, где теперь стало на одного человека меньше? Со старого листка бумаги, вложенного между страниц ещё более старой книги? С влажной скамейки в тёмном парке среди высоченных сосен? С трёх выстрелов в тишине опустевшей квартиры? С алых капель крови на белом снегу? Нет, всё это не то, всё это будет потом. Давайте я начну с коридора. Возможно, это немного нарушит хронологию, но зато будет так символично. Смотрите сами, но помните одно очень важное правило: мы здесь никого не осуждаем. Никого.

Длинный, холодный и неуютный коридор, на стенах которого тут и там проглядывают выцветшие рисунки зайчиков, бабочек, белочек и чего-то ещё, уже не различимого в густом тревожном полумраке. В начале коридора стоит мальчик, маленький и одинокий, словно затерявшийся в страшной сказке в чаще волшебного леса. Мальчик прижимает к груди две свои самые дорогие вещи – книжку в твёрдом переплёте и небольшого плюшевого слоника. У него красные глаза, как будто он плакал, или очень сильно устал, или и то, и другое. Дверь позади него закрывается, а стены смыкаются, окружая его со всех сторон бабочками, белочками и зайчиками, и уже нет смысла плакать, нет смысла бежать, надо просто стоять здесь и ждать, что придёт кто-то большой и сильный и опять скажет, что ему делать.

Напротив мальчика, шагах в десяти, две женщины. Они молчат и смотрят в темноту. Наконец одна из них подаёт голос.

– Боря? Борис Арсеньев, да? – она морщит лоб, как будто пытается что-то вспомнить, – Проходи, Боря, мы тебя ждали. Людмила Ивановна, – это уже ко второй женщине, нянечке, – Заберите у Бори его вещи, – и опять к мальчику – У нас со своим нельзя.

Нянечка подходит к Боре и бесцеремонно вырывает у него из рук и книгу, и слоника. Первая женщина одобрительно кивает, несколько секунд смотрит на них обоих долгим, ничего не значащим взглядом и, убедившись, что теперь они справятся без неё, удаляется в полумрак, оставляя за собой эхо гулкого перестука шагов. Когда её силуэт полностью пропадает из виду, Людмила Ивановна дёргает Борю за плечо и подталкивает его куда-то вглубь этого страшного коридора.

– Так, Боря, всё, пора спать, – её голос кажется каким-то уж слишком грубым, – Вот наша спальня. Здесь будет твоя кровать, крайняя слева, видишь? Проходи, только тихо, не разбуди остальных.

Крайняя слева кровать покрыта колким серо-зелёным одеялом, на котором лежит грязная подушка без наволочки. Боря вопросительно смотрит на нянечку, но она лишь пожимает плечами. «Теперь это твой дом, – говорят её глаза, – Разбирайся сам». Спальня залита тусклым светом зелёного ночника, в котором можно разглядеть остальные кровати. На каждой из них такая же грязная подушка, а на каждой подушке – коротко стриженная голова, и кажется, что и кровати, и подушки, и головы скопированы друг с друга, и Боря теперь тоже скопирован с них. Несколько минут он сидит на колючем одеяле и бесцельно озирается по сторонам. В конце концов усталость берёт над ним верх, и он, не снимая ботинок, на которых ещё осталась уличная грязь из прошлой жизни, ложится на кровать и утыкается носом в подушку, пропахшую потом и чьими-то слезами. Он просто лежит. Он не хочет спать, не хочет думать, не хочет плакать, он лишь хочет раствориться в этой подушке, похоронить себя под этим одеялом и перестать существовать. Забыть про то, что он только что лишился всего, даже своих любимых игрушек, про то, что все вещи и люди, на которых раньше держалась его маленькая жизнь – все они ушли, ушли безвозвратно, и теперь всё, что у него осталось – это кровать, подушка и зелёный ночник. А ещё он хочет пить, потому что недавно съел пакетик солёного арахиса, но не знает, как и у кого попросить воды. У него пересохло во рту, и глаза тоже сухие и уставшие от долгого дня, от слёз, от всего того, что не сможет вынести ни один шестилетний ребёнок.

Внезапно дверь в спальню открывается, и Боря ещё глубже вжимается в подушку, стараясь не пустить в ноздри её отвратительную грязную вонь. Кто-то чужой и враждебный направляется прямо к его кровати, останавливается у её изголовья и кладёт что-то рядом с его головой. Спустя некоторое время шаги удаляются. Боря на всякий случай выжидает несколько минут, осторожно открывает глаза и видит перед собой книгу – ту самую, которую у него отобрали в коридоре. На первой странице – надпись, сделанная тем, кого он уже почти не помнит: «Учись читать, Борис. Твой дед». Боря проводит пальцами по буквам, и внезапно его лицо озаряет слабая улыбка. Он опускает взгляд вниз. Рядом с кроватью кто-то поставил чашку с водой. На чашке нарисован смешной мультяшный слоник, пускающий из своего хобота фонтанчик из брызг. Боря любит слонов – они большие и сильные, они себя в обиду не дадут. У воды в чашке привкус ржавчины, но это сейчас неважно. Боря выпивает всё до дна и несколько секунд смотрит на слоника. Потом он ставит чашку обратно на пол и ложится на подушку, которая вдруг перестаёт казаться такой отвратительной. Через некоторое время он забывается тяжёлым сном, больше похожим на обморок. Людмила Ивановна наблюдает за новым воспитанником через небольшое окошко в спальню и, убедившись, что он заснул, тяжело вздыхает и уходит, оставляя его на попечение тусклого света казённого ночника. Ей почему-то становится страшно.

В дальнем королевстве за большой стеной

Ехали медведи в шубе шерстяной.

Ехать предстояло много-много лет,

И решили мишки взять велосипед.

«Все сюда, смотрите! – крикнул серый кот,

– Я, пожалуй, с ними, задом наперёд!»

«И меня возьмите! – Пёс-барбос сказал,

– Я поеду рядом! Дайте самосвал!»

Волк уселся в вертолёт,

И от них не отстаёт

Мышь – на карусели,

Чтоб её не съели.

Лев подводной лодкой

Управляет ловко.

С ним прожорливый хомяк,

Уплетает эчпочмак.

Все спят. Темнота окутывает и кровати, и одеяла, и коротко стриженные головы. И темнота просыпается и начинает говорить.

«Какой хороший мальчик. Спи спокойно, ведь ты даже не знаешь, что ждёт тебя впереди. Мы обязательно встретимся позже, намного позже, а сейчас спи и набирайся сил. Они понадобятся тебе, когда настанет твоё время – время взойти на мой алтарь».

Борис проснулся от истошного визга утренней сирены, который должен был немедленно выбросить всех бойцов из их жёстких кроватей. В казармах было прохладно, но это был уже не тот холод, который хозяйничал здесь всю зиму и изматывал всех больше, чем походы и марш-броски. Зимний холод был диким, злым, и, казалось, что он никогда не закончится, что он проник в каждый предмет, в каждый уголок барака, и даже робкое весеннее солнце не сможет заставить его уйти. Но, несмотря на все старания зимы, природа потихоньку брала своё. Борис был особенно рад этой весне. Проведя несколько месяцев в военном госпитале после тяжёлого ранения, он чувствовал себя абсолютно опустошённым и лишённым сил. Сейчас спина болела уже не так сильно, но тоска никак не хотела уходить, что очень раздражало его и порой даже немного пугало. К счастью, чем смелее светило солнце, чем длиннее и теплее становились дни, тем легче ему было дышать, служить, ходить и просто жить так, как он привык с детства.