Сольге рывком распахнула дверь в комнату и замерла: в нос ей ударил запах «кошачьей спинки». Пол был усеян осколками кувшина, залит остатками отвара, а возле кровати с расшнурованным корсажем, растрёпанная, похожая на рассвирепевшую кошку, стояла Аниса.

— Он мой! Почему ты?! Почему не я?.. — прорычала она, явно намереваясь вцепиться в волосы, а то и в лицо Сольге. Остановил её только взгляд Уллы. Он без труда мог бы заморозить весь Октльхейн разом и прихватить ещё пару-тройку соседних стран. Мать Хендрика взяла незадачливую невесту за руку и вывела прочь из комнаты. Молча.

Постель была пуста. Почти потерявшего последние силы возлюбленного Сольге нашла в углу комнаты. Аниса расцарапала ему лицо, разорвала рубаху…

— Бедный мальчик, — прошептала Сольге, садясь рядом и обнимая его, — бедный глупый мальчик…

— Мне никто не нужен кроме тебя, мой весенний цветок, — прошептал он в ответ и обмяк.

Улла вскоре вернулась. Не одна, со слугами. Пока Сольге собирала осколки кувшина, они подняли Хендрика обратно на кровать. Мать сама переодела его. Не из недоверия, скорее, чтобы убедиться, что с её мальчиком всё в порядке.

— Нога Анисы больше не ступит на твой порог, архивариус Сольге. Похоже, я поторопилась с выбором невесты для моего сына, — сказала Улла на прощание.

— Не суди её строго, госпожа Улла. Аниса ещё молода и… — начала было Сольге, хотя, по правде, ей самой очень хотелось расцарапать Анисе лицо и оттаскать за косу.

Мать Хендрика фыркнула, но промолчала.

С тех пор Улла приходила проведать сына только в сопровождении слуг. Да и они, оставив припасы, выходили за двери и ждали свою госпожу на улице.

***

Когда совершенно некуда спешить, не из-за чего спорить, когда страсти не застилают глаза, не отвлекают от важного, видится, наконец, то, ради чего стоило остановить время и присмотреться.

Оказалось, что у Хендрика пушистые светлые ресницы, а глаза голубые, как смешливое небо ранней весной, когда только-только сходит снег. А веснушки? Много-много золотистых крапинок резво разбегались от кончика носа по щекам, прятались в мягкой рыжей щетине, и не было им покоя даже сейчас. И губы, не те жаркие и жадные, не поджатые от злости — нежные, розовые, совсем мальчишеские. Почему Сольге раньше никогда этого всего не замечала? На сердце становилось сладко и больно. Так больно, что Сольге не выдерживала и сбегала. Сбегала туда, где всё было привычным и понятным. К зарывшемуся в книги в поисках разгадки страницы Янкелю, к хмурому и язвительному Шо-Рэю, даже к ноющей и скулящей под её дверями Доопти… Куда угодно, лишь бы не эта боль. А потом возвращалась и не только потому, что была должна, а потому, что без этой боли жить было уже невозможно.

— Что со мной, Шо-Рэй?

— Ты влюбляешься, принцесса, — сказал маг, и Сольге уловила печаль в его голосе, а во взгляде… Неужто сочувствие? С чего бы?

— Я не всегда был тёмным и не всегда посвящённым, — ответил Шо-Рэй на незаданный вопрос.

— А если я не хочу этого? Влюбляться? Мне не нужно это, Шо-Рэй, я не хочу…

— Ты сама хозяйка своему сердцу, тебе и выбирать, — маг, казалось, совсем сник и, да, ему сейчас было бесконечно жаль Сольге. — Прости, принцесса, но итог всё равно будет один. Боль.

Она не хотела верить. Может быть потому, что сладости и нежности в этой боли было пока ещё больше, чем самой боли? И Сольге снова возвращалась к себе.

***

Хмурая Улла пришла раньше обычного, слуг с ней было вдвое больше, и каждый был вооружён короткой увесистой палкой. Скверные новости принесла Улла.

Сложно сказать, что за час был — свет Сестёр не давал более различить, какой из Глаз Рийин был в это время в небе, — но в этот час распахнулись Врата Альез, и в замок хлынул народ — те самые бродячие южане, что встретила Сольге, когда ходила к травнику. Священные ритуальные Врата, стоявшие запертыми во время Посвящения, открылись для чужаков.

Улицы наполнились людским многоголосьем: криками, хохотом, перебранками. Октльхейн, привыкший за последнее время к тишине, тревожно замер. Кто посмел открыть Врата, по чьему приказу?

И почему принцесса Байвин лично вышла навстречу предводителям чужаков? Почему приветствовала их, как равных?

Улла ненадолго заглянула к сыну и торопливо ушла — лучше бы было сейчас не оставлять дом без присмотра надолго. А Сольге задумалась. Похоже, пришла пора выбирать: Хендрик или Октльхейн, сладкие мечты или долг.

Первым делом Сольге отправилась к Вратам Альез.

Стражники, как ни в чём не бывало, бросали кости в караульном помещении Врат.

— Кто приказал открыть Врата?

Один, тот, что покрепче, невнятно дёрнул плечом. Второй, тот, что пониже, только покосился и даже на такое не расщедрился. Расслабились.

Сольге глубоко вдохнула, чтобы успокоиться — ярость накатила мгновенно и очень некстати: поговорить бы, прежде, чем рвать в клочья.

— Кто. Приказал. Открыть. Ворота?

Второй потряс кружку с костями. Первый лениво почесал свой не помещавшийся на стуле крепкий задок. В него-то и пришёлся первый удар Сольге. Стражник взвыл, отскочил в сторону, ошалело вращая глазами. Пока второй пытался понять, что произошло, Сольге вырвала кружку из его рук и со всего маху швырнула её об пол. Осколки, кости — всё разлетелось по комнате.

— Я задала вопрос!

— Архивариус Сольге, ох, госпожа Сольге… — забормотали несчастные. — А мы-то чего? Мы ничего. Это вон они всё…

Сольге повернулась туда, куда показывали стражники. Недалеко от Врат беспечно расхаживали трое южан. Как будто гуляли. Но если присмотреться, то можно было заметить, что эти трое ходили не просто так. Тут шуточку на своём языке отпустят, явно грубую, так что молоденькая служанка не по тени пойдёт через двор, а выберет самую короткую дорогу по жаре — лишь бы подальше от этих троих. Там загогочут так, что конюх шарахнется почище пугливой лошади. Или начнут корчить страшные рожи — теперь и мальчишки дворовые не рискнут любопытничать.

— Вы зачем здесь поставлены? — зашипела Сольге на стражников. — В караулке отсиживаться? Быстро по местам!

Она уже почти ушла, как за спиной раздался робкий голос:

— Так это… Жарко же. И эти… А?

Сольге остановилась и медленно повернулась. Стражники уже стояли по обе стороны Врат, испуганно косясь на южан. Её они пока что боялись больше.

Отойдя подальше Сольге снова посмотрела на Врата. Нет, похоже, уже не её: одному из южан стоило сделать лишь пару шагов в сторону Врат, как оба стражника снова скрылись в караульном помещении. Да что же такое творится, а?

Прятаться от мира в постели с Хендриком Сольге больше не могла. Нужно было разобраться, что происходит.

— Ты что-нибудь знаешь об этом народе? — спросила она мага.

Шо-Рэй задумался:

— Только то, что они кочуют от Раймини до Гарсарота. Избегают моря, не любят леса и горы. Их земли — степи и пустыни. Пожалуй, что больше ничего.

Мало и ни о чём. Янкелю было велено спрятать загадочную страницу подальше и отправляться в архив — его талант ищейки был сейчас как нельзя кстати. Увы, но всё, что нашёл Янкель, вполне укладывалось в слова Шо-Рэя. Только в одном месте — в черновике письма некоего В. Баголе тому самому Бендо Дамуту — упоминался народ, именующий себя «пти-хаш». Этот странный народ жил в пустыне, носил белые одежды и поклонялся Зелёной искре. Вот, собственно, и всё. Были южане тем самый народом или нет, сказать было сложно. Да если и были, толку от этого знания было ни на грош. И уж точно оно не объясняло, что понадобилось чужакам в Октльхейне, и кто позволил их сюда пустить.

Байвин. Её имя первым приходило в голову. Но Сольге никак не могла понять, как сестра короля могла так быстро измениться. Прежняя Байвин, та, которая заставила отца выдать замуж и отослать подальше любимую наложницу после того, как та родила ребёнка, и взяла с него слово, что он никогда не признает незаконнорождённую дочь, потому что так не было принято ни в одном из королевских родов Октльхейна, та, что следила за соблюдением традиций даже в мелочах, которая велела сжечь всю выкрашенную в красный цвет шерсть, потому что ей показалось, что цвет отдаёт рыжиной и недостаточно глубокий, а там хватило бы на всех юнлейнов с запасом, так вот та Байвин не позволила бы ничего из того, что произошло в последнее время. Нет, что-то здесь было не так, и Сольге очень хотела в этом разобраться. А Сёстрами пусть пока занимается Янкель.