Сольге сделала вид, что смирилась, а сама тем временем разузнала, куда отправили по воле старого короля и капризу Байвин её мать. И сбежала.

— Я легко нашла её дом. Король хорошо устроил судьбу своей любимой наложницы — выдал её замуж за достойного и богатого человека. Я долго бродила вокруг их дома, прячась за забором и не решаясь постучаться. А потом увидела её. Мою мать. Она гуляла в саду со своими детьми: сыном — красивым мальчиком чуть моложе меня самой, девочкой на несколько лет младше и совсем крошкой. Она была так ласкова с ними. Смеялась, пела им песни, играла в игры, в которые никто и никогда не играл со мной. Я словно превратилась там в камень, Шо-Рэй. Я страшно боялась даже пошевелиться — вдруг они меня заметят — и не меньше желала, чтобы заметили.

Потом они ушли. А я решилась. Я постучала в ворота. Мне открыла служанка, и я попросила сообщить её госпоже, что к ней пришла Сольге.

Ждать пришлось недолго. Вот только навстречу мне вышла вовсе не ласковая мать, которую я видела в саду и к которой так стремилась. Женщина, которую я увидела, была бледнее первого снега и испуганнее лани, за которой гонится волчья стая. Она умоляла меня уйти и не ломать её жизнь. Она говорила, что давно смирилась с тем, что меня у неё отобрали, что она давно забыла обо мне и даже благодарна старому королю, что все сложилось так, как сложилось…

И я ушла. Вернулась в замок и поклялась себе, что больше никогда не покину его стен. Толфред не сказал мне ни слова в упрёк тогда и никогда не вспоминал о моём побеге позже. А я сама только спустя несколько лет поняла, почему мне так легко удалось добраться до нужного места, без препятствий, без приключений и опасностей — он догадывался, что я сбегу, и просто ждал, отпустил, чтобы я сама всё поняла и увидела. Сама. Потому что его словам я бы не поверила.

А ещё Сольге рассказала о второй своей попытке покинуть Октльхейн, о неудавшемся замужестве. О том, как снова зареклась покидать стены замка.

— Так что никому я не нужна, кроме моего короля, Шо-Рэй. И идти мне некуда и незачем, разве что Толфред, всё-таки, изгонит меня.

Маг, нет, не хмыкнул, как он это обыкновенно делал. Он молчал, и от молчания его веяло сочувствием и пониманием.

— Женщина, когда-то считавшаяся твоей матерью, и два недоумка на троне — ещё не весь мир, принцесса. Как и твой коронованный брат. Подумай об этом. И, может быть, ты решишься отправиться в новое путешествие, не дожидаясь изгнания. На мою компанию можешь рассчитывать. И да, я обещаю тебе, принцесса Сольге, что если однажды я решусь вернуться в свою страну, то обязательно позову тебя с собой. Если, конечно, тебя не укачивает на волнах.

Сольге засмеялась — впервые за последние дни ей стало легко. В мерцающем свете свечи было не видно, но она была готова поклясться, что маг тоже улыбался.

***

Начавшееся с таким шумом и вопреки традициям Посвящение постепенно комкалось, теряло торжественность и скатывалось в площадной фарс.

Как бы ни любили принцессу Байвин подданные, видеть благодетельницу на месте, ею не заслуженном, было странно. Гордость матерей была понятна и радовала сердца, но отсутствие отцов и старших братьев, принимающих юных воинов в свои ряды, создавало ощущение, будто дети пробрались в оружейную и решили поиграть в главный праздник Октльхейна.

Народ, чей дух должно было поднять Посвящение, теснился у стен, толпился в воротах — зрителей в этот раз было куда больше, чем обычно. Чужаки-южане, затесавшиеся в толпе, гортанно перекрикивались, тыкали пальцами, глумливо обсмеивали происходящее. Кое-где вспыхивали потасовки между ними и октльхейнцами, быстро гаснущие, впрочем, в этой тесноте.

То тут, то там прокатывался ропот — мол, не стоило торопиться с Посвящением, мол, не к добру это. Но был он слабый — выскажется кто, да и хватит. Мало ли чего. Да и вон — праздник-то он и есть праздник. Угощение же ещё обещали, по обычаю, по правилам.

Но и угощение не порадовало. Время-то какое? Вот. Пара пирожков да стакан разбавленной медовухи — и вся щедрость. Не такой радости ждали, ох, не такой.

Сама церемония закончилась тоже куда быстрее, чем следовало и… Да просто закончилась и все. Нет чтобы выехать за стены города через Ворота юнлейнов, объехать весь его по кругу, оставляя за стенами мальчишество во всём его легкомыслии, юнлейнские забавы и шутки, и вернуться обновлёнными, принявшими Посвящение не только сердцем, но и умом, торжественным строем проследовать через Врата Альез уже воинами, а не юнцами. Вместо этого новопосвящённые несколько раз объехали площадь под радостные крики народа, да на том всё и закончилось.

Отчего Ворота юнлейнов оказались вдруг запертыми, так никто и не понял. Сама Байвин делала вид, будто всё так и надо, будто Посвящение так и задумывалось, а то и проводилось всегда. Ей верили и славили наравне с отсутствующим королём. Несмотря на нарушенные традиции, на скудное угощение, тесноту, люди расходились с площади довольные и радостные. Своей цели Байвин достигла. Вот только нет-нет, а встречалось в толпе задумчивое лицо.

Когда площадь опустела окончательно, трижды пробил колокол. Ворота Третьего круга скрипнули и тяжело захлопнулись. А спустя половину часа колокол пробил снова: открывались ворота Второго и Первого кругов. И кто бы знал, что это всё значило.

Сперва люди на площади, конечно, оторопели. Замолчал колокол, и над площадью повисла тишина. Только редкие шепотки нарушали её сперва, но постепенно их становилось всё больше, а сами они — громче. И вскоре запертое в Третьем круге стен пространство Октльхейна загудело подобно пчелиному улью.

И Байвин снова заговорила. О том, что она слышит голоса добрых подданных Октльхейна, что ей близка их тревога за пропадающий за стенами урожай, их страхи перед голодной зимой. О том, что люди, которых не коснулось бремя Сестёр (она так и сказала — бремя), не должны закрываться от мира и жертвовать своей повседневной жизнью из-за иллюзорных опасностей.

Слушали её внимательно. Кое-кто, кто помоложе, поддерживал одобрительными криками. Другие, из тех, кто постарше, качали головами и хмурились — негоже нарушать традиции, сложившиеся так давно, что праправнуки праправнуков сыновей внуков тех, при ком всё началось, приходятся нынешним старикам прадедами. Но вот чего у принцессы было не отнять, так это дара убеждать. Да и на кого опереться, когда сильнейшие лежат за запертыми дверями и неизвестно, когда встанут. Вот уже и разгладились нахмуренные лбы, расслабились насупленные брови, улыбки заиграли на лицах — ай да Байвин! Благодетельница, хранительница — нет её заботливее и участливее. С такой и в запертом городе не страшно и надёжно.

Вот о запертых Воротах юнлейнов кто-то вопрос и задал. Ещё светлее улыбнулась Байвин, ещё ласковее заговорила, только так никто ничего и не понял, о чем была её речь и что там, всё-таки, с воротами. Да и, наверное, не так это важно, когда рядом бывшие юнлейны мышцами играют, как застоявшиеся жеребцы — удаль свою хотят показать, испробовать новую силу. Праздник, как-никак. Посвящение.

***

Отшумели короткие празднества — в трудное время не стоит разбазаривать запасы даже и на поднятие духа подданных. Дни потянулись прежние — долгие, светлые, жаркие. И сначала почти не отличались один от другого — обычные тихие дни. Но видимо, всё-таки, стоит строго следовать традициям. Хотя бы некоторым.

Альез не поскупилась. Новопосвящённые воины получили столько силы, сколько не было ни у их братьев, ни у их отцов. Силы огромной, необузданной, рвущейся наружу. Так было заведено — после окончания празднования молодые воины под присмотром старших уходили в поход. Объезжали дозором границы Октльхейна, разбирались с разбойничьими бандами — укрощали новую силу, учились ей владеть и управлять. Долгие переходы забирали лишнюю, и обратно возвращались не буйные мальчишки, а почти зрелые воины, наполненные такой силой, с какой сами могли совладать.