— Прости меня, мой весенний цветок.

Сольге сдавленно пискнула что-то согласное, и слуги снова подхватили Хендрика. Ещё трое, тем временем, заносили сундуки с вещами, корзины с фруктами, хлебом и вином.

— Я не хочу, чтобы мой сын в чём-то нуждался, — строго сказала Улла, — и ты, конечно, тоже, архивариус Сольге.

Сольге хотелось ответить чем-то колким и язвительным, но она лишь сдержанно кивнула.

В этот момент откуда-то из глубины коридора, со стороны комнаты Янкеля, раздался восторженный визг. Доопти пронеслась через весь коридор, с размаху повисла на шее у Хендрика и забормотала что-то ласковое. Её оттащили, но девчонка рвалась, выкручивалась и кусалась. Кое-как Янкелю с помощью тех самых крепких слуг удалось затащить Доопти обратно в комнату и запереть. Но и оттуда был слышен её визг и вой.

Сольге с Янкелем переглянулись: до сих пор Доопти Хендриком вообще не интересовалась. Сколько раз она проходила мимо, глядя сквозь него, хотя бы тогда, после разорения голубятни. А сейчас, смотри-ка… Чудные дела стали твориться с людьми после Посвящения.

***

Просыпаясь, Сольге боялась открыть глаза. Боялась, что пробуждение унесёт с собой тот сладкий сон, в котором она жила последние дни. И только тепло Хендрика, его ровное, тихое дыхание вновь убеждало её, что волшебство не рассеялось, что вовсе не было его, волшебства. Но зато была жизнь. Обычная повседневная жизнь. Любая другая на месте Сольге даже не задумалась бы, а то и досадливо сморщилась — опять всё то же самое. А Сольге была счастлива, хоть и была это жизнь не её — случайная, ворованная, незаконная.

Однажды, было ей тогда лет семь или около того, прячась от очередной своей няньки Сольге случайно забежала в тронный зал и наткнулась там на старого короля. Тогда он был уже нездоров, а в тот день ещё и пьян, отчего характер его, и в обычное время нелёгкий, особенно портился. Иначе кто бы дал королю возможность восседать в тёмном зале на троне в полном одиночестве? Таких смельчаков не нашлось.

Сольге замерла в испуге и хотела было тихонечко улизнуть, но не успела.

— Подойди, девочка.

На дрожащих ногах подошла она к ступеням и остановилась, готовая к наказанию или крикам.

— Ближе.

Поднялась к трону.

На лице старого короля не было злости, только бесконечная усталость.

— Ты так похожа на свою мать, — сказал он, разглядывая Сольге, — а глаза мои… Бедное дитя. Мой глупый сын обрёк тебя на страдания, оставив при себе. Здесь ты не будешь счастлива, здесь ты навсегда останешься королевским бастардом. Следовало бы тогда отослать тебя подальше… Но я никогда не мог отказать своим детям, а он даже не просил — требовал…

Он задумался, нахмурился.

— И Байвин… Она тоже потребовала. Поэтому, дитя, рождённое от моего семени, я никогда не признаю тебя. Никогда… Хоть и не найдётся в этом замке никого, кто бы не знал, что ты моя дочь.

Для Сольге это тоже не было секретом — Толфред никогда не скрывал от неё её происхождение. Да и остальные не особенно церемонились. «Шавка, игрушка, девкино отродье» — чего только не слышала за свою маленькую жизнь Сольге. Знал ли об этом старый король? Может быть и знал. Может быть потому она и увидела в его глазах что-то вроде жалости. Может, поэтому в какой-то момент дрогнула его рука, словно хотел король погладить по голове ту, кого он не хотел назвать своей дочерью. Нет, удержался.

— А сейчас ступай, девочка, и постарайся не попадаться мне больше. Ты слишком похожа на свою мать…

Король хлопнул в ладоши. Из-за двери показался слуга, кивнул и снова исчез. Вернулся он уже вместе с нянькой.

Видел король или нет, как вздрогнула и сжалась при её появлении Сольге, ибо эта нянька была немногим лучше Греды, но на следующий же день вместо этой была другая нянька, а замковые слуги стали куда вежливее и добрее с Сольге.

Наверное, только сейчас в полной мере Сольге осознала, что тогда имел ввиду старый король. Не следить за длиной волос, встать между Альез и своим возлюбленным, наряжаться для него, просыпаться рядом, быть дочерью и сестрой — вот, что отнял у неё Толфред. Впрочем, сестрой она была. Пусть наедине, пусть редко, но была.

Далеко не сразу Сольге простила Хендрику его злые слова. Да и, наверное, до конца так и не простила. Только то чувство, что она испытала, выйдя из лавки травника, оказалось сильнее обиды.

Снова были распечатаны сундуки с красивыми платьями, оставшимися со времён неудавшегося замужества Сольге. Здесь, за закрытыми дверями, только для одного Хендрика она наряжалась, плела косы, пела ему песни. Да и «кошачья спинка» пригодилась. Хендрик потом бодрился, веселел. Вставал с постели, пытался выйти из комнаты, хотя Сольге его не пускала — сил хватало не надолго, а крепких слуг, как у Уллы, у неё под рукой не было.

Здесь, в этих стенах, Сольге была счастлива. И даже вой и скулёж пытающейся пробраться к Хендрику Доопти не особенно ей мешал.

***

Каждые три-четыре дня Улла приходила навестить сына. Сначала заходили слуги с припасами, аккуратно расставляли принесённое вдоль стены, оглядывались и застывали у входа в комнату Хендрика. Сольге подозревала, что вовсе не просто это были слуги, а охрана. Чего только было бояться в Детском-то крыле? Янкеля? Саму Сольге? Или, может, безумную девчонку? Как бы то ни было, но порядок раз от раза не менялся. Следом шла сама Улла. Сухо здоровалась и сразу проходила в комнату к Хендрику. Каждый раз её сопровождала молоденькая девушка, очень красивая: коса тёмной, почти чёрной, змеёй сползающая чуть ли не до колен, ещё свободная от причёсок замужних женщин, едва заметный румянец на нежных щёчках, кроткая улыбка на алеющих диким маком губах и неожиданно по-кошачьи жёлтые, злые глаза. Сольге даже вздрогнула первый раз, когда Аниса, так звали девушку, при встрече полоснула её взглядом. И понять её, конечно, можно было: жених-то вот он — в постели соперницы, шавки архивной, да ещё при полном согласии его собственной матери. Будешь тут милой и доброй…

Сольге отступала. Но полупустой кувшин с «кошачьей спинкой» неизменно оставляла в изголовье кровати.

Потом Улла выходила, давая возможность Хендрику побыть наедине с невестой. А через короткое время появлялась и Аниса, смущённая, зарумянившаяся и очень довольная. Она тайком бросала торжествующий взгляд на Сольге, казалось, так, чтобы Улла не заметила. Обе они, пропуская вперёд одного из слуг, скрывались за дверью. И уже после уходил второй слуга.

Сольге возвращалась в растревоженное своё гнездо и выстраивала его заново. Платьями, песнями, поцелуями… До следующего раза.

Вскоре всё это, в том числе и «кошачья спинка», стали не нужны. Сёстры всегда забирают своё, как ни старайся. Хендрик больше не вставал, почти не говорил и большую часть времени просто спал или лежал, глядя в потолок. Сольге ложилась рядом, обнимала, не давая слабости окончательно его утопить, и мир за стенами снова отступал.

Визиты Анисы после этого продлились недолго.

Разговоры между Уллой и Сольге никак не клеились. Одной не нравилось быть в должниках у той, кого она до сих пор презирала. Другая слишком хорошо помнила сказанное и сделанное. Поэтому, когда Улла оставляла сына наедине с невестой, ожидание Анисы проходило в молчании. Сама Сольге от двери своей комнаты далеко не отходила. И вовсе не потому, что хотела подслушать или подсмотреть. Доопти. Хитрая девчонка всеми правдами и неправдами сбегала от и без того занятого Янкеля и рвалась к Хендрику.

«Да что ж её туда так тянет?» — размышляла Сольге, в очередной раз заталкивая Доопти обратно в её комнату — девчонке выделили собственную каморочку после того, как она едва не изодрала в клочья все книги Янкеля.

Этот же вопрос задала ей Улла, до сих пор молча наблюдавшая за этим действом.

— Не знаю, — устало вздохнула Сольге. — Но волноваться тебе не о чем, госпожа Улла. Я не пущу её к Хендрику.

Улла хотела было сказать, что в Сольге она не сомневается, но её слова перебил грохот и последовавший за ним слабый крик. И раздавался он вовсе не из каморки Доопти. Кричал Хендрик.