Вдруг его горячие, жесткие ладони опускаются на мои плечи, большие пальцы вжимаются в ключицы. Я начинаю дергаться, но нерушимой хваткой он удерживает меня на месте, под своим пристальным, обжигающе ледяным взглядом. Артем наклоняет подбородок вперед, сосредотачивая внимание на моих несчастных глазах.

– Мне осточертело продолжать этот бесполезный торг. Я пытаюсь защитить тебя, ясно? ― Артем встряхивает меня, словно надеется привести в чувства, и рывком дергает к себе, придавливая к атлетически крепкой, вздымающейся груди. Жарко дышит мне в ухо и сообщает: ― Твой ненаглядный женишок натворил кое-что пострашнее карточного долга.

О чем он?

– Немедленно отойди от моей дочери!

Мама, до этого момента смиренно наблюдавшая за нашим спором со стороны, сокрушается на старшего сына Александра Сергеевича. Она буквально втискивается между нами, разъединяя и отталкивая Артема, и заслоняет меня собой.

– Клянусь, ты пожалеешь, если еще хоть раз посмеешь дотронуться до моей девочки без ее разрешения.

Моя прекрасная мамочка. Моя неустрашимая защитница. Она отводит руку немного назад, водит ею по воздуху в поисках моей. Я переплетаю наши пальцы, уткнувшись лбом в ее плечо. Шепчу: «Спасибо, мамуля, люблю тебя», и ощущаю, как неописуемо приятное тепло рождается в районе солнечного сплетения, наполняя супергеройским могуществом клеточку за клеточкой. Рядом с ней я чувствую, что нахожусь в безопасности, и все сумею преодолеть.

Нахмурившийся Артем открывает рот, но прежде чем что-то сказать, с громким клацаньем зубов вновь закрывает его, сдавливая уста в бледно-розовую тонкую полоску. Передумывает делиться своими мыслями, с шумным вздохом запрокидывает голову назад и сверлит сердито высокий потолок.

– Au diable!* ― в конце концов он негодующе рявкает на французском и сопровождает ругательство эмоциональной жестикуляцией рукой.

Плечистый обладатель густой смолянистой шевелюры разворачивается на сто восемьдесят градусов и держит путь на выход.

Я успеваю проследить за его несколькими широкими шагами.

А затем чувствую, как мама напрягается всем телом, буквально каменеет за считанные мгновения и издает протяжный стон. Самый страшный в мире звук ― хриплый, сдавленный, беспомощный…

Она начинает падать, и мне чудом удается подхватить ее. Под весом ослабевшего, безвольного тела я оседаю вниз, больно ударяясь коленями о паркет. По спальне разносится еще один звук. Мой крик. Рваный, безумный и жутко испуганный.

– Мама… мамочка, что с тобой?! ― я не успеваю заметить, как подступают слезы и туманят зрение.

Я смаргиваю их, но они градом льются по щекам. Пытаюсь отчетливее разглядеть родное лицо. Белая, как же у нее белая кожа! На висках выступили бисеринки пота. Всматриваюсь, съежившись от невыразимого страха, в мамины широко распахнутые глаза и не могу поймать ее застывший в одной точке взгляд.

Еще одна секунда, кажущаяся одновременно бесконечной и неуловимой.

Она выдыхает и закрывает глаза.

Мир замирает.

– Помогите… Помогите! ― повторяю громче и пронзительнее. ― Катя… Вызови скорую! Ма-а-ам, ― я судорожно всхлипываю, зажмурившись, и целую ее в лоб. ― Очнись… Пожалуйста, очнись!

Я едва способна соображать, когда сильные руки тянут меня вверх, пытаясь оторвать от мамы. Я намертво схватилась за нее с мыслью, что если отпущу, то неминуемо потеряю.

– Не мешай, ― велит непреклонный бас.

Артем передает меня Кате, а сам склоняется над моим самым близким, самым важным человеком. Наклоняется к бледному лицу, чтобы прислушаться к дыханию. Не отвлекаясь, диктует номер местной скорой с четким приказом немедленно звонить и разрывает мамину блузку, приступая к искусственному массажу сердца.

_________________________________________________________________________

Au diable!* ― «К дьяволу!»

― Ксюша.

Гулкий, беспокойный голос доносится до моего слуха, словно с другого конца пустого больничного коридора, но его обладатель сидит передо мной на корточках и не бросает попытки достучаться.

– Ксюша, как ты? ― поместив мои маленькие, ледяные руки в свои громадные и слегка шершавые ладони, Артем потирает подушечкой большого пальца тыльную сторону, задевая костяшки. ― Ты слышишь меня?

Я хочу отозваться, правда, дать сигнал, что ловлю каждое слово, однако тело непослушно, конечности будто налиты свинцом и неподъемны. Пошевелить кончиком пальца для меня равносильно тяжкому испытанию. От пронзительного холода не спасают утешающие и теплые объятия подруги. Катя ни на минуту не отходила от меня с момента, как мама потеряла сознание и до сих пор, когда мы сидим, прижавшись плечом к плечу, в коридоре региональной государственной больницы в ожидании появления врача.

Я невольно прокручиваю в голове кошмарный сценарий поездки в машине скорой помощи. Образы напрашиваются неясные, окутанные густым белесым туманом полубессознательного состояния, из которого мне не хватает моральных сил выкарабкаться.

– С твоей мамой все будет хорошо, ― заверяет Артем.

Я фокусирую на нем безжизненный взор. Изучаю с безмолвной благодарностью брутальные черты лица, поцелованного солнцем, и проникаюсь завистью к безукоризненному внешнему виду, нетронутому утомленностью. Высокий лоб, ровный классический нос, надвинутые широкие брови придают выразительность миндалевидным, проницательным глазам. Даже с растрепанными блестящими волосами цвета воронова крыла и в небрежно расстегнутой на несколько пуговиц рубашке он пленяет.

Генетика не скупилась на дары, наградив сыновей четы Золотовских выдающимися данными.

Выворачивающим наизнанку взглядом Артем пробивается сквозь мою агонию и тьму, крепче сжимая пальцы.

– Она справится, ― озвучивает мне самое желанное, как нечто непреложное, само собой разумеющееся. ― О ней позаботятся. Я проконтролирую. Но ты должна пообещать мне, что не впадешь в отчаяние. Хорошо?

Я готова рассмеяться.

Пару дней назад я думала о том, чтобы свести счеты с жизнью из-за непереносимой боли разбитого сердца. Уже сегодня случившееся с членом моей семьи вытеснило из мыслей страдания по Максиму Золотовскому и тому, что мы так и  не поженились после трех лет чудесных отношений. А его объявившийся спонтанно старший брат, с которым у нас не заладилось с первых минут знакомства, сражался за жизнь моей мамы до приезда докторов и сопровождал нас с Катей в пути к госпиталю.

Как единственный из нас троих свободно говорящий на местном языке, он вел переговоры с медсестрой в приемной, другими работниками больницы и непосредственно с кардиохирургом, принявшим ответственность за спасение поступившей пациентки. Артем так же заполнил все необходимые документы, вернулся в особняк за сменной одеждой для меня и Кати, поскольку понимал, что я под дулом пистолета не сдвинусь ни на шаг и тем более не покину лечебного учреждения, пока не удостоверюсь, что опасность миновала.

В то время как я, словно истерзанная и загнанная в ловушку птица, билась в истерике и рвала на себе волосы, страшась за жизнь мамы, он воплощал собой непоколебимую, неподвластную катастрофам опору. Демонстрируемая им картинка рассудительности и спокойствия действительно оказывала положительный эффект на эмоциональную нестабильность, убаюкивала внутреннюю бурю.

В голове абсолютная дисгармония. Я ненавижу Артема за то, что он намерен буквально выкупить мою свободу (хотя в сложившихся обстоятельствах это перестает иметь какое-либо значение), и бескрайне благодарна ему за своевременно оказанную помощь маме. Остается верить и молиться, что она переживет инфаркт.

Прошло несколько часов, а двери операционной по-прежнему закрыты. За ними моя мамулечка совсем одна, а я ни на что не годна, чтобы облегчить ее состояние. Даже рядом быть не могу! Все, что мне нужно, просто держать ее за руку, чтобы она открыла глаза и произнесла мое имя, назвала дочкой.