В той игре я впервые увидел, как забивает голы Пеле. За несколько минут до перерыва судья назначил штрафной в сторону ворот «Коринтианса». Произошло это в почти безопасной зоне, где-то у центрального круга. Бить штрафной вызвался Пеле. По тому, как он тщательно устанавливал мяч «на плаву», дважды, примеряясь к удару, отходил от него на длинную дистанцию разбега, не трудно было догадаться, что Пеле собирается бить прямо в ворота. С такого большого расстояния! Это стало понятно и игрокам «Коринтианса», которые в луже перед воротами спешно начали воздвигать «стенку». Стадион затих, и было слышно, как Пеле, шумно чавкая по воде, начинает разбег. Гулко, как из пушки, грянул удар. Мяч черным неудержимым ядром понесся к воротам. Вратарь изготовился к приему, всем своим видом показывая, что готов преградить путь мячу. Но в тот момент, когда надо было сделать шаг в сторону и закрыть угол ворот, он поскользнулся, заелозил по скользкому грунту ногами и не сумел помешать голу. Мяч на огромной скорости влетел в сетку ворот. Бил Пеле метров с сорока. Это был не гол, а «голище», как любил иногда говаривать Вадим Синявский.

Уникальным он оказался еще и по другой причине. В перерыве, когда дождь чуть ослаб, на поле вышло человек десять служащих в широких непромокаемых накидках с капюшонами и высоких сапогах. Длинными стальными пиками они пытались пронзить дерн, чтобы дать уйти затопившей весь газон влаге. Поковырявшись в земле минут десять, они поняли тщетность своих усилий и, ничего не добившись, удалились под трибуны.

Диктор-информатор сообщил, что из-за непрекращающегося дождя матч будет перенесен на другой день. Возможно, со спортивной точки зрения это было вполне правильное решение, но у болельщиков отняли самое главное лакомство — конечный результат игры. Голы, забитые в этом матче, были аннулированы. Так Пеле лишился замечательного гола, которого долго недоставало при подсчете первой тысячи забитых им мячей.

Несколько голов не были засчитаны и у Гарринчи, но он не помнил, чтобы из-за непогоды или по другим причинам матчи с его участием прекращались.

— На мою долю и без того выпало немало других несчастий, — так отвечал Маноэл, когда его расспрашивали о неучтенных голах или каких-либо иных казусах на футбольном поле…

1965 год. Гарринча практически выведен из состава «Ботафого». Послужной список футболиста: 12 лет выступлений за эту команду, 579 матчей, 249 голов. Многократный чемпион штата, двукратный обладатель Кубка страны.

(Из архива Бразильской конфедерации спорта)

В шестидесятых годах, когда Гарринча был уже очень популярным футболистом, на подмостках бразильской эстрады расцвела слава модной певицы, мулатки, исполнительницы бразильской самбы Элзы Суарес. На карнавалах известная школа самбы «Мангейра» с Элзой во главе выигрывала немало призов. Ее Песни «Красавица кариока», «Независимая молодежь» и другие любили все. Они звучали с пластинок, их исполняли по радио. Их пели на улицах, на пляжах, в ресторанах и кафе.

Элза родилась в бедной семье тружеников. Ее мать была прачкой. Дочь, крепкая, стройная девчушка, носила матери в жестяном баке воду, преодолевая крутой склон горы, на вершине которой лепились жалкие лачуги фавел. Элза отличалась веселым нравом и очень любила петь. Иногда ее голос был слышен по всей округе. Она знала слова всех популярных карнавальных песен и вечерами перед домом, где собирались подруги, нередко изображала одна целый хор, пританцовывая и исполняя песни, как это делали на карнавалах известные в Рио-де-Жанейро самбистки. Девчонкой ее приглашали на семейные праздники, свадьбы, крестины, торжественные вечера, где она после своего незамысловатого шоу наедалась досыта.

Как-то подруги пригласили ее в кафе — там она стала петь свои веселые ритмичные песни. И однажды произошло чудо. В кафе случайно зашел аргентинский импресарио, который угадал в Элзе большой талант. Он увез ее в Буэнос-Айрес. Из Аргентины Элза вернулась уже известной певицей.

В жизни Гарринчи Элза сыграла важную роль. В годы их супружества произошел закат футбольной карьеры Мане, его стали преследовать травмы, появились долги, ему пришлось расстаться с родным клубом «Ботафого». Элза была рядом, как могла, поддерживала его. Казалось, Гарринча должен был смириться, забыть свою утраченную славу, заняться другим делом. Но футбол властно тянул его на зеленые поля стадионов.

Летом 1972 года, когда Гарринча без успеха отыграл несколько матчей за «Оларию», Элза пригласила меня с женой в гости. Их дом стоял на горе, на южной окраине Рио-де-Жанейро, окруженный высоким каменным забором. Район еще только осваивался, и хозяева новеньких особняков, опасаясь грабежей, ограждали свои участки неприступными стенами.

На веранде дома, уставленной множеством клеток с птицами, нас ждал Гарринча. Вот тогда-то мы еще раз убедились, что свое прозвище он получил вполне заслуженно. Через всю жизнь он пронес любовь к птицам, а вместе с ней и свое необычное прозвище.

Маноэл показал нам своих пернатых любимцев, а затем заговорил о футболе. Работа в «Ботафого», где ему предложили заниматься с детьми, не клеилась. То, что Гарринча показывал ребятам, у них не получалось — уж слишком замысловаты и необычны были его финты. За десять лет изменился и бразильский футбол. Игра стала более рациональной, более коллективной, возросли скорости, и на обработку мяча оставались доли секунды.

— Тренер из меня не получается, — сокрушался Маноэл.

Элза видела, что муж обеспокоен, пыталась помочь ему по-своему. Она сняла в аренду ресторан, где стала выступать с ансамблем, а Гарринче отвела роль администратора. Каждый вечер Мане ходил в ресторан, встречал у входа гостей, беседовал с ними, а затем, когда уже было за полночь, провожал их домой. В те вечера, когда транслировались футбольные матчи, ресторан работал без администратора: Гарринча сидел у телевизора. Элза сердилась, журила мужа, но у Маноэла от этого интерес к новой работе не повышался.

В один из вечеров в «Ла бока»[8], так назывался ресторан, взявший себе символ Элзы Суарес, приехали мы. Встречая знакомых, Гарринча немного оживился, но наотрез отказался от рюмки водки: по традиции мы принесли в подарок хозяевам ресторана бутылку «московской».

— Я спортсмен, — гордо сказал Мане, — спиртного не пью. — И, немного подумав, добавил: — Еще буду играть.

Такое заявление сорокалетнего Гарринчи нас немного удивило, хотя произнес он эти слова настолько твердо, что хотелось ему верить. Формально он сдержал слово — вышел спустя полгода на зеленое поле «Мараканы» в тот праздничный вечер своего бенефиса, но это был последний футбольный вечер в его жизни на главном стадионе страны.

В ресторане мы много говорили о футболе, о бразильской сборной, о предстоящем очередном чемпионате мира. Гарринча верил в успех своей национальной команды, хотя в его словах звучали грусть и, пожалуй, зависть к тем, кто играет за сборную.

Тогда снова зашел разговор о его карьере тренера. Первый опыт работы с детьми научил кое-чему Маноэла. Гарринча рассуждал теперь по-иному, говорил, что вместе с индивидуальными занятиями с юными игроками нужно готовить команду в целом, ибо футбольная стратегия выходила на первый план. Однако теперь работу ему уже никто не предлагал. Гарринча чувствовал себя обиженным.

Клуб «Ботафого» переживал тяжелые дни. Администрации нечем было платить зарплату даже игрокам команды мастеров. Тогда приняли решение продать Жаирзиньо за границу, что позволило избавиться от футболиста, получавшего третью зарплату в стране. За него дали миллион долларов, но денег едва хватило, чтобы расплатиться с долгами. Конечно, в ту пору руководителей клуба не очень-то волновала судьба Гарринчи.

Тогда он обратился с предложением к «Васко да Гама», но, как и в юности, в этом клубе его отвергли. Отчаявшись найти работу в Рио-де-Жанейро, Гарринча поехал в Сан-Паулу. Там его встретили дружелюбно, но вакансии тренера в клубных командах «Коринтианса», «Сан-Паулу», в детской спортивной школе при стадионе «Пакаэмбу» не оказалось. В «Сантос», к Пеле, он не поехал. Гарринча разослал в другие города письма, визитные карточки с адресом и телефоном. Возвратившись домой, он часами просиживал у телефонного столика, но аппарат молчал, как пустые трибуны стадиона.