VII
Но вот я и на месте, улица Стивенс, дом Леи ; вестибюль, лестница ; винтовая лестница ; третий этаж ; здесь? да, здесь ; нужно позвонить ; ботинки чистые, галстук на месте, усы в порядке ; столько нужно ей сказать, столько всего ; она, конечно, только вернулась ; будет в своем черном платье из кашемира ; какого черта я не звоню ; еще увидит меня ; звоню ; шаги внутри ; дверь открывается ; Мари.
— Мадемуазель д’Арсе дома?
— Да, месье, проходите.
Я вхожу.
— Я сообщу мадмуазель, что вы здесь.
Она мила, эта Мари. Ах, эта гостиная, эта прелестная маленькая гостиная моей дорогой Леи ; сяду, пожалуй, в кресло, к окну ; как славно расставлены цветы! а вот и букет сирени, который я посылал ; зеркало ; выгляжу я вроде ничего ; презентабельно ; честное слово, неплохо ; Лея любит мужчин с короткими волосами, как у меня, и любит брюнетов… Лея…
— Добрый вечер, — звучит ее тонкий голос.
И ее искусно-женственная улыбка, ее насмешливый мягкий взгляд, улыбка феи ; добрый вечер, тонкий прелестный голос ; и ее волосы скользят по лбу ; это она, милая Лея ; нет, не стоит целовать ей руку ; неловко получится ; просто поздороваюсь.
— Как вы, друг мой?
— Замечательно.
На ней черное сатиновое платье. Мы садимся на диван, она слева ; она откидывается на подушки, смотрит на меня ; она великолепна сегодня.
— Ну так что же вы мне расскажете? — спрашивает она.
Мне нечего ей рассказать ; хотя нет ; почему она написала не приходить в театр?
— Жаль, что не удалось зайти за вами в театр.
— Не было возможности ; мне нужно было переговорить с директором после спектакля, а его иногда приходится ждать целый вечер ; он не стесняется приходить в девять, в десять.
Не имеет смысла настаивать ; и так ясно, что она выдумывает на ходу.
— И долго вам пришлось ждать сегодня?
— Прилично ; я вернулась только десять минут назад ; со сцены я пошла прямиком в дирекцию ; там была Фанни Бланш ; она хотела увидеться с директором, еще не переодевшись ; вы знаете, что она выходит только во втором акте ; мы чуть не умерли от скуки в этой дыре! места там ровно на два стула, но Бланш занимала все пространство ; она до ужаса жирная.
— Я не понимаю, почему ей все еще дают играть травести ; она уже немолода.
— Но и не стара ; сколько ей, по-вашему, лет?
— Ну…
— Не такая уж она и старая ; не знаю ; сколько ей? сорок?
Какая она забавная, Лея, в свои двадцать лет, эта детская серьезность маленькой кокетки!
— Пойдемте прогуляться? — спрашиваю я.
— О, я так устала! не могу больше ; хочу спать.
— Что с вами такое?
— Я устала.
— Вам надоело ждать в театре.
— О нет, дело не в этом.
— Вам пришлось сидеть на этом стуле, а вы так любите двигаться ; вы и секунды не можете усидеть спокойно.
— Ладно ; смейтесь надо мной ; хотя вот уже четверть часа как я не двигалась с места.
Я поддразниваю ее.
— Сидя или стоя, вы одинаково прекрасны.
— Как мило!..
Она совершенно не ценит моего остроумия ; шутить с женщинами невозможно, и что прикажете делать? Она встает ; медленно направляется к окну ; ее хрупкое пухленькое тело колышется ; светлые пряди волос на шее ; раздвигает занавески ; выглядывает наружу. Какой мягкий диван! И со всех сторон бледноватый блеск белых стен и зеркал.
— Хорошо сегодня на улице, — говорит она. — Может, прогулка и пошла бы мне на пользу…
— Что ж, согласны?
А теперь она согласится ; не стоит радоваться заранее ; она садится на край пианино ; мы молчим. Этим вечером, в ресторане, странный мужчина, вроде адвоката. Лея листает ноты, положив одну руку на пианино ; нужно что-нибудь сказать ; а то она заскучает, она так боится сидеть с закрытым ртом ; обязательно нужно что-нибудь сказать. Наши взгляды пересеклись ; так дальше нельзя ; смех один. Ах, эти истории с ее чудовищной мамашей…
— У вас хоть немного налади
лось с вашей матерью?
— Ни капли.
Кажется, она не хочет об этом говорить ; зря я начал ; о чем же тогда?
— Не может у нас с ней ничего наладиться ; она хочет, чтобы я потакала всем ее капризам ; сами понимаете, так жить невозможно.
— Почему же вы так живете?
— Потому что у меня нет выбора.
— Как так? Если ваша мать вас раздражает, скажите ей…
— Еще чего! Она такой шум поднимет.
— В конце концов, вы у себя дома.
— Вот и нет, я не у себя дома ; в этом вся беда ; комнаты наняты на ее имя ; мебель, все принадлежит ей… А плачу за все я.
Она опирается на пианино. Я догадывался, что комнаты принадлежат матери ; что же тут поделаешь? Ничего. Она небрежно шагает к дивану ; садится ; ее платье расстилается вокруг ; печальная головка опускается на подушки ; она закидывает руки за голову.
— Ах, что за жизнь, что за жизнь! Порой даже думаю все бросить.
— Что вы такое говорите, друг мой?
— Я бы с большим удовольствием кормила индюшек в Бретани. Знал бы мой отец, что я играю в театре!
— Вы хотите уехать в Бретань кормить индюшек?
— Не пришлось бы больше себя мучить ; снова прижилась бы в семье отца ; вы не представляете, как я живу.
Я подхожу к ней ; сажусь рядом ; беру ее за руку.
— Моя бедная девочка, не говорите так ; что за мысли ; вы же знаете, что я по-настоящему люблю вас ; почему вы не хотите, чтобы я вас увез, чтобы мы были вместе ; скажите.
— Ну, ну, — грустно и ласково отвечает она, — вы с ума сошли?
— Почему это, друг мой?
Я смотрю ей в глаза ; она оперлась на подушки ; свет свечей падает на наши лица ; она ласково, грустно лежит, бледная ; я смотрю на нее ; я держу ее руки. Улыбаясь, она говорит :
— Поразительно, какие у вас длинные ресницы.
Продолжая улыбаться, она смотрит на меня.
— Бедная вы моя девочка.
Она закрывает глаза.
— Ах, как бы я хотела избавиться от всего этого! если бы только был способ покончить со всем раз и навсегда, без страданий, что-нибудь такое мгновенное ; заснуть навечно, раз уж счастье возможно только во сне.
Что ей сказать? Ни смеяться нельзя, ни принять всерьез ; какое неловкое положение. Полулежа в неподвижности, она погружается в легкую дремоту.
— Ну что ж, мадемуазель, баю-бай.
Я сжимаю ее руки в своих ладонях ; ее глаза все еще закрыты ; я медленно приближаю к себе ее руки ; она не сопротивляется ; она откидывает голову ; ах, эта злая предательская головка, которая так бессовестно играет мною ; я медленно оседаю на подушки ; привлекаю ее за талию ; прижимаю ее к себе ; ее грудь прижата к моей груди ; ее голова на моем плече ; я обвиваю руками ее талию ; она рядом со мной ; в моих объятьях ; что-то на моей щеке, на шее, да, это скользят ее волосы ; она неподвижна ; ее тело вдоль моего тела ; я чувствую ее ; я мягко сжимаю ее мягкие, нежные бедра и талию.
— Баю-бай, мадемуазель.
И низким голосом, с закрытыми глазами, после легкого вздоха она отвечает :
— Да.
Бедная, милая, нежная, она отдается в мои объятья ; отдает в них свое драгоценное тело ; лежит в своем платье, откуда вздымается ее хрупкая головка ; и вот ее талия, грудь, руки, хрупкие ладони ; эта шея, и на белой шее тонкие, золотистые, разбросанные волосы ; тонкая талия, широкие бедра, затянутые в сатин ; милый кончик ее ступни ; медленно вздымается корсаж от долгих размеренных вздохов ; вздрагивают пуговицы корсажа ; черные кружева слегка волнуются на шее ; сверкающий отсвет свечей дрожит на левой груди ; и женская жизнь течет и течет в беспрерывном движении грудей ; неподвижное тело ходит едва различимыми волнами ; округлые руки, движение тела, и шея, тонкая талия, высокие бедра округляются в неясных контурах, высшая грация нежно расслабленной плоти, текучие, смутные формы ; но юное личико неподвижно, полуоткрытые губы испускают вздох… На камине горят свечи ; вздымается пламя, белое, бледнеющее, синеватое, еще светлее ; вокруг — смутная тень смуглой листвы, неясная волна разукрашенного фарфора, а сзади — светлая волна зеркал и мирных отражений. Чудесный бал, на котором я был этой зимой, зал, полный цветов и листьев, и приглушенный свет, когда проходили две девушки, белоснежные англичанки! здесь — теплая бесчисленность вещей и моя милая ; все жарче и жарче ее неподвижное тело ; по моему телу, которого она касается, разливается жар ; почему, если она так несчастна, она не хочет ничего изменить? как нежен и приятен этот жар, какой аромат поднимается от ее тела! что это за запах? Тонкая, острая смесь запахов ; она сама смешала духи ; и этот аромат исходит от ее тела, от одежды ; исходит от ее собранных волос ; от ее губ ; она спит, бедняжка, в моих дружеских объятьях ; опьяняет меня своими духами ; этот смешанный, тонкий, интимный запах, которым она умастила свое тело, он мешается с запахом ее тела, и этот телесный запах, я узнаю его в густоте смежных цветочных ароматов ; да, ее женственность ; глубокая загадка женского пола в любви ; роскошно, ах, демонически! когда под мужским господством телесные силы освобождаются в поцелуе и поднимается острый и ужасный, и тускнеющий восторг… Ах, отведать этой радости!.. Она шевелит головой, поворачивается ; может, я сжал ее слишком сильно?.. Говорит мне в полусне :
