– Можно мы пойдём с вами, дядя Леви? – спрашивает через одышку Алекс. Николь, прибежавшая следом, врезается в мальчишку. Шляпы слетают на траву, вызывая у обоих приступ смеха.
Леви чувствует, как губы трогает лёгкая улыбка: вот уже седьмое лето подряд его с Кáтой дом превращался в полноценный детский сад, когда бывшие сослуживцы и друзья съезжались погостить у капитанов. Методом проб и ошибок, Аккерман пришёл к выводу, что такой концентрат людей и детей требует особого внимания и контроля, так что чайная лавка в неделю гостей закрывалась под благовидным предлогом. Соседняя пекарня – тоже.
В обычные дни всё было проще: забота о спокойном десятилетнем Вине и шебутной Николь не шли ни в какое сравнение с этим ежегодным балаганом. Один Арчи Спрингер стоил десятерых по своей неугомонности и “везучести”.
Ника тем временем цепляется за рукав рубашки отца.
– Папа, можно за руки? – девчонка улыбается, её зелёные глаза смеются.
Алекс, подняв упавшие шляпы, поддакивает:
– А я могу трость понести. Пожалуйста.
Трость. После битвы Неба и Земли, Леви думал, что вообще никогда не сможет ходить: колено было в ужасном состоянии. Сустав, прокусанный титаном, больше намекал на ампутацию, чем на светлое будущее. Такой была первая мысль Аккермана, когда он очнулся от морока призраков павших товарищей. Второй было уговорить Катрину запросить развод и найти себе “кого-то нормального”. Боль, разлившуюся в родных зелёных глазах после этих слов Леви никогда не забудет, это было больнее, чем разбитое колено. Себе он не стал лгать – то, что Кáта с пылом принялась его отчитывать за такие “глупые предположения”, заставило прослезиться. Благо, это хорошо скрывали бинты на лице.
Им улыбнулась удача: в форте Сальта среди спасшихся марлийцев был именитый хирург. Стабилизировав состояние, доктор с интересом заметил, что такое ранение требует протезирования, а шансы неплохи. Дальше дело было за малым, и сейчас протез прекрасно стоял на месте сустава, лишь изредка тягуче реагируя на смену погоды и излишнюю нагрузку, однако такая плата, чтобы иметь возможность полноценно жить с женой, Аккерман считал почти подарком.
Трость. Леви милостиво кивает. У этих пятилеток он явно какая-то звезда – иначе объяснить такой тропизм он не в состоянии. Их ни шрамы на лице, ни бельмо не отталкивают. Каждый год они с особым рвением цепляются именно к нему – не к Конни, не к Райнеру и даже не к Аллерту. Поначалу это настораживало и даже смущало: Аккерман привык к тому, что здесь, на материке, комбинация из рубцов, лейкомы и отсутствия пальцев на правой руке пугали всех, кроме его детей. Но радость малышни чувствовалась явно неподдельной, и они продолжали упорно искать его внимания и общества. Хотя не то чтобы Леви был против. Единственным конкурентом в этой канители являлся Жан – у Кирштейна открылся явный талант к определению подхода к детям.
Аккерман улыбается. Всё же, это даже приятно – он уже год носит трость больше для солидности, чем для дела. Протез прижился как надо.
– Помним правила: за руки не тянем, в стороны не убегаем. Алекс – доверяю тебе мою третью ногу, – чуть взъерошив волосы маленькой копии Жана, Леви протягивает тому свою трость. Не сразу угадывает, как попасть Алексу в руку – всё же, лишившись одного глаза, Аккерман утратил возможность точно оценивать расстояние между предметами{?}[ Это свойство называется бинокулярное зрение – это сложная функция высших отделов центральной нервной системы, при которой зрительные образы каждого глаза преобразуются в одно зрительное ощущение, обеспечивая пространственное, глубинное стереоскопическое (грубо говоря, “объёмное”) зрение.
Наиболее простым и достаточно достоверным тестом для определения устойчивого бинокулярном зрения в массовых осмотрах является тест Рейнеке с двумя карандашами. Но, чтобы сымитировать то, что видит и чувствует Леви, я предлагаю симулировать монокулярное зрение: Вы берёте в одну руку заточенный карандаш и, смотря одним глазом (имитируя монокулярное зрение), опускаете кончик карандаша на заточенный конец другого карандаша, который держит в горизонтальном положении иной человек. Звучит просто, но поверьте, при монокулярном зрении это получается далеко не с первого раза ]. Радовало, что большой необходимости в этом более не было – УПМ сданы в музей, о титанах слышно только из книг да театра. К тому же, в понимании Аккермана, отцу главное не столько смотреть, сколько видеть. А чтобы сменить подгузник или решить уравнение с двумя неизвестными Леви и одного ока хватало с лихвой.
Алекс с благоговением притягивает доверенный предмет к груди, держит крепко. Янтарные глаза блестят от восторга – трость самого капитана Леви! От родителей он был наслышан, что сделал этот невысокий, но великий человек. Конечно, Алекс догадывался, что ему в силу возраста рассказали не всё и не в красках, но даже этих скупых фактов было достаточно.
Взгляд волей-неволей мечется к правому колену бывшего капитана. Хоть из-за брюк и не видно, но Алекс спорить готов на всю свою копилку – наверняка там огроменный шрам!
Но тем временем Николь окликивает его по имени, вынуждая вернуться в реальность. Руки Леви становятся свободными лишь на сущее мгновение – ребятишки тут же цепляются за ладошки Аккермана. Леви украдкой оглядывает дочь, мягко улыбаясь. Николь, как и Эрвин, не страшилась его изувеченной руки или многочисленной сетки шрамов. И в этом Леви чувствует что-то безмерно большее и трепетное. Конечно, не обошлись без вопросов. Сначала Аккерман кормил детей историей, что лишился пальцев от того, что “был любопытным”, под неодобрительный прищур жены. Затем, когда Вин чуть вырос, то стал допытываться более настойчиво и щепетильно, переняв качества, видимо от обоих родителей. Леви пришлось уступить. И, усадив пятилетнего Вина на колени, раскачивая качели на веранде под вечерним небом, Аккерман начал непростой рассказ.
– А титанов правда больше нет? – спросил Эрвин тогда после долгого молчания. Маленькие детские ладошки оглаживали изувеченные фаланги. Леви настороженно всматривался в лицо сына, пытаясь выцепить хоть долю дискомфорта, но Вин лишь с интересом скользил пальцами по коже бывшего капитана, очерчивая рубцы и контуры культи.
– Правда, – отвечает он наконец, шутливо ероша иссиня-чёрные волосы мальчишке целой рукой. Подаётся ближе, целует Вина в висок и под радостный ребяческий смех, сгребает мальца в охапку. Ближе к сердцу. Когда-то они с Кáтой едва ли могли представить, что решатся стать родителями: мир был столь опасен, даже будучи заключён в кольцо стен. Оттого даже сам их брак казался странной вещью – обещать себя до конца дней, хотя сегодня они есть, а завтра – неудачная вылазка в экспедиции – и одного может не стать в живых. В таких условиях думать о детях казалось не просто сложным, а преступным. Но теперь Леви держит в руках сына, зная, что на втором этаже Катрина укладывает спать новорождённую дочку. Небо окрашивается фиолетовой синевой, зажигаются звёзды мелким рассыпанным бисером. И земля не дрожит. Больше не дрожит. – Титанов правда нет. Мы с мамой об этом позаботились… Так что можешь спать спокойно…
Николь смеётся, поднимая взгляд на отца. Она крепко держит Леви за безымянный палец и мизинец. Её задорные зелёные радужки блестят в закатных лучах. И, переглянувшись с оруженосцем-Алексом, они затягивают весёлую песню, идя с Аккерманом вровень. Следом за ними следуют остальные, направляясь к дому.
– Знаешь, если бы мне в кадетском корпусе сказали, что я услышу собственными ушами слова “дядя Леви” из уст наших детей, Жан, я бы рассмеялся и у виска покрутил, чесслово, – Конни, подперев голову кулаком, с интересом рассматривал неугомонную группу в соломенных панамах, что хороводом бежали следом за бывшим капитаном. – У него явно талант к усмирению мелких засранцев…
– Говори за своего, – Кирштейн шутливо пихнул друга в бок, ловко переворачивая овощи. В ногах резво крутился Скитс – золотистый ретривер, что надеялся урвать себе что-то, хотя его кормили час назад. Жан пожурил питомца прищуром, Скитс фыркнул и потрусил в дом. – Мои Олив и Алекс – лучшие дети в мире… Так, Райнер, подавай вон ту миску с соусом, я буду заливать рагу…
