Киа шутливо тыкает его в рёбра, на что Жан лишь фыркает и притягивает её в объятья. Видáль изворачивает руку с букетом, чтобы не раздавить цветы, и доверчиво утыкается носом в крепкое мужское плечо.
– Я тоже люблю тебя, Жан… – тихо шепчет она. На душе тепло – что у него, что у неё. Такое простое слово, это “люблю”, но такое важное. – Просто… мне хотелось бы понравиться ей. Она же твоя семья.
– Хей, ты – моя семья. Ещё немного и это будет уже официально, Киа Кирштейн, – Жан вслепую нащупывает её свободную правую руку и переплетает их пальцы в замок. На безымянных пальцах красуются простые золотые кольца. Кирштейн не стал тянуть и сделал предложение ещё на материке.
Киа рдеется, едва хмыкает:
– Допустим, но она тоже твоя семья. Она твоя мать, Жан.
– Не спорю, солнце. Но птенцы улетают из гнезда и вьют свои собственные, ведь так? – его губы мягко оставляют едва влажный след на виске. Голос нежен, пробирающе сокровенный. – Киа, ты моя любовь. Ты моя семья. И всё будет хорошо, чтобы ни произошло за этой дверью. Обещаю. Поверишь мне?
– Мы уже почти у порога. Выбор невелик… – шутливо отвечает она, отстраняясь и прикрывая глаза, когда Жан подаётся ближе и коротко целует её. На губах всё же играет лёгкая улыбка.
– Говоришь прямо как капитан Леви.
– Или как его жена. Она, в конце концов, была моим капитаном много лет. С кем поведёшься… – Киа трепетно касается ладошкой его лба, ведёт к волосам, заправляя непослушную русую прядку за ухо. И улыбается, потому что с ним она может перебороть всё что угодно. И титанов, и смущение, и волнение. – В любом случае… я доверюсь тебе, Жан, любимый… давай постучимся в эту дверь…
Кирштейн смотрит в ореховые глаза и тепло улыбается.
Неужели это действительно с ним происходит?
Неужели после всего он наконец-то счастлив?..
Дорожная пыль оседает на сапоги. Небольшой порог. Киа с улыбкой становится рядом, расправляет лепестки пионов, смахивает соринку с его пиджака. Они всё также улыбаются и переплетают пальцы, руки столь естественно складываются в этот замок, словно были созданы именно для этого. И простой жест и тепло друг друга заверяет обоих, что всё действительно происходит взаправду.
Сомнений нет, тревоги тоже отступают прочь.
И Жан Кирштейн вновь стучится в родную дверь.
Комментарий к Единственные
P.S. упоминаемая вскользь жена капитана Леви – оригинальный женский персонаж, капитан второго ударного отряда. Быть может, если что-то сложится, я напишу и про них.
P.P.S. работа из драбблов по Леви и его жене: https://ficbook.net/readfic/018987b7-fd31-7c7e-9201-8fc4312bbc37/35152748#fanfic-author-actions
А пока – спасибо за прочтение! Буду рада узнать Ваше мнение) Хоть пару слов, а уже приятно. Любые пожелания и комментарии лишь приветствуются
Мы все сомневаемся порой – и иногда даже в себе, в том, а понравимся ли мы кому-то дорогому? Так что комфорт от Жана по заказам) Любите себя и будьте собой)
Хорошего вам дня, в любом случае,
всех люблю,
ваша Цирцея ♡
========== И неповторимые ==========
Жан разлепляет глаза, когда на веки наглым образом ложиться рассветный луч, прокравшийся в комнату из незашторенного окна. Поволока сна ощущается: тело вроде поддаётся воле, но на языке чувствуется сладкая ленца, присущая выходному дню и постели. Мужчина чуть моргает, от души зевает и, не приподнимаясь, медленно осматривается.
Комната тем временем постепенно наливается светом, что неумолимо переливается через стекло и подоконник. На стуле у пустого стола, застеленного вышивной скатертью от пыли, висит пиджак. В нагрудном кармане пёстрым пятном играет белая маргаритка. Жан заторможено проводит ладонью по лицу, трёт глаза до приятных пульсирующих звёздочек, пытаясь припомнить вчерашний день. Как он вообще очутился в своей комнате в родительском доме?
Рядом, практически у его лица, на подушке кто-то едва слышно сопит. Жан расслабленно поворачивает голову, прищуриваясь: копна коротких сбитых кудрей блестит в подкравшемся солнце.
“Киа…”
Вроде и произносит не вслух, а на губы ложится улыбка. Жан едва приподнимается и замирает, рассматривая её. Киа спит с ним рядом, одна ладонь под подушкой – привычка, пришедшая после экспедиций за стену, только что без ножа – вторая лежит между ней и ним. С нежными цепкими пальцами и кольцом на безымянном. Жан вспоминает, как уже будучи в дрёме, пожелав друг дружке спокойной ночи, они вдруг взялись за руки, не сговорившись.
Они так устали вчера…
Жан жмурится и с мечтательной улыбкой снова падает на подушку, утопая в домашней мягкости перины. Блаженно вытягивается. Прикрывает веки – солнце всё также светит прямо ему в лицо. Но в этой яркой темноте ему хорошо видится воспоминания о вчерашнем…
Дверь им открывает высокий человек с нейтрально-напряжённым лицом. Он облачён в зелёный плащ военной полиции, на плече – винтовка.
– Этот дом находится под защитой Её Величества Королевы Хистории Рейсс, – холодно говорит военный, смеряя взглядом то Жана, то Кию. Солдат делает шаг вперёд, вынуждая гостей отступить на несколько ступенек вниз. Кирштейн чувствует, как его плечи волей-неволей, но распрямляются ещё сильнее, и он вытягивается по-офицерски прямо и упорно, словно готовый к любому обстоятельству. К любому вызову. – Если у вас не имеется пропуска, заверенного в штабе, то вы ошиблись дверью.
– Я прихожусь госпоже Кирштейн сыном, думаю, это веское обстоятельство, чтобы войти, – Жан медленно распахивает пиджак и достаёт из-за пазухи бумагу, что была приложена к королевскому письму, полученному ещё на материке. Мужчина позволяет лёгкой улыбке тронуть губы, на янтарные глаза ложиться хитрый прищур. – И это тоже является…
В доме вдруг слышится звон кастрюли. От неожиданности и военный, и Жан, и Киа вздрагивают – никто явно был не готов к мирской музыке кухонной утвари, столь обыденной, но отдалённо напоминающий что-то похуже – громовые копья, звон столкнувшихся лезвий, стук не зацепившегося якоря УПМ. В коридоре раздаются спешные шаги. Солдат, стоявший в проходе и своими габаритами закрывающий его практически полностью, обеспокоенно развернулся, придерживая на плече звякнувшее ружьё.
– Госпожа Кирштейн, подождите, мне необходимо удостовериться… – но мгновение и, должно быть, в глазах хозяйки дома ему видится что-то, перед чем даже королевский указ бессилен. И военный отходит под напором матери.
– О, Говард, что тут можно проверять, это же мой милый мальчик! – женщина в простом платье с повязанным поверх пастельно-оранжевом фартуком всплёскивает руками, перешагивая порог очень быстро для своего грузного тела. Её ясные глаза блестят от слёз, на губах играет мягкая, но дрожащая улыбка. – Жанчик!
Она не успевает сделать и шага, когда Кирштейн перемахивает ступеньки и заключает её в объятья.
– Жанчик, мой мальчик, это правда ты? – и смеясь, и плача, повторяет женщина, оглаживая плечи сына. – Ты вернулся, мой милый, неужели я не сплю и ты правда вернулся…
– Конечно же это я… Я дома, мама, всё хорошо, – с улыбкой в голосе отвечает Кирштейн. Со спины Киа не видит, но чувствует по звуку, какое умиротворённо счастливое у него лицо. И от этой теплоты, она сдавленно выдыхает, пряча нос в лепестках пиона, и улыбается, рассматривая госпожу Кирштейн. Его маму. Его семью. И её… будущую семью. Её будущую свекровь…
Это была невысокая женщина средних лет. Лицо её покрыла лёгкая паутинка морщин, тело лишилось былой стройности, тёмно-русые волосы, заплетённые в высокий хвост, уже тронула седина. Но всё это нисколько не портило госпожу Марию{?}[В аниме ни разу не упоминается имя мамы Жана, так что я взяла смелость её именовать так.
Христианская традиция переводит имя Мария как «госпожа», что в целом сохраняет канонный смысл её “неназванности”, альтернативная этимологическая версия в происхождении от корня מ־ר־י (m-r-y), означающего мятеж или непослушание, согласуется с подростковым бунтом Жана в следствии негативного материнского комплекса. Так что я довольно уверена в выборе] Кирштейн. Всему причиной были ясные, живые, добрые глаза, словно готовые обнять весь мир. Кия уже встречала подобные – янтарные. Правда, в первую встречу, эти глаза были чуть колкими. Их высокий обладатель сейчас склонялся чуть ли не на добрую треть, чтобы матушка могла держаться ладонями за его щёки, приговаривая, как он исхудал.
