– Ты сам говорил, что дядя Кенни был высокий. И мамин брат Виктор тоже.
– Тц,– шутливо цокает Аккерман. – Правильно, умник. Так что расти на здоровье. И садись рядом с сестрой…. Скитс, нельзя брать со стола! Жан Кирштейн, уйми своего пса.
Ретривер задорно гавкает и убегает из-под пристального взгляда капитана, утыкаясь в ладони хозяина.
– Есть унять пса, капитан, – шутливо отзывается Жан. Скитс виляет хвостом, стыдливо клонит носом, словно признаёт свои грехи. Покрутившись, ложиться в ногах у Оливии, что сидит на стуле рядом. Олив тут же стаскивает со своей тарелки заготовленный кусок курицы и кидает любимцу. Ловит взгляд отца, замирает, всё также наклонившись. Жан прищуривается, но на его руку ложится ладонь Кии. И переглянувшись с женой, Кирштейн с улыбкой откидывается на спинку стула.
Скист тем временем рассматривает обувь под столом. Конечно, больше его завораживает трость капитана – в этом он со своим младшим хозяином был схож – но ретривер решил не помышлять об этом. От Леви пахло решительностью. Рассматривать ботинки было не так рискованно.
Рядом с хозяевами сидели Спрингеры – Конни, что при встрече всегда чесал Скитса за ухом, его жена Вáйна, у которой можно было выпросить что-то вкусное, и наконец Арчи – малец, что отчаянно хотел Скитса съесть.
Хвост пса дёрнулся, и ретривер повернул мордочку в другую сторону. Напротив сидели Брауны. У Райнера обувь казалось очень вкусной – громоздкий башмак, который закапывать можно будет добрый час. Рядом сидела Лора, но её туфли привлекали Скитса меньше. Смотря на ботинки Лео, пёс фыркнул. Подрастёт – тогда и поглядим.
А в конце стола сидели Аллерты. Из-за холодного взгляда Энни, Скитс к ним приближаться не решался.
Киа с улыбкой следила за тем, как пёс бил хвостом, зацепляя то её ногу, то ногу Жана, когда плеча вдруг коснулась тёплая ладонь.
– Его нужно будет выгулять перед сном, а то он ночью станет метаться по комнате и нам снова влетит от капитана, – с улыбкой шепчет Кирштейн, наклоняясь к её уху. Киа вздрагивает от щекотного чувства, разливающегося под кожей от мягкого тона и близости.
Повернувшись к мужу, она кивает, нежно накрывая его руку своей.
– Уложим детей и пройдёмся к озеру… не будем искушать судьбу… – Жан замирает, с миндальной улыбкой всматриваясь в родные ореховые глаза. Киа чуть прищуривается, пытаясь угадать ход его мыслей. – Что такое?
Кирштейн едва сжимает её кисть. Нежно. Трепетно. На веранде загораются фонарики, сгущаются вечерние сумерки. Блеск огней играет в их глазах, мир постепенно сгущается до маленького клочка земли. Жану порой сложно поверить, что всё это не сон, который он намечтал себе в день начала Грохота. Что эти счастливые двенадцать лет действительно правда, что они наконец-то могут быть счастливы без оглядки на что-то страшное и большое.
– Я люблю тебя, солнце… – шепчет Жан сквозь мягкий звон столовых приборов. А она улыбается, теряясь в его близости, во взгляде янтарного мёда. Киа просто счастлива. Всегда так счастлива с ним. Вечер укрывают тёплую компанию саваном простой радости быть рядом. Леви поднимается во главе стола, стуча ложкой по чашке, чтобы привлечь внимание и произнести речь, как гостеприимный хозяин.
Но Киа успевает опередить капитана, тихо шепча в ответ:
–Я тоже люблю тебя, Жан…
