Если ударит – я костей не соберу.

А затем Ратмир меня удивляет, и искренне смеется, взъерошивая короткие темные волосы.

– Ну пойдем, покажешь мне отцовский гардероб, – бросает он, и первым шагает в сторону нашей спальни.

А я быстро поворачиваюсь к Яну, и кручу пальцем у виска.

– В гостевой есть пара комплектов одежды, забыл?

Мужчина ойкает, и делает виноватое лицо.

Вообще, по-хорошему бы распределить одежду между Яном и Ратмиром, но пасынку мне хочется насолить, вырядив в вещи нелюбимого отца.

Настоящая злая мачеха, почти как из сказки.

Вот только я забыла, что мы окажемся в моей с Тимуром спальне наедине. И видеть здесь не мужа, а его молодую копию… странно.

Ратмир оглядывает комнату с любопытством и неприязнью, почти с ненавистью смотрит на нашу кровать, а я подхожу к гардеробной.

– Скучновато здесь, – голос парня вибрирует. – Ты ведь художница, да? Неужели не хочется обставить дом поинтереснее. Ну хоть спальню. Или обстановка соответствует содержимому?

– В смысле?

– В том смысле, что со стариком интересно быть не может, а значит и обстановка должна соответствовать: серо-бежевое унылое нечто, – выплевывает Ратмир.

– Мне нравится, – защищаюсь я, и трясущимися руками достаю новый, ни разу не ношеный Тимуром спортивный комплект.

На самом деле, мне не нравится.

Ратмир прав, и здесь скучно. Уныло. Разреши мне Тим, я бы все поменяла, добавила бы красок, милых мелочей, создавая уют. Но муж невысокого мнения о моем вкусе, и боится, что…

… – Я не желаю видеть в своем доме шторы из монет и неоновые вывески, – сказал мне Тимур, отвечая на мое предложение.

– Ты врешь! – Ратмир читает мои мысли, и я швыряю в него одежду.

– Держи, родственничек!

Нужно ли мне ненавидеть эту девчонку?

Нужно.

Или нет.

Даже когда я решил проследить за ней, ненависти я не испытывал, лишь неприязнь, и любопытство. В конце концов, что бы там мама не думала, как бы ни ругала «эту малолетку», мужчина – не баран, которого легко увести.

Отец сам так решил – уйти.

А девчонку можно понять, в столице все такие – за старый денежный мешок хотят выйти, только благодаря деду, мешок этот заметно прохудился.

Держу в руках мягкий спортивный комплект, и усмехаюсь.

– Иди, и переодевайся, – командует Вика.

Как скажешь, блонди. Мачеху положено слушаться!

И я стягиваю с себя футболку, зашвыривая на эту их супружескую кровать. Тяжело представить, что они на ней… вдвоем…

Отвратительно!

– Ты что вытворяешь? – Вика бледнеет, и пятится от меня спиной. – Иди к себе, и там переодевайся. Что за стриптиз?

– А я тебя не стесняюсь, – весело отвечаю, и стягиваю джинсы.

А Вика, как маленькая, зажмуривается.

В ту нашу ночь она была смелее. Так цеплялась за меня, вжимала в себя.

Отпускать не хотела ни на секунду.

– Я все хотел спросить, с кем из нас тебе было приятнее? С отцом или со мной? – сам не знаю зачем, продолжаю я давить на девчонку. И с внезапно, как всегда, проснувшейся злостью дополняю вопрос: – Или с Яном?

Девчонка вспыхивает.

Оскорбляется, и оскорбляется искренне.

– У меня с Яном никогда ничего не было. И не будет! – выпаливает, а я снова смеюсь.

Напоминание о нас ее уже не смущает.

А этот Ян… Вика может сколько угодно делать вид, что не замечает его взглядов, но я все вижу. Думаю, и она видит, но это ведь так удобно – купаться в любви другого человека, знать, что можешь на него рассчитывать.

И ничего не давать взамен.

Так было у мамы к отцу.

И так у Яна к Вике. Прилетел ведь по первому зову, про вещи забыл, лишь бы не оставлять меня с ней наедине.

– А у нас с тобой будет? – ложусь на кровать, и улыбаюсь. Хотя с большим удовольствием бы сжег ее. – Я могу заменить отца, хочешь? Ты ведь хочешь, Вика…

Я ожидал всего, чего угодно: скандала, обвинений в безнравственности, злости. Но не слез, маленькими хрусталиками покатившихся из глаз Вики.

– Ты чего? – подскакиваю с этой проклятой кровати, и одеваюсь по-армейски быстро. – Вика, я пошутил, не плачь…

Подхожу к ней, и не понимаю, что делать. Девушка глядит в одну точку, словно там нечто важное и нужное, и плачет. Тихо, без всхлипов и подвываний. Так, что я чувствую себя беспомощным ничтожеством.

– Прости, – вырывается у меня, и я тянусь к девушке, чтобы…

Сам не знаю.

Но смотреть на ее слезы я не могу.

Ратмир бестолково суетится, по плечу меня похлопывает…

Дурак! Какой-же он дурак!

– Да пошутил я, – раздражается парень, и непонятно, на кого – на себя или на меня, – Вика, не плачь…

А мне плевать на то, пошутил он или нет.

Я просто устала.

Вымоталась за этот жуткий день, и издевки Ратмира стали последней каплей.

– Уйди, – всхлипываю, и киваю на дверь, – видеть тебя не могу.

Ратмир делает неуверенный шаг к двери, и я немного расслабляюсь – сейчас он оставит меня одну, и я выплачусь в свое удовольствие. А потом пойду в свой кабинет, и буду всю ночь рисовать.

– Уйду, когда успокоишься, – глухо говорит парень, и крепко обнимает меня. – Ненавижу слезы.

– Так не смотри…

Вырваться пытаюсь, но сил не хватает. Этот громила не из хлюпиков, и мои трепыхания для него как слабый ветерок. И я…

… позволяю себе расслабиться на краткий миг.

Утыкаюсь мокрым от слез носом в его шею, и вдыхаю знакомый запах. Ратмир пахнет костром и осенью.

И немного кровью.

– И почему ты такая неженка? – шепчет парень, и проводит ладонью по моим волосам. – Обидчивая, плачешь вот. Нет бы ответить, как следует. Совсем не умеешь за себя постоять, Вика, и пора бы научиться этому.

Я могу за себя постоять.

Могла. Раньше.

– Отцу ты тоже позволяешь себя унижать? – допытывается Ратмир, и я вырываюсь из ставших неуютными объятий.

Ну вот что ему стоило молча меня поддержать?

– Нет, Тимур меня не унижает.

Ложь.

– Врешь, – это чудовище будто мысли мои читает. – Я ведь на него похож, Вика, не только внешне. К сожалению. И я видел, как он с мамой обращался, а она тоже слабая – как и ты. И слабость эта раздражает, вызывает желание… добить. Ну и, – Ратмир садится у меня в ногах рядом с кроватью, – как с тобой обращается муженек?

– Хорошо, – раздражаюсь от этих бесконечных вопросов.

– И снова ложь.

Не совсем это ложь. Тимур никогда не проходится по мне грубыми оскорблениями, он слишком хорошо воспитан. А тонкие остроты по поводу моей бесплодности, неизящности, происхождения – на это он горазд. И бьют эти остроты больно.

– Ну и откуда ты взялась такая? – Ратмир не отчаивается добиться от меня ответов. – Расскажи!

Хочу послать его куда подальше.

Не понимаю, что именно Ратмир хочет от меня услышать.

И уже открываю рот, чтобы выпроводить его, но…

– Мне было одиннадцать, и меня похитили, – тихо произношу я, глядя на сидящего на полу парня. – А люди Тимура спасли. Полиция… они работали, конечно, но слабо, и готовили родителей к худшему. Утверждали, что с каждым часом шансов найти меня живой становится меньше. А люди Тимура меня нашли, и…

… и именно к нему на руки я прыгнула около того дома на окраине, где меня держали. А по пути домой мы заехали в торговый центр, где Тим купил мне молочный коктейль.

Я думала, что он будет хорошим мужем.

– Так именно поэтому ты такая, – Ратмир хмурится, и пытается подобрать не слишком обидное слово, чтобы я снова не разрыдалась, – неженка?

– Наверное, – фыркаю, и потираю лицо ладонями. – У мамы после того случая то панические атаки, то депрессии, а отец совсем помешался на моей безопасности. И я даже скандал устроить не могла, боясь расстроить маму.

Но безопасность папа мне не обеспечил, ведь это невозможно в нашем мире.

И в нашей стране.