Иринка не захотела принять моей иронии.

— Конечно, как же иначе, — сказала просто.

Всю следующую неделю Иринка являлась домой поздно. Я уже перестал ее ждать, я понимал, что служба помощи в разгаре, должно быть, приходится все время уговаривать, утешать Пикаскина, сулить ему златые горы и уверять, что все, все и еще раз все будет хорошо, прекрасно, упоительно…

Потом Иринка уехала в командировку в Краснодар. Я знал, что у нее будет командировка, и ждал, когда она уедет, мне предстояла операция глаукомы в правом глазу и не хотелось, чтобы операция была при ней. Я предчувствовал, что она тяжело воспримет эту операцию, и решил скрыть от нее.

Пусть она уедет, думал я, тогда можно будет со спокойной душой лечь в больницу, а когда она приедет, уже все будет позади, и таким образом Иринка избегнет всяческих волнений и тревог, связанных с моей злополучной глаукомой.

Я проводил ее на аэродром.

— Только не звони, пожалуйста, — попросил я Иринку. — Дома все равно никого не будет.

— Разве ты тоже куда-нибудь уезжаешь? — удивилась она.

— Захотелось на пароходе проехаться от Ленинграда до Кижей, — сказал я. — Всю жизнь мечтал увидеть тамошние места, Кижи, остров Валаам, церкви, построенные без единого гвоздя. Ты же, наверно, знаешь, их строили мастера, которые владели тайнами непревзойденного искусства, тайнами, оставшимися нераскрытыми. И вот теперь мне обещали достать билет на теплоход…

Я говорил без умолку и был очень веселый, но в душе боялся, как бы она не поняла все сразу и не разоблачила меня. И она бы, конечно, поняла бы все, как есть, и разоблачила бы меня, не обманувшись ни моим веселым видом, ни сияющими улыбками, но в этот самый момент к нам приблизился Пикаскин.

Он шел большими шагами, близоруко сощурив глаза, держа на весу чахлый букетик осенних астр.

Иринка замахала ему обеими руками.

— Вот хорошо, — сказал он. — А то я боялся, что опоздал…

— Как видишь, нет, — сказала Иринка.

Пикаскин мне показался немного постаревшим, очень усталым. Я подумал, что история с женой, как бы там ни было, сильно отразилась на нем.

— Приезжай, — сказал Пикаскин, глядя на Иринку усталыми, словно бы невыспавшимися глазами. — Когда приедешь?

— Буду стараться поскорее, — ответила она. — Недели через две.

Он вытянул губы трубочкой, грустно свистнул:

— Как долго…

— Раньше не управлюсь…

— Приезжай скорее, — повторил он и добавил: — Прямо не знаю, как я тут без тебя буду…

Иринка не ответила, потому что объявили посадку на ее самолет, она торопливо чмокнула в щеку сперва меня, потом своего подопечного и побежала садиться в автобус.

— Поразительное существо, — сказал Пикаскин, глядя ей вслед. — Самоотверженность, доверчивость и доброта сочетаются с трезвой деловитостью…

Я пробормотал что-то невнятное. Мне не понравились эти слова. Какие-то чересчур рассудочные. И потом Пикаскин вообще был мне противопоказан, я заранее не принимал его и не хотел, чтобы Иринка была с ним…

Мы расстались. Я быстро зашагал из здания аэродрома, на мое счастье, у самого подъезда уже стоял готовый ехать рейсовый автобус до аэровокзала, я сел, и автобус тронулся с места, и я был доволен, что мне не пришлось ехать вместе с Пикаскиным, тогда надо было бы говорить с ним о чем-то, а говорить с ним мне никак не хотелось…

Уже на следующее утро я лег в Глазную больницу, что на углу улицы Горького, и спустя пять дней мне сделали операцию на правом глазу.

Я высчитал: повязку мне снимут через неделю, потом придется пробыть в больнице еще с неделю. Иринка, должно быть, уже вернется, меня не будет дома, и она подумает, что я еще кейфую себе на теплоходе, осматриваю достопримечательности Кижей, любуюсь церквами, построенными без единого гвоздя старинными мастерами, унесшими в могилу все тайны своего непревзойденного мастерства.

Нет, все-таки я плохо знал свою Иринку, хотя и прожил рядом с ней многие годы.

На третий день после операции она явилась в больницу. Я, разумеется, не видел ее, глаза мои были закрыты плотной повязкой, но внезапно я ощутил на своей руке ее руку.

Я не мог ошибиться, это была ее рука.

— Иринка, — сказал я, — девочка, неужто ты?

— Кто же еще? — ответила Иринка.

Нагнулась ко мне, поцеловала в щеку.

— Какой ты, дядя…

— Какой, девочка?

— Хотел меня обмануть…

Я засмеялся.

— А все-таки немного удалось, что, нет?

— Только немного, — сказала Иринка.

— Как ты догадалась, что я в больнице?

— Взяла и позвонила Агнессе Христофоровне…

Это была бессменная наша управдомша, и мысленно я посетовал, что не додумался договориться с нею раньше.

— Как Пикаскин? — спросил я.

— Еще не видела его, — ответила Иринка, и я знал, что она не лжет мне, что прямо с аэродрома, не заезжая домой, она рванула в Глазную больницу, и мне стало так тепло, так отрадно на душе…

Через десять дней меня выписали. Повязку с глаз сняли еще раньше. Нет, не могу сказать, что я стал лучше видеть, профессор, оперировавший меня, предупредил заранее:

— Глаукома — штука ядовитая, в шестидесяти случаях из ста операции не дают особо благополучного результата…

Я понял потом, что я оказался в числе этих самых шестидесяти случаев. Глаз мой не стал лучше после операции и оставалось одно: беречь свой единственный, уцелевший левый глаз, поистине, как зеницу ока…

Иринка привезла меня домой. Дома на столе меня ожидал огромный букет цветов, стол был накрыт, и все мои любимые блюда красовались на тарелках: заливная рыба, жареная телятина, отварная картошка с селедкой и домашняя наливка. И венцом всему — роскошная кулебяка с капустой.

— Служба помощи, как и всегда, на высоте, — сказал я. — Я все понимаю, девочка, это было для тебя не самым легким делом — организовать подобный стол!

— Не совсем легким, — охотно согласилась Иринка. — Ты же знаешь, дядя, я все могу достать, но вот испечь кулебяку — это действительно испытание средней тяжести!

— Неужто все-таки сама испекла этакую прелесть! — удивился я, потому что и взаправду кулебяка была превосходна, розовая, нежная, с хрустящей корочкой и сочной начинкой.

Иринка призналась скромно:

— Это испекла Агнесса Христофоровна. Она сказала, что, может быть, кулебяка смилостивит твое сердце и ты не будешь гневаться на нее за ее болтливость.

Я улыбнулся. Агнесса Христофоровна оказалась на диво проницательной.

— Ладно, — сказал я. — Позови Агнессу Христофоровну, будем праздновать мое возвращение все вместе…

А она только того и ждала — бросилась к телефону, вызвала Агнессу Христофоровну, спустя десять минут эта неистовая и громогласная дама заполнила своим трубным голосом и мощными формами нашу квартиру, которая сразу стала казаться тесной…

Утром, на следующий день, Иринка должна была отправиться на работу позднее, ей надо было пойти в Госплан.

И я спросил ее за утренним завтраком:

— Как теперь все будет?

— Что именно?

— Все. Что будет с тобой, с Пикаскиным, с Таей, с ее мужем?

— Все будет так, как полагается, — ответила Иринка. — Тая сошлась со своим мужем, она опять живет у него, каждый день ездит к нему в больницу, но, кажется, она ошиблась, ему придется пролежать в больнице не два, а чуть ли не четыре месяца. Ну, а Пикаскин, что ж, Пикаскин…

Она не докончила, задумчиво помешивая ложечкой чай в чашке. Я старался не смотреть на нее, боясь смутить, но, как мне показалось, я угадал то, что происходило между нею с Пикаскиным.

Я угадал потому лишь, что люблю Иринку и желаю видеть ее счастливой. Но ведь то, о чем я подумал, не может принести ей счастья.

— Твоя служба помощи, как мне думается, в действии, — сказал я. — Ты будешь помогать своему Пикаскину всем, чем можешь.

— Да, — сказала Иринка. — Всем, чем могу.

— А он не хочет, чтобы ты вышла за него замуж?

— Хочет.

Иринка встала со своего стула, села рядом со мной, положила голову на мое плечо.