— Вот какие, — немедленно захныкала Мурзилка, — без меня весь крыжовник слопали…

— Не реви, тебе тоже оставили, — сказала Лошадь.

Я недолюбливаю Мурзилку и вообще подобные разговоры не переношу, поэтому я сделал вид, что в упор не вижу Мурзилку, поднялся и кивнул Лошади.

— До завтрева…

— До завтрева, — ответила Лошадь.

Не доходя до моего дома, я увидел старика. Он прохаживался по тротуару, поглядывая по сторонам.

Я подбежал к нему.

— Привет, па!

— Привет, — сказал он. — Я тут был неподалеку, на Стромынке, звонил тебе, но никто не ответил.

Нет, он не притворялся. Я видел, что он радуется, увидев меня.

— У тебя все в порядке? — спросил он.

— Все нормально, — ответил я. — Идем к нам, да?

Я спросил и испугался. Вдруг мама дома, к чему же им в таком случае встречаться? И еще я испугался, вдруг он поймет, что я боюсь за него.

— Давай походим немного по улице, — сказал он.

— Давай, — согласился я.

Он спросил:

— А ты, часом, не хочешь кушать?

— Кушать — нет, — ответил я. — А вот что касается мороженого…

На соседней улице находилась стекляшка, в которой помещалось кафе-мороженое, мы со стариком не раз уже бывали там. В этом кафе было тихо, прохладно и почти всегда пустынно. Должно быть, план там горел синим пламенем, но ведь давно уже известно: что хорошо одним, то не годится для других, мне эта пустынность была как нельзя больше по душе, особенно сегодня.

Мы сели за наш любимый столик возле окна, старик заказал для меня две порции фруктового мороженого — клубничного, вишневого, абрикосового, кроме того, еще пломбир крем-брюле. А себе рюмку коньяка и пачку печенья.

Я лениво ковырял ложечкой ледяные сладкие шарики и думал, о чем старик хочет говорить со мной. Может, скажет:

— Поскольку ты мне не сын, а я тебе не отец, мы больше никогда не будем видеться…

Или так скажет:

— Не верю, что ты мне не сын. Этого не может быть…

Старик отпил из рюмки коньяк.

— Я уезжаю на несколько дней в Пермь, — сказал он. — А может быть, задержусь там еще немного…

— На сколько? — спросил я.

— На неделю, не больше.

Я спросил:

— Как ты вообще?

— Вообще ничего, — ответил он.

Вспоминая потом об этой встрече, я снова удивлялся самому себе: почему это я опять сказал ему: «Идем к нам?» Ведь я боялся, очень боялся слов, которые он мог бы сказать мне. Или я хотел ускорить этот страшный момент?

— Да нет, ни к чему, — ответил старик. — Не стоит.

Я заставил себя очень ясно и открыто посмотреть на него.

— Почему не стоит?

— Мы с мамой немного повздорили.

Он улыбнулся.

— Знаешь, эти женщины, от них всегда можно ждать чего-нибудь самого неожиданного…

Он и раньше обращался со мной как равный и теперь тоже говорил как мужчина с мужчиной, и это, само собой, не могло не нравиться мне.

У него были, как мне показалось, спокойные глаза, даже, может быть, чересчур спокойные. Каждая черта лица мне была хорошо знакома, изучена до конца: и высокие скулы, и седина на висках, и острые, слегка просвечивающие на свету розовые уши.

Очень захотелось посмотреться в зеркало, проверить, похож ли я на него. Мне всегда казалось, что мы схожи с ним. У меня глаза другого цвета, но разрез у нас одинаковый, широкий, и над верхней губой у меня тоже, как и у него, ложбинка, а волосы совершенно одинаковые, что у него, что у меня, гладкие. Правда, он много темней, чем я, ну и что с того? Бабкин утверждает, что в молодости у него были совершенно светлые волосы, даже еще светлее, чем у меня сейчас. А с годами они все больше темнели, и, наверное, я тоже со временем стану темноволосым.

И все-таки, неужели мама сказала правду? Неужели? Если бы меня спросили, я бы сказал, что не хочу другого отца, что мне никто не нужен, кроме моего старика! Мой старик самый лучший, главное — умный и все понимает. Живи мы с ним вдвоем, без мамы, мы бы наверняка превосходно ужились друг с другом. Конечно, я люблю маму. Она хороший человек, хотя чересчур нервный. С ней все-таки трудно, а со стариком легко. И с бабкиным, в сущности, нетрудно. Она сговорчива и покладиста и, несмотря на свою наивность, обладает чувством юмора, которого мама, к сожалению, начисто лишена.

Не будь мама такой нервной, я бы, наверное, осмелился и спросил ее:

— Кто мой отец все-таки?

Но нет, с нею так нельзя. Такой крик поднимет…

И вообще, лучше всего мне удается роль довольно равнодушного, не очень во все вникающего, скорее холодного душой мальчика.

Что ж, буду играть до поры до времени. Сколько сумею выдержать.

Старик заказал мне еще мороженого, а себе еще рюмку коньяка.

— Надо уходить, — сказал я. — А не то опьянеешь.

— Это еще куда ни шло, — ответил старик. — А вот ты превратишься в сплошной айсберг — это уже посерьезнее…

Как мне легко с ним! Словно мы оба одних лет, или он постарше всего лишь года на два, не больше…

— Чего ты на меня уставился? — спросил старик.

— Разве? — удивился я. — Это машинально.

Я задумался.

— О чем?

Надо было немедленно сочинить, о чем я задумался.

— Об одной девочке.

— Что же ты о ней думаешь?

— Что она в общем неплохой человек.

— Она тебе что, нравится?

— В общем, да, — сказал я.

— Вот как, — заметил старик, — стало быть, и к тебе явилась она…

— Кто она? — спросил я.

— Должно быть, любовь, — сказал он.

Я подумал, что он тоже доверчив, совсем как бабкин, недаром он ее сын. Сразу же поверил тому, что я с ходу сочинил. Впрочем, почему бы и не поверить? Он сам как-то рассказал мне, что впервые влюбился что-нибудь лет в десять.

И еще я подумал: «Люблю ли я Лошадь? И любит ли она меня?»

Но так и не сумел решить. Может быть, мы любим друг друга, а может быть, еще явится в будущем она, как выразился мой старик, любовь.

Иногда мне кажется, что я люблю Лошадь, а иногда вдруг становится скучно с нею…

Вот и еще одна примета нашего со стариком сходства: мама утверждает, что он чертовски непостоянен. И я такой же. Стало быть, во мне те же гены, что и в нем, ведь со мной сплошь и рядом происходит вот что: то, что нравилось, скажем, вчера, сегодня уже определенно не нравится, а бывает и наоборот.

Одно время я любил плавать, из реки меня, бывало, не вытащить, и вдруг как отрезало, не хочу в воду, надоело, что ли…

Выходит, я похож на старика, и он такой же точно…

— Когда ты вернешься, давай махнем вместе куда-нибудь, — сказал я. — У тебя когда отпуск?

— В августе.

— Тогда я не поеду в лагерь на вторую смену, а буду ждать тебя.

— Куда бы ты хотел поехать? — спросил старик.

— Куда-нибудь на Оку или на Волгу, чтобы только мы с тобой вдвоем, чтобы порыбачить, посидеть у костра, походить по лесу…

Он посмотрел на меня, ничего не ответил…

Должно быть, мысленно решал, сумеет ли поехать со мной. А как же его Наталья Борисовна? Как-то я ее мельком видел, женщина как женщина, уже немолодая, за тридцать, и в общем не лучше моей мамы. Совсем не лучше.

Он сказал:

— Там поглядим, надо сперва дождаться августа.

Я понял, что ничего не выйдет, он не поедет со мной, может быть, уже договорился со своей Натальей Борисовной?

— Ладно, — сказал я. — Поглядим так поглядим и постараемся дождаться…

— У тебя хороший характер, — сказал старик.

— Такой же, как у тебя, — сказал я словно бы вскользь.

— Нет, я был в твои годы куда ершистей.

— Слушай, — начал я опять, — а что, если мы с тобой зимой, когда у меня зимние каникулы, поедем куда-нибудь? Походили бы на лыжах, побродили бы вместе…

— У меня отпуск раз в году, — сказал старик. — Между прочим, когда мне было столько лет, сколько тебе, я вовсе не рвался ездить с родителями, мне было куда интереснее со своими сверстниками.

— А мне интересно с тобой, — сказал я.

Он наклонил голову.

— Спасибо. Не каждый отец дождется такого признания.