Вдруг он прислушался. Где-то позади него раздались выстрелы. В деревне зажглись огни. Оттуда доносился шум и звуки голосов. Подъехал мотоцикл.

– Тревога! – издалека закричал посыльный. – Русские танки в деревне!

Лакош заскакал от землянки к землянке, точно резиновый мячик.

– Тревога! – кричал он сквозь затворенные двери. – Тревога!

Из хижин показались заспанные офицеры и затрусили к месту сбора перед бомбоубежищем, в котором располагался начальник штаба дивизии. Туда же поспешили и еще не протерший глаза обер-лейтенант Бройер с пулеметом на шее, и зондерфюрер Фрёлих, и Херберт с Гайбелем. Перед бомбоубежищем царил хаос: смешались танки и машины, кричали и размахивали руками люди. Фельдфебель Харрас напрасно пытался призвать всех к порядку. Среди толпы носился растрепанный Унольд с непокрытой головой.

– Где Кальвайт? – кричал он, захлебываясь. – Кальвайт!!!

– Здесь! – пробасил майор.

– Кальвайт, выдвигайтесь! Судя по всему, с юга прорвались танки!

Майор и три его танка умчались в заданном направлении. В нервном ожидании прошло минут пятнадцать, и он вернулся.

– Все чисто! – доложил он. – Брехня!

– Господь мой Спаситель, – простонал Унольд чуть ли не со слезами в голосе. – С ума можно сойти! Еще три дня таким манером – и ко мне впору будет санитаров вызывать!

После ложной тревоги спать идти никому не хотелось. Офицеры собрались в просторном бомбоубежище, которое уступил штабу связьбат. В тусклом свете свечей они сидели и стояли вокруг в надежде узнать, каково положение вещей. Перед подполковником Унольдом стояла бутылка коньяка, время от времени он делал из нее большой глоток. Видно было, что коньяк его успокаивает, хотя по его бледному лицу все еще время от времени пробегала мрачная тень того волнения, что ему пришлось пережить.

– Итак, о положении вещей, – произнес он, проводя рукой по лбу. – Что можно сказать о положении вещей… Вы и сами видите… Нате-ка, выпейте по глоточку! Хотя бы один ящик генерал нам оставил.

Обстановка незамедлительно разрядилась.

Майор Кальвайт, вытянув ноги, сидел у стола и разглядывал на просвет свой стакан.

– И то верно, – сказал он. – До меня там всякие доходили слухи… Что же стряслось с нашим генералом?

– Дал деру.

– Как – деру?

– Вот так, деру! Просто взял и свинтил, да еще и прихватил с собой “хорьх” и половину нашего провианта.

Все загудели.

– Что же, вот так вот и сбежал? – изумился молодой офицер. – Да это же… Это же дезертирство!

Капитан Энгельхард приструнил его взглядом. Бесцеремонность Унольда задела его за живое.

– Господин генерал страдает тяжелым нервным расстройством, – подчеркнуто беспристрастным тоном сообщил он. – Внезапно возникла необходимость в отдыхе в санатории под Веной. Командование армией разрешило ему немедленно отбыть.

– Кое-что проясняется! – не выдержал стоявший у стены Бройер и рассказал о том, как встретил генерала у горящих складов.

– И представьте себе, – прибавил Унольд, – он еще хотел, чтобы я ему для его барахла выделил грузовик! Не на того напал!

– Тьфу, пропасть! – воскликнул капитан Зибель. – В такой ситуации взять и исчезнуть… Стыдно после этого даже носить звание немецкого офицера!

– Кто знает, удастся ли ему вообще выбраться! – вставил кто-то.

– Таким всегда удается! – парировал капитан Эндрихкайт.

– Вы не меня ли имели в виду? – раздался голос из дверей. Все обернулись и уставились появившегося на пороге человека в белом камуфляже.

– Бог мой, полковник Люниц! – подскочив, произнес Унольд, не выдавая эмоций. – Это и правда вы? Мы в мыслях уж было похоронили вас с почестями на двести восемнадцатой высоте…

Отряхнув снег, Люниц стянул с покрытой короткими седыми волосами головы капюшон, укрывавший его обветренное лицо, и приблизился.

– Рано радовались, дружище, – мрачно произнес он и окинул тусклым взглядом уставленный стаканами и бутылками стол. – Впрочем, не хочу мешать вашим… милым посиделкам. Зашел лишь поздороваться. А что до похорон с почестями, дорогой мой Унольд, считайте, что можете приступать. Не так уж много от нас и осталось – две пушки да человек двадцать солдат… Как только мы выстрелили последний снаряд, они смели нас и уничтожили.

Повисла мертвая тишина. У всех оставались невысказанные вопросы.

– Ну что ж, – выдавил полковник, и это “что ж” говорило о многом. – Ну что ж, – повторил он с напускным весельем. – Пойду я вздремну на соломке часок-другой. Все равно спиртное у вас, того и гляди, кончится. Всем доброй ночи!

Он удалился усталой походкой. На Бройера, распахнувшего перед полковником дверь, накатило тяжелое чувство, словно он почуял надвигающуюся бурю. Дело было не только в том, что они потеряли подразделение, не только в том, что дивизия распадалась буквально на глазах, но и в том, как они провели этот странный вечер за вином и беседой, в том, как позорно покинул ставку командир, в почти что наглом несоблюдении Унольдом субординации, столь ему несвойственном, в наигранной политкорректности Энгельхарда. Что все это значило? Стабильный и ясный солдатский мир, в котором он до сих пор пребывал, мотаясь по Европе, ни о чем не задумываясь и отдавая себя во власть мгновения, обретал вдруг новые, пугающие очертания. Неужто одно это поражение способно было распахнуть ящик Пандоры? В какой-то миг Бройеру показалось, будто он стоит у жерла вулкана и кажущаяся твердь может в любой момент разверзнуться, обнажив геенну огненную.

– Сколько еще будет продолжаться это доблестное отступление? – нарушил молчание капитан Зибель, будучи не в силах сдерживаться. – Должно же что-то наконец произойти!

Он нервно теребил свой протез, который никак не желал нормально работать.

Подполковник Унольд налил себе еще рюмку. Коньяк был для него как анестетик.

– Словами дело не поправишь, Зибель, – произнес он. – Русские прорвались, тут ничего не попишешь, и теперь они стремятся увеличить разрыв в наших рядах. Верховное командование вооруженных сил, разумеется, направит нам на подмогу резервы. Это может занять еще несколько дней. До тех пор положение остается печальным, и нужно быть готовыми к любому развитию событий. Но по крайней мере, отступать мы больше не станем. У нас есть приказ любой ценой удержать долину реки Большой Голубой. Для этого одиннадцатый корпус передал нам в подчинение подразделение под командованием Штайгмана, сражающееся сейчас за Бузиновку, и еще кое-какие части. Главное сейчас что? Чтобы русские дали нам хотя бы завтра продохнуть и, что важнее всего, не прорвались бы к открытому южному флангу.

– Насколько далеко им уже удалось прорваться? – спросил Бройер. Он вдруг осознал, что со вчерашнего утра вообще ничего не слышал о позициях неприятеля.

Подполковник лишь пожал плечами.

– Корпус более точными сведениями не располагает – вернее, от корпуса никаких более точных сведений не поступало. На пятьдесят, может, на шестьдесят километров. Дальше русские вряд ли отважатся забраться, хоть и не видят перед собой противника. Их командование просто не сможет так далеко направить части, даже если подойдет подкрепление. Мы это уже знаем по прошлой зиме. Кроме того, они до трясучки боятся удара во фланг.

Капитана Энгельхарда позвали к телефону. Вернувшись, он при всем своем самообладании не мог скрыть радостного волнения.

– Звонили из корпуса! – воскликнул он, обращаясь к Унольду. – Армия отвела с передовой шестнадцатую и двадцать четвертую танковые дивизии. Они уже на подходе!

Настроение мгновенно улучшилось. Все загалдели наперебой.

– Двадцать четвертую только недавно пополнили!

– А уж шестнадцатая! Это они летом прорвались вперед к Волге!

– Вот уж зададим мы им жару, господа!

– А то! Ишь, обнаглели! Вон куда прорвались!

– А на востоке стоит Хайнц с двумя целехонькими танковыми дивизиями! – вставил майор Кальвайт. – Если и он подключится, они в один день сметут весь вражеский клин. Тогда русским точно несдобровать!