- Ну, вот ещё, милый, ты что? - прошептала Елена, отёрла руками горячие капли с лица. Моего.

Я увидел отчётливо: ты сейчас с ним. Ты сбежала к нему! Ты ушла и уже не вернёшься. В голове было мутно от мыслей и пива. На душе было горько от боли, которую я ощущал. Я не мог успокоиться. Даже когда обнимал твою маму. Она прижимала меня, как ребёнка, и рука теребила мои волоски.

- Всё, успокойся, хороший мой, всё будет хорошо, - слышался вкрадчивый тон. А всхлипы беззвучно рвались из груди! Они прекратились лишь только в ответ на касание... Когда губы её прикоснулись к моим.

Я на мгновение выпал из жизни. Глаза мои были закрыты. А запах, похожий на твой, помешал оттолкнуть. Я замер, склонённый, беря эту ласку, как милость настойчивых губ. Я представлял – это ты. И даже слегка удивился, увидев тебя в коридоре. Глаза распахнулись! И я в полной мере почувствовал дичь этой сцены, которую ты разглядела, войдя.

- Аа-нь, - запинаясь, я начал. Но ты отступила на шаг. Ты бросилась вон, как испуганный дикий зверёк. А я не мог сдвинуться с места…

Я долго искал тебя, звал. Я бесконечно звонил, оставлял сообщения.

«Прости! Ты не правильно всё поняла», «Это не то, что ты думаешь», - вот такие банальные глупости вряд ли могли объяснить мой поступок. Но я всё же пытался его объяснить.

«Я люблю тебя, Ань!», - написал напоследок.

«Не смей говорить это слово», - ответила ты. А затем отключилась. Так сказал механический голос. Но я не поверил ему! Ещё долго звонил и писал. И сидел у подъезда. Всё ждал, что ты снова вернёшься. Ждал, пока не уснул! Прямо там, на скамье. На которой когда-то спала твоя мама.

Я шла куда-то, не видя дороги. Перед глазами стояла картина. Ты и мама. Вдвоём. В одной комнате. Кто кого целовал, я не знаю. И знать не хочу! Омерзение, стыд и безумная боль убивали меня, нарушали динамику шага. Я то и дело сбивалась, не в силах идти. А потом начинала бежать, как будто за мной кто-то гонится…

Нашла себя в театральном дворе. О «заднике» знали актёры. Здесь даже сушилось бельё. Костюмерша по имени Люба развесила тряпки. Я открыла калитку, вошла. Двери были закрыты, на улице ночь. Я села на лавочку, достала початую пачку. Мне было страшно и так одиноко, что я закурила. Хотя мы же с тобой решили, что бросим. Ты, кстати, бросил?

В общем, я закурила, разулась. На мне были летние тапочки. Ноги сложила на лавку. Слёзы сами собой полились. Я курила и плакала. Кашляла, снова курила. А после – рыдала взахлёб.

Замок на двери отворился. И наружу вышел наш сторож, я до сих пор путаю, он дядь Юра, или дядя Серёжа.

- Это кто у нас тут сидит? – посветил он фонариком прямо в лицо.

Я шмыгнула носом, укрылась от яркого света.

- Анна Ловыгина, у меня пропуск, - полезла я в сумочку.

- Да я вижу, что пропуск, - прервал он меня.

И впустил внутрь сторожки. У него была целая комната. С диваном, телевизором и столом. Только звук не работал.

- Тебя кто-то обидел? – спросил он, усевшись напротив. И указал на ружьё. Я знала – муляж. Мы его брали на сцену.

- У меня жизнь кончилась, - произнесла я.

Он рассмеялся:

- Да ладно тебе! Парень бросил, небось?

Я зарыдала. От боли сводило виски. Уж лучше бы Ника! Я часто себе представляла… вас с ней. Но не мать.

Сторож позволил остаться. Не лез! Я рассказала ему про спектакль. Сам он лёг на диване. Свернулся калачиком. Долго глядел на меня.

- Красивая, - послышалось в тишине.

Я проспалась. А утром пошла упаковывать вещи. Денег было отложено мало. «Ещё подкоплю и могу оплатить себе хату, где-нибудь на окраине города», - думала я. И пускай! Буду чаще пешком ходить. Только подальше от вас. От обоих!

Придя во двор, огляделась. Твоего мотоцикла нигде не было. Зато мать была дома. Я оттолкнула её от двери. Не разуваясь, прошла в свою спальню. Ах, извините, бабулину!

Я достала рюкзак и принялась трамбовать. Пока только летнее. Хотя пару кофт прихватила. Ботфорты стояли в углу. Я не стала их брать, как и платье, в котором была в Новый год. Оставила многое…

Мама стояла в дверях:

- Ну, и куда ты собралась?

- Я уже совершеннолетняя! Ты мне не указ! – огрызнулась я резко.

- Ань, ну вы бы всё равно с ним расстались. Я просто ускорила этот процесс, - ответила мама.

Я потрясённо воззрилась на эту совсем незнакомую женщину. Волосы гладко зачёсаны. Под глазами круги. В целом, ни грамма раскаяния!

Глядя в распахнутый зев рюкзака, я хотела ударить наотмашь. Но внезапно сказала:

- Ты никому не нужна! Сдохнешь одна в вытрезвителе.

Она выпрямилась:

- Вот же дрянь! Растила тебя, растила. А выросла дрянь!

- Значит, было в кого, - усмехнулась я.

Бросила пачку тампонов, роман и губную помаду.

- Ну, и куда ты собралась? – мама вернулась в «исходную».

- Я ещё не собралась, - ответила я, распахнула совместную дверцу.

Достала из шкафа пальто и кроссовки. Долго думала, куда запихнуть.

- Аня! – окликнула мама.

- Ну, и как оно? – фыркнула я, сгребая со столика мелочь.

- Ань, ну куда ты пойдёшь? На панель?

Я опешила:

- По твоим стопам, значит.

Мама всплеснула руками:

- Ну что ни слово, то грубость! Вот же неблагодарная.

- А за что мне тебя благодарить? – мой голос сорвался на всхлип, - За то, что ты мне жизнь поломала?

- Не преувеличивай! Жизнь тебе поломала не я, а отец твой чумной. И бабуля! – сказала мама.

По её виду и впрямь ничего не случилось. Обычное летнее утро. Только в другом измерении.

- Бабушке что я скажу? – дополнила мама картину.

- Правду скажи, - ответила я, - Скажи, что целовалась с моим парнем.

- Ой, батюшки! – взвизгнула мама, - Драма так драма! Парень твой, от горшка два вершка.

Я смахнула слезу:

- Ненавижу тебя. Ты мне больше не мать.

Воцарилось молчание. А после она удалилась. Видать поняла преимущества нового статуса? Я же спокойно прошла до порога. Даже в зал не смотрела. Удержалась! Смогла.

Ночь в сторожке прошла «под сериальчик и водочку». Я не пила. Но сериал посмотрела. Какая-то дичь про убийства и трупы. Между тем настоящая дичь начиналась снаружи. Сначала послышался крик:

- Ээээй! Открооой!

Я прислушалась. Голос знакомый…

- Ааань, ты там? – прокричал ты и, судя по звуку, пробрался во двор.

Сторож вскочил. Я подбежала к окну. Из-за шторы я видела твой силуэт в темноте. Он мелькнул и исчез. Дядь Юра, а может быть, дядя Серёжа, снял со стенки ружьё.

- Ээээй! Выходиии! – крикнул ты ближе.

Я прижималась к стене, когда сторож окликнул тебя в приоткрытую дверь:

- Парень! А ну, иди отсюда!

- Мн-е Аня нуж-на, - ответил ты, запинаясь. Голос был пьяным. Знакомым. Таким бесконечно родным…

- Здесь нет никаких Ань! Иди, проспись!

Ты с первого раза не понял. Дверь закрылась. Но ты сел на лавку и начал орать:

- Аааань! Ааааня!

Сторож пыхтел и недобро поглядывал:

- Твой распинается?

- Он не мой, - прошептала одними губами.

Твой крик перерос в волчий вой. Собаки, что были поблизости, тут же его подхватили. Стали лаять в ответ. Я зажала ладонями уши. Больше всего мне хотелось поддаться и тоже завыть. Чтобы ты обнаружил меня! Но я только бессильно мычала.

«Ань, я умру без тебя», - написал ты в последнем послании.

«Я уже умерла», - равнодушно ответила я.

Но равнодушием здесь и не веяло. Мы были единым. А теперь я осталась одна. Вот и всё! Мой спектакль отыгран.

Я убрала ладони, когда услышала вой полицейской сирены. Тебя увезли. И неожиданно стало так тихо.

- Наконец-то, не прошло и полгода, - нахмурился сторож.

По его недовольству я уже осознала, что денег придётся занять. Ибо срок моего пребывания здесь ограничен.

Я проснулся в тюрьме. Нагрубил добросовестным стражам порядка. В общей камере было просторно. Кто-то храпел, двое играли в карты, а третий искал, у кого бы занять. Он спросил у меня. Растолкал.