Но Роквуд был настойчивее.

Оставалось лишь подождать, и, пока санитар проводил необходимые процедуры, они втроём сидели снаружи и как-то случайно их разговор тоже свернул к девушкам. Роквуд смеялся, что, будь на лет десять-двадцать помоложе, тоже с удовольствием бы приударил за «блондиночкой-археологичкой». Жена ушла от Роквуда ещё лет пять назад, так что он был свободен, как ветер в море, и позволял себе рассуждать о женщинах очень фривольно.

— Вот была бы у меня тоже какая-то юная красивенькая цаца, — в мертвенной тишине госпиталя смех Роквуда звучал ещё громче, отражаясь эхом от пустых каменных стен, — вот это была бы жизнь! Слушай-ка, а у твоей блондиночки есть подружки, а?

— Её подружки не твоего полёта, Рок, без обид.

— Во-о-от оно как. Ну и ладно. Однажды и на моей улице появится чудесная юная особа, и будем все вместе сидеть в штабе и обсуждать, кто с кем что творит, да, Макс?

— Все вместе? — ухмыльнулся Макс.

— Конечно все! И Уильяма тоже позовём. А то чего ему одному сидеть. Он ж нормальный парень. Просто трудоголик-карьерист.

— У Уилла никого нет. Будет рассказывать, как его имеет работа?

— Да ладно, — по-наставнически снисходительно улыбнулся Шкипер, поднимая глаза от пейджера. — Наш инспектор глубоко влюблён. И не в кого-нибудь, а в её величество, Макс.

Макс вытаращился на него сквозь мрак коридора.

— Да-да, — закивал Роквуд, — вот так вот. Даже тут высоко метит! Всё для неё сделает, это видно. Королю даже говорить с ним не надо. Её величество пальчиком поманит — Уильям горы свернёт. Ну или нас заставит.

С каким-то неожиданным пониманием Макс закивал. Сам факт того, что Уильям может быть влюблён, поражал, но теперь его рвение завершить миссию, найти реликвию, в которую он не верил ещё в начале лета, стали ясны как день.

— О, лёгок на помине! — громко засмеялся Роквуд, когда пискнул его пейджер. — Твоя блондиночка, похоже, разгадала последнюю головоломку. Едем в галаширский заповедник.

Макс кивнул и хотел спросить-таки, откуда вообще пошли слухи про Уильяма, когда тяжёлая железная дверь камеры раскрылась, и им наконец позволили войти. Шкипер входить не стал: сказал, что пойдёт в штаб уточнять, кто сегодня на дежурствах, а потом, наверно, к главврачу. А Макс заметил, как санитар — коренастый, непримечательный, темноволосый и короткостриженый — хромает, увозя по коридору двухэтажную тележку, всё содержимое которой — несколько баночек с лекарствами с неразличимыми этикетками и кувшин воды — можно было унести в руках.

В душной, несмотря на открытое окно — крошечный прямоугольник почти под потолком, напомнивший то окно, из которого Макс вытягивал Лиз с месяц назад, только с толстыми прутьями — палате, дрожащий свет исходил от одной-единственной длинной лампы у некого гудящего ящика. У лежащего на койке тучного лавочника глаза закрывала плотная маска для сна, в ушах — крупные ватные затычки, но по нервным вздрагиванием рук и кривящимся губам было ясно: он не спит. У него из вены на сгибе локтя торчала игра катетера, и прозрачная жидкость медленно стекала по трубке внутрь организма. Макс только предположить мог, что это вода для промывки поражённого ядом организма.

Не церемонясь, Роквуд вынул у лавочника из одного уха вату и спросил в полголоса:

— Вы меня слышите? Рукой дёрните, если да.

Лавочник поморщился от звука и слабо хлопнул ладонью по койке.

— Мы от инспектора. Вы хотели нас видеть.

Лавочник ударил ещё раз, будто подтверждал слова Роквуда, а потом, тяжело и с хрипами втянув воздух, сказал:

— У них шпион.

У него будто язык не поднимался, и каждое слово сопровождали сипы и заикания.

— Он докладывает… Каждый шаг…

— Кто? Вы знаете?

— Ваш…

— Наш? — Макс с Роквудом переглянулись. — Зачем кому-то из наших?..

— Это для… Подпол… Генз… Мор… — Он задышал обрывисто, со свистом. — Мор… ген… Граф…

Он захлопал губами, задёргался, безуспешно пытаясь сделать вдох.

— Чёрт! — рыкнул Роквуд и бросился за дверь, крича на весь коридор, что нужен врач.

Макс остался. Он бросился к задыхающемуся, рывком двух щеколд опустил койку, выкинул из-под шеи лавочника твёрдую подушку. «Не дёргайся ты», — процедил он сквозь зубы, пытаясь пальцами раскрыть лавочнику рот. Тот рефлекторно пытался дышать, хватался за койку, пытался тянуться к горлу трясущимися в судорогах руками. Морщась от одной мысли о необходимости делать искусственное дыхание и мысленно понося лавочника всеми возможными словами, Макс зажал ему нос, когда в палату ворвался тот же самый санитар.

Он бросился к койке, проверил капельницу, выдернул её из руки трясущегося лавочника и сунул тому под нос какую-то палочку, похожую на нюхательную соль. Потом цыкнул, мотнул головой и наконец пытаться реанимировать лавочника, который затих и уже не дёргался. Лежал овощем, и сложно было сказать, поможет ли ему в этот момент хоть что-нибудь.

Несколько минут санитар боролся за жизнь лавочника. А потом тяжело вздохнул… и отступил.

— Всё, — глухо сказал он.

Не помогло ни лекарство, единственное, способное подавить приступ удушья, ни искусственная вентиляция лёгких, и все два дня, которые ушли на то, чтобы вытащить лавочника с того света, обернулись ничем.

С этой мыслью Макс пошёл искать никак не возвращающихся Роквуда и Шкипера. Первого санитар видел в коридоре ищущим врача, но где это место было точно, сказать он не смог. Лишь зло попросил отвязаться, назвав Макса стервятником. И он вспомнил Лиз, которая продолжала называть так полицию, несмотря на то что буквально работала на неё.

Всё происходящее казалось Максу странным, и он жалел, что не имел такого изворотливого и подмечающего мелочи ума, как у Лиз. И ей ведь даже не позвонить сейчас, не объяснить, пытаясь выудить из разума всё, что казалось подозрительным. Баночки с лекарствами на огромной тележке. Хромота санитара. То, как — а вернее «когда» — умер лавочник, и то, как все пытались отговорить их заходить к нему. А ещё то, что ни Шкипер, ни Роквуд всё ещё не вернулись. Предчувствия у Макса из-за этого были не лучшие, но всё, что мог он сделать сейчас, это запереть дверь, выходя из палаты, и достать пистолет.

В коридорах мигали тусклые лампы. Где-то вместо лопнувших ламп висели фонари, и в здании тюремного госпиталя стояла удивительная тишина, будто на втором этаже не было ни души. А ведь ещё час назад, когда они только приехали, и двор, и коридоры кишели людьми! Было много голосов, туда-сюда сновали санитары с тележками, патрульные делали обходы. Теперь о жизни в госпитале напоминало лишь радио.

Оно играли так громко, что можно было слышать ещё на лестнице второго этажа. Макс пошел на звук, и отчего-то неприятное предчувствие поползло по позвоночнику.

Он дошёл до поста охраны и уже хотел спросить у человека на вахте, где хоть кто-нибудь, но к нему навстречу из другого коридора вывернул Шкипер. Он будто бы устал и осунулся, тень легла на его лицо, но при виде Макса он вернул себе приветливую улыбку.

— Почему ты не в палате? — спросил он. — Что-то случилось?

— Много чего… Где Рок?

— Я с ним не пересекался. Был в кабинете главврача всё это время. Сверялся с медкартой. Но я видел, как он выходил на улицу и что-то кричал. Что у вас случилось?

— Похоже, один из санитаров решил нашего болтливого лавочника добить, — мрачно ответил Макс.

Шкипер вытаращился на него с неверием, и Макс с досадой закивал. Да, лавочник был мёртв, и Шкипер, взволнованный, потребовал отвести его скорее в палату. Он будто не верил, хотел убедиться, может, его присутствие что-то изменило бы… Но нет. Когда они вошли, лавочник всё ещё был мёртв.

Но жив был санитар. И со всей своей живостью он бросился к Максу и Шкиперу с криком:

— Меня здесь заперли с трупом! Что вы себе позволяете⁈

Шкипер выставил руку вперёд, не позволяя подойти ближе.

— Расскажите, что с ним произошло? — потребовал он.

Санитар нахмурился, глядя на них исподлобья.