проект стратегической железнодорожной магистрали Пекин – Ухань, «несказанно удивился» и «категорически отверг такую идею». Боцзюэ и наместник считались последовательными сторонниками примера Японии, и оба выступали за привлечение японских консультантов. Но они знали, что, если Ито станет «советником» императора Гуансюя, он тут же превратится в кукловода, и остановить его никто не сможет, и под влиянием этого бывшего японского премьер-министра Китай лишится своей политической самостоятельности[35].
Дикий Лис Кан отличался той же изобретательностью ума, что и два этих государственных деятеля. К тому же он добивался не только привлечения к государственным делам Ито, но и создания китайско-японского «союза» (ляньбан) или даже «слияния» (хэбан) двух стран. В петиции, сфабрикованной им, содержался призыв к назначению Ито, но также предлагалось императору Гуансюю попробовать внедрить один или другой курс. Вряд ли он злонамеренно пытался подарить Китай Японии с доставкой на дом. Скорее всего, он заключил с японцами сделку по продвижению интересов друг друга. Разумеется, с самого начала реформ большое печатное пространство принадлежащей японцам газеты в Тяньцзине посвящалось освещению воззрений Кан Ювэя, благодаря чему в огромной степени накачивался его авторитет и создавалось впечатление, будто эти реформы были плодом его изобретательного ума. Все это внедрялось в сознание не только читателей этой конкретной газеты. Так как новостные заметки перепечатывали в остальных газетах, издаваемых во всех договорных портах, имя Кан Ювэя приобрело такую широкую известность, что народ стал считать его предводителем китайских реформ. Издатель тяньцзиньской газеты к тому же пропагандировал идею экспертного совета, а Кан Ювэй, со своей стороны, предлагал императору Гуансюю назначить в этот совет Ито Хиробуми. Однако величайшую услугу японцы в первую очередь оказали Кану, когда связали его с императором Гуансюем, причем сделали это через Чжан Иньхуаня, который практически наверняка числился их агентом и служил их интересам.
Чжан Иньхуань, считавшийся самым прозападным сановником Китая, отличался редкими талантами и блистал на ниве внешней политики. Он был самым толковым посланником Цыси в целом ряде заморских стран (в Вашингтоне в 1880-х годах, сообщал репортер газеты «Нью-Йорк таймс», он стал «первым китайским министром, организовавшим бал в официальной резиденции»), а в Британии, где он представлял Китай на бриллиантовом юбилее королевы Виктории, его удостоили рыцарского звания. Из конфиденциального доклада японского посла в Пекине Яно Фумио, присланного в 1898 году, узнаем, что Чжан Иньхуань служил для японского посла постоянным источником совершенно секретной информации. Когда разжаловали императорского наставника Вэна, этот посол отправился прямо к Чжан Иньхуаню, чтобы узнать истинную причину такой отставки, и китайский чиновник выложил японцу всю известную ему подноготную. В то время кое-кто из представителей высшего эшелона власти обвинял его «в разглашении секретной информации о государственной политике иностранцам». Члены Верховного совета осудили его перед троном за «скрытные и подозрительные действия». Только вот в те дни механизма расследования обвинений в шпионаже не существовало, а в условиях, когда император Гуансюй с возмущением его защищал, ничего сделать не удалось. Цыси хотела распорядиться, чтобы дом Чжан Иньхуаня обыскали на предмет наличия доказательств обвинений, однако из-за его близких отношений с императором ее распоряжение осталось невыполненным.
Именно Чжан Иньхуань разработал схему первоначального внедрения Кана в высший круг сановников империи, причем не с помощью рекомендаций известных людей, а через тайные махинации. Именно он выступил в роли тайного посредника между Каном и императором Гуансюем. И именно он помог Кану взять императора под свой полный контроль. Он сделал для Кана так много не потому, что у них сложились давние близкие дружеские отношения; на самом деле факты говорят об обратном. А позже он весьма свободно вернул Дикого Лиса на землю. Чжан Иньхуань действовал исключительно по указке из Токио, и работал он на Токио далеко не из веры в то, что Китаю якобы на пользу японское господство. Он прекрасно знал о японской жестокости, ведь ему пришлось иметь дело с этим народом во время переговоров о военной контрибуции. Когда китайцы, сломленные непомерными ставками по иностранным займам и страдающие от выхода Хуанхэ из берегов, попросили отложить срок оплаты на три года, в Токио пойти им навстречу категорически отказались. В глубине души Чжан Иньхуань сокрушался по поводу того, что этот отказ послужил доказательством его вывода: «Так называемое японское стремление к налаживанию особых отношений с Китаем оказывается всего лишь пустыми словами».
Наиболее вероятным побуждением для него служили деньги. Убежденный игрок Чжан Иньхуань слыл известным мздоимцем – неумеренным до такой степени, которая считалась неприличной даже в его стране повальных взяток. Обвинений его в получении крупных вознаграждений за протекцию контрактов с иностранцами, о которых он договаривался, было не счесть, и за ним числились взятки от русских. Японцы всегда хитро и ловко подкупали иностранных чиновников. Чжан Иньхуань к тому же демонстрировал цинизм высшей пробы. Когда он занимался захватом Циндао немцами, его равнодушие удивило императорского наставника Вэна, который чувствовал себя, как будто его «истязали кипящей водой и пылающим огнем». В своем дневнике Вэн написал: «Когда я шел к нему домой [для обсуждения наших дел], он всегда смеялся и, смеясь, балагурил, как будто ничего ужасного не происходило. Я совершенно не могу его понять».
Цыси никак не могла составить полной картины мошенничества с участием Чжан Иньхуаня, Дикого Лиса Кана, японцев и ее приемного сына. Ей сообщили о приезде Ито, о призывах к его вовлечению в государственные дела и запланированной аудиенции у императора Гуансюя. Прекрасно представляя себе опасности, таящиеся в назначении Ито на должность советника, Цыси на самом деле предприняла контрмеры: она взяла с императора слово, что советы японца, которого тот собрался пригласить, будут приниматься им не в личном порядке, а проходить через внутриполитическое ведомство. При таком состоянии дел, надеялась она, особого вреда ее стране не грозит.
Но в ночь на 18 сентября Цыси доставили срочное послание, вызвавшее у нее дурные предчувствия. Его написал цензор Чунъи, связанный с боцзюэ Ли узами свойственника, и в нем многозначительно обращалось ее внимание на опасность привлечения императором Гуансюем на службу Ито Хиробуми, а также на тщательно скрываемое общение Дикого Лиса Кана с монархом. «Если стяжатель трона примет на службу Ито, – предупреждал автор письма, – это вполне может напоминать передачу нашей страны предков [японцам] на серебряном блюде…» Цензор умолял вдовствующую императрицу без промедления вернуть себе власть, чтобы предотвратить надвигающееся бедствие.
Цыси потеряла покой. Что, если ее приемный сын пренебрежет их соглашением и назначит Ито в свою свиту указом, написанным красными чернилами? Она решила посетить Запретный город на следующий день, то есть 19 сентября, накануне назначенной на 20-е число императором Гуансюем аудиенции с Ито, чтобы расстроить все их планы. После встречи с императором она собиралась вернуться в Летний дворец. Приняв такое решение, вдовствующая императрица отправилась спать.
Цыси, как обычно, крепко спала, когда в предрассветные часы от генерала Юаня пришло разоблачение заговорщиков. Эта новость ошеломила ее. Отношения с приемным сыном на самом деле всегда были напряженными; но факт того, что он мог связаться с заговорщиками, собиравшимися ее убить, казался Цыси немыслимым.
Притом что из донесения генерала Юаня роль императора в этом заговоре представлялась далеко не ясной, сомнений в том, что он кое-что о нем знал, не возникало. Почему же еще он назначил генерала Юаня своим личным военачальником, не подчиняющимся командованию остальных вооруженных сил? И как раз к этому генералу обратились злоумышленники с предложением причинить ей вред! И почему Гуансюй так тщательно скрывал свои тесные связи с Диким Лисом Каном? То, что ее приемный сын знал о заговоре Кана, пусть даже не во всех подробностях, делало его в глазах вдовствующей императрицы соучастником, не заслуживающим снисхождения. Тем более он принадлежал к народу, у которого почитание родителей стояло превыше остальных благодетелей морального кодекса. Утром Цыси покинула Летний дворец, как это и было предусмотрено заранее. Внешне все выглядело совершенно обычным. Она взошла на палубу сампана с причала, расположенного напротив ее особняка, ее перевезли через озеро в Императорский канал, проложенный к городу. Вдоль этого канала протяженностью 10 километров росли ивовые и персиковые деревья, а также стояли на своих постах солдаты императорской гвардии. У затвора шлюза, где происходила пересадка с сампана, Цыси зашла в буддийский храм на берегу и помолилась. От канала ее в паланкине доставили до Морского дворца, стоящего по соседству с Запретным городом. На протяжении всего этого внешне спокойного и неторопливого путешествия ее ум напряженно работал.
