Предел ее терпению наступил 30 марта 1884 года, когда как раз в период катастрофических поражений китайцев от рук французов этот великий князь настоял на обсуждении с Цыси ее предстоящего осенью пятидесятого дня рождения[25], в частности порядок преподнесения ей подарков. Простершись перед ней, великий князь Гун произнес монолог на полтора часа. Рассерженная Цыси сделала ему выговор: «У нас на границе сложилась такая сложная обстановка, а вы толкуете о подарках на день рождения! Сейчас говорить о них нет смысла; зачем вы отвлекаете меня по такому пустяковому поводу?»
Но великий князь продолжил гнуть свою линию, ничуть не смутившись, и, закончив свою речь, еле-еле поднялся с колен, затекших от долгого пребывания в неудобной позе. Императорский наставник Вэн, ставший свидетелем данной сцены, записал о ней в своем дневнике с явным презрением к великому князю Гуну. На следующий день великий князь Гун вернулся в приемную Цыси и продолжил нести свой вздор: «Умоляю вдовствующую императрицу проявить великодушие и принять подарки в честь своего дня рождения». Цыси «упрекнула его тоном, не оставлявшим сомнения в ее недовольстве им», однако снова ее слова должного впечатления на великого князя не произвели. Императорский наставник почувствовал, что ему придется «превысить свои полномочия» и поделиться с великим князем Гуном своими соображениями. Он посоветовал ему пожалеть вдовствующую императрицу и «больше не донимать ее разговорами о мелочах жизни». В своем дневнике императорский наставник с пренебрежением отметил: «Какой же убогий ум у этого вознесшегося до вершин власти мандарина!»
Цыси смирилась с тем, что великого князя Гуна пора отправлять в отставку. Предприятие это только казалось простым. К этому времени он надежно обосновался в кресле главы Верховного совета, которое занимал на протяжении четверти века, и считался самым влиятельным деятелем империи после самой Цыси. Все решения ей приходилось принимать с предельной осмотрительностью. Под благовидным предлогом Цыси отослала великого князя Гуна из Пекина на несколько дней и, пока он отсутствовал, вызвала великого князя Цюня, чтобы распорядиться о приготовлениях, как будто вдовствующая императрица снова планировала дворцовый переворот. Как только 8 апреля великий князь Гун вернулся, Цыси швырнула ему написанный красными чернилами указ, в котором говорилось о его отставке и об отставке всего состава Верховного совета. Нанеся такой неожиданный удар, вдовствующая императрица рассталась со своим политическим соратником последних двух с лишним десятилетий, с человеком, находящимся рядом практически ежедневно, разделявшим с ней все сложности реформы. Возможно, из-за способа его разжалования, больше подходящего для врага, чем для близкого друга, проявлявшего исключительную преданность и товарищеское отношение к ней на протяжении столь продолжительного периода времени, Цыси чувствовала неловкость и не виделась с великим князем следующие 10 лет. Великий князь Гун пытался заверить ее в отсутствии у него затаенной злобы и в том, что понимает вынужденный характер ее мер предосторожности. Он умолял о встрече с ней, пусть даже в качестве одного из гостей на дне ее рождения, однако она не прислушалась ни к каким его просьбам.
Цыси назначила новый состав Верховного совета и поручила возглавить его великому князю Цюню. Как биологическому отцу императора, ему не дано было служить официальным руководителем, и поэтому он занимался этим делом из дома. Передача власти от одного брата к другому не вызвала никаких трений между двумя великими князьями. Наоборот, наши братья, раньше враждовавшие из-за противоположных взглядов на Запад, теперь стали гораздо ближе друг к другу. Великий князь Цюнь, радикально поменявший свое мировоззрение, часто навещал своего опального брата по отцу. У них появилось объединяющее начало: оба обожали сестру жены одного из них. Они посвящали друг другу стихи, и сквозной темой в виршах великого князя Гуна проходило то, что ему казалось «трудным оглядываться на все те ушедшие годы». Этот великий князь сетовал на свою тоску по тем дням, когда он помогал Цыси в ее деле, к тому же он выражал надежду на то, что у него получится передать ей через великого князя Цюня весточку о том, как свято он чтит память о прошлом, а также что навсегда сохранит преданность вдовствующей императрице.
Великий князь Цюнь точно так же, как и его брат, представления не имел о путях преодоления резкого осложнения отношений с Францией, тем не менее он добросовестно и последовательно воплощал распоряжения Цыси в жизнь. Европейцы считали его, в отличие от великого князя Гуна, непримиримым ястребом в политике. Замену великого князя Гуна великим князем Цюнем они истолковали как указание на твердое намерение Цыси вступить на тропу войны. Понятно, что она рассчитывала на ведение «затяжной войны с врагом» (юй-ди цзю-чи) до тех пор, пока французы, находящиеся далеко от дома, выдохнутся и сами предложат покончить с возникшим конфликтом.
Настоящая ее цель заключалась в установлении мира, ради которого Цыси готовилась отпустить Вьетнам, если в этом возникнет нужда, при условии, что утрата этой страны произойдет в обмен на гарантии французами признания вьетнамской границы с Китаем. Возглавить переговоры с европейцами она поручила боцзюэ Ли Хунчжану. Этот боцзюэ теперь служил при ней первоклассным дипломатом, а также был главным советчиком. Значительно превосходивший способностями великого князя Гуна, он работал с вдовствующей императрицей душа в душу. Часто они даже думали одинаково и понимали друг друга без слов. В это время боцзюэ Ли Хунчжан официально пребывал в трауре по своей усопшей матери и в связи с этим не должен был работать на протяжении двух лет и трех месяцев. Но Цыси приказала ему сократить траурный период, сославшись на древних мудрецов, которые освобождали от него тех, кому приходилось нести воинские повинности. Во время переговоров между ними шла энергичная телеграфная переписка. Они знали, что французы глубоко увязли в схватке за колонии в Африке и совсем не горели желанием затягивать войну с Китаем. Мир виделся целью вполне достижимой, и наш боцзюэ мог заключить в Тяньцзине договор с командующим Фурнье, с которым он уже подружился. В конвенции Ли – Фурнье воплотились минимальные условия, желательные для Цыси: французы пообещали никогда не переходить южные границы Китая и брали на себя гарантии того, что не позволят сделать этого кому бы то ни было еще; со своей стороны китайцы уступали французам контроль над Вьетнамом. Фурнье сообщил боцзюэ о требовании французского министерства иностранных дел военной контрибуции на том основании, что на нее было настроено общественное мнение во Франции. Цыси назвала такое требование «совершенно несправедливым, абсолютно необоснованным и откровенно противоречащим международной конвенции». Боцзюэ отверг требование французской стороны, а Фурнье на нем настаивать не стал. Когда проект соглашения переслали Цыси, 9 мая 1884 года она прислала телеграмму такого содержания: «Прочла его внимательно. Ни одно из положений не противоречит основополагающим интересам нашей страны. Одобряю». Данную конвенцию подписали 11-го числа.
Цыси распорядилась о начале отвода китайских войск из Вьетнама. Проводился он без спешки в силу осведомленности вдовствующей императрицы по поводу недовольства французов, у которых не получилось сорвать свой куш, и о том, что свои канонерки с полпути они не возвращают. Итак, 12 июля французы выдвинули ультиматум на гигантскую сумму 250 миллионов франков, обвинив Китай в нарушении заключенного соглашения и провоцировании вооруженного столкновения, которое на самом деле представлялось случайностью, а причиной его западные наблюдатели назвали «откровенное недоразумение». Возмущению Цыси не было предела. Очевидцев поразила ее необычайная суровость на людях, когда она выпалила свой запрет на какие-либо выступления в пользу переговоров по поводу контрибуции французам. В то время почти все сановники, вовлеченные в этот конфликт, в том числе сам боцзюэ Ли Хунчжан, склонялись к тому, чтобы хотя бы частично уступить домогательствам французов и попытаться предотвратить грозящую войну. Но Цыси оставалась непреклонной: французам – ни одного су! Когда ее дипломаты взяли на себя смелость и посоветовали выступить с предложением, упомянув значительно меньшую сумму, она устроила им жестокую выволочку. Забрезжила явная перспектива новой войны, и вдовствующая императрица первым делом обратилась за посредничеством к американцам, а когда французы от услуг посредника отказались, Цыси, скрипнув зубами, объявила, что «война неизбежна». Во время аудиенции чиновнику Ши Няньцзу она сказала: «Когда дело касается отношений Китая с зарубежными странами, лучше, разумеется, обходиться миром. Но надежный мир возможен только тогда, когда Китай готов воевать. Если мы будем уступать на каждое требование, тогда чем больше мы будем стремиться к миру, тем меньше вероятность того, что мы его получим».
