Император, брат великого князя Гуна, не разрешил великому князю опускаться до личного приема европейцев, пусть даже они до поры до времени считаются победителями. Однако великий князь сам понимал, что к чему, и относил такое распоряжение своего брата к невыполнимым в реальной жизни. Он самолично подписал договоры с британцами и французами, даже заранее приехал к месту встречи и дожидался лорда Эльджина. Когда Эльджин прибыл в сопровождении 400 пехотинцев, сотни кавалеристов и двух оркестров, исполнявших марши во главе процессии, великий князь Гун подошел его поприветствовать, прижав сложенные руки к груди. То есть он как будто шел навстречу с равным по положению в обществе человеком. Лорд Эльджин, если верить утверждению генерала Гранта, «ответил ему надменным, презрительным взглядом и лишь слегка поклонился, после чего у несчастного Кунга (Гуна) кровь должна была застыть в венах. Его с полным основанием можно назвать благовоспитанным человеком…». Высокомерие Эль-джина очень скоро пошло на убыль. «Эти два государственных представителя. проявили готовность обращаться друг с другом на равных, а не свысока». Европейцев подкупало миролюбие великого князя Гуна, и они прониклись к нему симпатией. Когда они расстались, Эльджин прислал ему прощальное письмо, в котором высказал свое пожелание, состоявшее в том, чтобы в будущем внешнюю политику Китая поручили заботе великого князя Гуна.
Император Сяньфэн заключенные договоры одобрил и похвалил великого князя Гуна за добросовестное отношение к порученному делу. Затем император отдал распоряжение распространить сведения об этих договорах по всей территории его империи, для чего разослать их во все провинции и вывесить на всеобщее обозрение в Пекине. «Те, кто рассчитывал воспользоваться благоприятным моментом войны для организации мятежа, теперь подумают дважды, узнав о восстановлении мира», – сказал он. Один человек записал в своем дневнике, что, увидев такое объявление, он заплакал: китайского императора упомянули на равных с британским и французским монархами, что этот китаец назвал «немыслимым делом, а также невероятным падением нашего престижа».
Однако наибольшую пользу извлекла из этой войны третья сторона – северный сосед Китая – Россия. Ноября 14-го числа великий князь Гун с русским посланником Николаем Павловичем Игнатьевым подписал договор, по условиям которого России отходили тысячи квадратных километров территории севернее реки Амур и восточнее Уссури, по которым сегодня проходит граница. Эту область, в целом считавшуюся «местом пустынным и совершенно неосвоенным», сдал России в 1858 году начальник Маньчжурского гарнизона генерал Ишань. Причем произошло это в момент паники, когда русские только припугнули противника. Этот генерал, кстати, в период Опиумной войны показал себя лжецом и безнадежным трусом. Договор, состоявший из трех параграфов, уместившийся на одной страничке, император Сяньфэн утвердить отказался.
Но затем этот в высшей степени никчемный листок бумаги связали с деятельностью великого князя Гуна, который включил его в Пекинский договор с Россией. Н.П. Игнатьев уверил великого князя, будто именно он убедил британцев и французов согласиться на мирное урегулирование конфликта, и поэтому его стране полагается награда. Великий князь Гун сообщил своему императору о том, что господин Игнатьев ничем подобным не занимался; на самом деле он «побуждал британцев и французов к вторжению» на территорию Китая. Теперь он всего лишь «пользуется благоприятным моментом, раз уж находится в Пекине, чтобы выторговать нужные ему уступки». Но, считая Николая Павловича «человеком чрезвычайно изобретательным и невозмутимым», великий князь опасался того, что тот «постарается навредить» и «принести непредсказуемые беды» в отношениях с европейскими союзниками. Поэтому он посоветовал пойти ему навстречу. Император Сяньфэн на чем свет стоит ругал Игнатьева, называл его «непревзойденным негодяем», однако согласие дал. Даже притом, что какие-либо новые беды, притом что союзники спешили вернуться домой, представить себе было трудно. Вот так Цинская династия понесла крупнейшую в ее истории утрату своей территории. «С этим договором в кармане, – пишет правнук Николая Павловича Михаил, – Игнатьев со своими казаками оседлали коней и отправились в Петербург», и, «покрыв всю Азию верхом на лошадях за полтора месяца… он получил аудиенцию царя, его наградили орденом Святого Владимира, присвоили звание генерала и в скором времени назначили главой азиатского департамента министерства иностранных дел. Без единого выстрела он приобрел для России дикие земли площадью с Францию и Германию, вместе взятых, а также дальние земли Владивостока, ставшего новым портом русской империи на побережье Тихого океана».
Тот факт, что великий князь Гун шел на уступки без боя, указывает на отсутствие у него силы воли, и это предвидел его отец. Причем эта черта характера могла проявиться у него в любой другой решающий момент жизни. Сам император Сяньфэн в это время старался избежать встречи с западными посланниками в Пекине, которые требовали аудиенции, чтобы вручить ему свои верительные грамоты. Он находил перспективу встречи лицом к лицу со своими врагами непереносимой и поэтому попросил великого князя Гуна так преподнести им свой отказ, чтобы эту тему больше никогда не поднимали. Иначе, пригрозил раздраженный император, «если я вернусь в Пекин, а они придут опять со своей просьбой, я назначу тебя виноватым и примерно накажу». Великий князь Гун возразил: европейцы не вынашивают никаких злых замыслов, но император оставался непреклонным. Лорд Эльджин дважды во время своих приездов в Китай в 1858 и 1860 годах привозил написанные от руки послания королевы Виктории императору Сяньфэну с выражением доброй воли. Эти письма возвратились в Британию нераспечатанными, так как адресат их не принял.
Император Сяньфэн, находящийся в охотничьем домике на севере, по ту сторону Великой Китайской стены, поддерживал связь с великим князем Гуном в Пекине, а также продолжал править страной, ежедневно получая десятки донесений со всей империи. Эти документы доставлялись древним, но надежным способом – нарочными на лошадях, скорость движения которых зависела от срочности сообщения. Самые срочные послания из Пекина доставлялись за два дня. Сначала император собирался вернуться в столицу, как только из нее уйдут британцы и французы. Погода в районе охотничьего дома с каждым днем все больше портилась, наступали холода. На протяжении десятилетий здесь никто не жил постоянно, и дворцы не позаботились оборудовать всем необходимым, чтобы пережить суровую зиму. Но потом у него возникли сомнения: несколько раз после объявления о возвращении в Пекин он отменял переезд. Вельможи просили императора вернуться, с тревогой обращая его внимание на то, что стране грозят беспорядки, если правителя не будет на троне в столице. Но такой довод императора не трогал; да и о собственном здоровье он совсем не думал. В конечном счете он сделал выбор в пользу того, чтобы провести предстоящую грозную зиму в этом диком северном крае, прекрасно осознавая, насколько пагубно это отразится на его хрупком физическом состоянии. Император самым решительным образом не хотел возвращаться в город, где разместились дипломатические миссии западных стран. Он явно жил по китайскому принципу предельной ненависти: «Под одним небом нам места нет!» Быть может, ему было тяжко находиться рядом с местом уничтоженного Старого летнего дворца. Он продлил срок своего добровольного изгнания, для него так и не прекратившегося. Коротая бесконечные дни лютой зимы в холодном, не приспособленном для морозов охотничьем домике, он разболелся и начал кашлять кровью. Через 11 месяцев после приезда сюда 22 августа 1861 года император скончался.
В последний месяц своей жизни он упорно продолжал заниматься государственными делами, оставляя их только в дни, когда не мог встать с постели, но теперь перестал составлять подробные, как прежде, инструкции. Он позволял себе предаваться своей настоящей страсти: операм, которые исполняли практически каждый день, и другим музыкальным жанрам. Исполнителей вызвали из Пекина в охотничий домик, как только император в нем обосновался, и, едва они прибыли, их тут же отправили к нему, даже не дав времени переодеться в сценические костюмы. На территории садового домика собралось больше 200 человек певцов, танцоров и музыкантов, и в жилых комнатах больше не осталось места. Император проводил с ними много времени за выбором репертуара, подбором участников постановок, просмотром репетиций и за спорами с исполнителями по поводу толкования произведений. Он слушал певцов, исполнявших произведения, положенные на музыку, сочиненную им. Представления, обычно длившиеся по нескольку часов, иногда показывали на островке, расположенном посреди озера, в театре под открытым небом под поэтическим названием «Прикосновение облака». В остальное время их ставили в палатах, где жил император или где жила Цыси с юным сыном. Из шестнадцати последних дней своей жизни император слушал оперу по семь часов на протяжении одиннадцати дней. За два дня до смерти он слушал оперу с без четверти два пополудни до без пяти семь часов с перерывом всего лишь на двадцать семь минут. Запланированное на следующий день представление пришлось отменить. Император чувствовал себя совсем слабым, а потом сознание покинуло его.
