Цыси угасала, но все еще у нее получалось следить за множеством дел, возникших после кончины монарха, в том числе за написанием официальной предсмертной воли императора Гуансюя, которую следовало объявить подданным империи. Эта воля должна была выражаться в установлении в Китае за девять лет конституционной монархии. Следовало объявить народу, что в этом состояло «неисполненное желание» императора и, если его исполнить, ему будет несказанно радостно пребывать в другом мире.
Пока она занималась то тем, то этим делом, постоянно думая о том, что убила своего приемного сына, прошла ночь. Ей пришлось прекратить работу около одиннадцати часов утра, так как над ней нависла смерть. Не прошло и трех часов, как она скончалась.
Один из секретарей Верховного совета составил официальное завещание Цыси и отразил в нем все ее пожелания. В своем дневнике он записал: «Рука моя дрожала, сердце трепетало, все происходящее казалось каким-то нереальным». В этом завещании говорилось о ее участии в государственных делах Китая на протяжении последних пятидесяти лет и упоминались ее усилия, которые она приложила, чтобы делать все, что она считала самым полезным для империи. В нем содержалось напоминание о ее решимости в деле превращения Китая в конституционную монархию, которую, говорилось в завещании с большим сожалением, ей не суждено увидеть воплощенной в жизнь. По двум пунктам можно было безошибочно судить о том, что мы имеем дело с последним желанием Цыси, заключавшимся в том, чтобы китайцы получили свой парламент и право участия в голосовании.
На протяжении последних трех часов жизни Цыси ее рассудок не знал покоя. За это время она надиктовала свой самый последний политический указ, кажущийся причудливым документом для любого его читателя. «Наступил поворотный момент моей болезни, и я так опасаюсь, что скоро скончаюсь, – сказала она прямо и откровенно. – В будущем делами империи будет править назначенный мной регент. Однако, если ему встретятся исключительно сложные проблемы, он должен подчиняться вдовствующей императрице». Упомянутая в этом месте «вдовствующая императрица» – императрица Лунъюй, которой только что присвоили такой титул в связи со смертью мужа и назначением наследника престола. Чтобы не оставалось сомнений в том, что решения императрицы Лунъюй считаются окончательными, Цыси в необычной для нее манере использовала в своем указе слово «должно», на самом деле передававшее избыточную модальность. Именно таким добавочным акцентом Цыси поручила судьбу империи заботам императрицы Лунъюй.
Эту императрицу по всем статьям можно назвать несчастным созданием. Знакомые с ней иностранцы описывали ее как женщину с «грустным, добрым лицом. Она выглядела сутулой, чрезвычайно худой женщиной, лицо у нее было удлиненным и болезненно серым, зубы – очень гнилыми».
Со дня венчания ее муж относился к ней в лучшем случае с презрением. Добросердечные наблюдатели отмечали ее душевные качества, а те, что позлее, ее ни во что не ставили. Редко позволявшая себе замечания по собственной инициативе, она привыкла (и покорно с этим смирилась) к пренебрежительному отношению окружающих. Американская целительница миссис Хедленд, часто посещавшая двор, оставила следующие воспоминания новой роли Лунъюй: «Во время аудиенций, устраиваемых для [иностранных] дам, она присутствовала всегда, но никогда не подходила близко ни к вдовствующей императрице, ни к императору… она всегда старалась выбрать место, где ее никто не замечал в окружении фрейлин, и уходила, как только предоставлялась возможность, не привлекая внимания. Летом мы иногда видели ее со слугами, слоняющейся бесцельно по двору. У нее была внешность доброжелательного, спокойного, мягкого человека, постоянно опасавшегося во что-либо вмешиваться и старавшегося ни в чем не принимать участия. И вот теперь она стала вдовствующей императрицей! По-английски мы применяем слово «пародия», когда называем эту мягкую и покладистую душечку тем же титулом, которым привыкли именовать женщину, только что ушедшую из жизни».
Вельможи настолько презирали императрицу Лунъюй, что ни один из них не взял на себя труд сообщить ей о ее новом титуле вдовствующей императрицы. Боясь, что о ней совсем позабудут, она нерешительно спросила о своем нынешнем положении у советников, как раз собравшихся в опочивальне теперь уже почившей Цыси, переодеванием которой она в это время занималась. Ни один из этих советников не удостоил ее внимания, как будто не услышал ее слов, притворяясь глухим. Императрица Лунъюй обрадовалась, когда все-таки узнала о своем новом положении при дворе. Она даже не осмеливалась рассчитывать на него. Вразрез с тем непреложным фактом, что именно Цыси выбрала ее императрицей и что Лунъюй все эти годы сопровождала вдовствующую императрицу, Цыси редко с ней заговаривала и никогда не интересовалась ее мнением. И все равно последним своим политическим действием Цыси возложила бремя решения судьбы империи на узкие и сутулые плечи Лунъюй.
В начале того года Цыси бродила по саду Запретного города, разглядывая многочисленные буддийские статуи, расставленные в нем. Она считала, что стоят они в не совсем идеальном порядке, и приказала евнухам их переставить. Когда эти статуи демонтировали, ее взору предстала скрытая до того большая куча земли. С нахмуренным видом Цыси приказала эту землю разбросать и кучу сровнять. Главный евнух Ляньин бросился перед вдовствующей императрицей на колени и стал умолять оставить все как было. Эта почва находилась там с незапамятных времен, а загадка состояла в том, что куча оставалась ровной и аккуратной, ни горсти земли с нее не ушло. Даже птицы на нее не гадили, а крысы и лисы, которых было полно на территории дворца, явно обходили ее стороной. Из поколения в поколение передавалось предание о горке «волшебной земли», предохранявшей существование великой династии. Все знали о суеверности Цыси, однако такое объяснение ее явно огорчило, и она приказала: «Какая волшебная земля?! Срыть кучу!» Пока землю ровняли, она повторяла про себя: «Как же там великая династия? Как же там великая династия?!» Один из евнухов признался, что, слушая ее, он и остальные слуги очень расстроились: им показалось, что вдовствующая императрица ждала приближения конца Цинской династии.
На самом деле вдовствующая императрица Цыси предвидела, что своими реформами, радикально меняющими Китай, она может в конечном счете похоронить династию. Пока она жила, маньчжурский престол мог держаться. Однако, как только она уйдет, ее преемнику может не хватить сил, а конституционная монархия, которую она старалась создать, тоже дело совсем темное. Китайские и западные наблюдатели уже предсказывали восстания по свержению маньчжуров после ее смерти. Последние часы жизни Цыси больше всего заботила судьба маньчжуров – ее собственного народа. Если восстание республиканцев на самом деле охватит всю империю, если только случится шанс избежать кровопролития, единственным вариантом для малочисленных маньчжуров будет капитуляция. Только капитуляция послужит спасением ее народу, а также предохранит страну от гражданской войны. Она практически не сомневалась в том, что в случае восстания республиканцев мужчины ее двора изберут отстаивание династии и борьбу не на жизнь, а на смерть. Ни один мужчина не согласится на обсуждение капитуляции, как бы кому-нибудь этого ни хотелось. Именно поэтому Цыси передала право принятия решения в условиях такого «исключительно опасного» поворота событий императрице Лунъюй. Цыси могла рассчитывать на то, что эта императрица сдаст династию ради гарантии собственного выживания, а также сохранения маньчжурского народа. Императрица всю свою жизнь только и делала, что уступала чужой силе. Ее не беспокоили унижения, и она не жила, а только выживала. Как женщине, ей к тому же не требовалось демонстрировать показную храбрость «настоящего мужчины».
Дальновидность Цыси проявилась точно через три года, когда в 1911 году начались давно назревавшие восстания и мятежи. Возникшее на фоне массовых волнений по поводу принадлежности железной дороги в Сычуани и продолженное в виде крупного мятежа в Ухани, восстание распространилось на территорию нескольких провинций, власти многих из которых объявили о выходе из подчинения цинскому правительству. Притом что у этих событий единого руководства не существовало, подавляющее большинство мятежников преследовало общую цель: свержение Цинской династии и провозглашение республики[59]. Полилась кровь маньчжуров: убили сторонника реформ наместника Дуань-фана, началась резня маньчжурских мужчин и женщин в Сиани, Фучжоу, Ханчжоу, Нанкине и других городах. Пошли разговоры о капитуляции в виде отречения императора. Как и предвидела Цыси, маньчжурская знать яростно этому сопротивлялась и призывала к борьбе за сохранение династии до последнего мужчины. К тому же оправдались ее предсказания, когда сам регент тоже публично выступил против отречения, хотя лично он отречение императора поддерживал. Он понимал тщетность сопротивления (невзирая на значительную поддержку, которой пользовался двор), но он не хотел войти в историю человеком, несущим вину за свержение своей династии. Цыси своим предсмертным указом разрешила эту мучительную дилемму. 6 декабря Цзай-фэн оставил свой пост регента и уступил право принятия решений императрице Лунъюй. Императрица собрала знать[60]и сквозь слезы объявила, что готова взять на себя ответственность за прекращение правления ее династии путем отречения от престола пятилетнего Пуи. «Я хочу только одного – это сохранения мира под Небесами», – заявила она.
