«Приведем в качестве примера случай, каковой, произойди он среди варваров или скифов, был бы подвергнут бесспорному осуждению этими людьми, насмехающимися над законом и забывшими Бога. По субботам, когда жители окрестностей со всех сторон сходились в этот город на рынок, горожане расхаживали по рядам с чашами, мисками или другими сосудами, наполненными сушеными овощами, зерном или любыми другими плодами, как бы для продажи, и вот находился крестьянин, нуждавшийся в таких продуктах, который обещал купить их по условленной цене. «Идем со мной, говорил продавец, дома я покажу тебе остальной товар, который ты собираешься купить, чтобы ты посмотрел и взял его». Покупатель шел за ним, а когда они подходили к сундуку, почтенный торговец, подняв и придерживая крышку сундука, говорил: «Наклонись и пощупай товар, дабы не было сомнений в том, что он ничем не отличается от образца, который ты видел на рынке.» Когда же покупатель, перегнувшись через край сундука, висел на животе, а голова вместе с плечами оказывалась внутри сундука, славный торговец, стоявший у него за спиной, схватив ничего не подозревавшего клиента за ноги, внезапно заталкивал его в сундук и захлопывал у него над головой крышку; и держал он его взаперти в этой темнице, до тех пор, пока тот не заплатит выкуп.

«Такие вот вещи происходили в городе, а наряду с ними и многие подобные им. Воровством, а точнее сказать грабежом, прилюдно занимались нотабли и их подчиненные. Тысячи опасностей подстерегали всякого, кто осмеливался выйти из дому ночью: он рисковал быть либо ограбленным, либо захваченным, либо убитым.»

«В ту пору никто не мог потреблять еду и питье по своему обыкновению; против обычая съедали [при случае] в один присест весь тот хлеб, который до наступления голода обыкновенно расходовался в течение нескольких дней. У бедняги, набившего утробу сверх всякой меры, излишек съеденного и выпитого растягивал внутренности до неестественных размеров и природные силы его оставляли. Грубая и неперевариваемая пища обессиливала людей, непрестанно мучимых голодом вплоть до того момента, когда они испускали последний вздох. Много было и таких, у кого пища и напитки вызывали тошноту, хотя их и было в достатке, люди от них, однако, пухли.

«Во время этого голода, на Пост, видели людей из наших мест в окрестностях Гента и рек Лейе и Шельды; у них совершенно не было хлеба и они ели одно мясо. Некоторые из них, направлявшиеся к городам или замкам, чтобы добыть там хлеба, не пройдя и полпути, умирали от голода прямо на дороге; вблизи владений и усадеб богатых множество бедняков, проделавших изнурительное путешествие, чтобы испросить милостыню, умирали, вымаливая подаяние. Вещь невообразимая: ни у кого в наших краях не сохранился привычный цвет лица; всех отличала та особенная бледность, которая свойственна мертвецам. Одинаковая слабость охватывала больных и здоровых; в самом деле, от зрелища страданий умирающих заболевали и те, чье тело оставалось здоровым.»

В последующий период голод стал распространяться по всей земле, угрожая почти полным исчезновением с ее лица человеческого рода. Действительно, климатические условия настолько пошли в разрез с обычным течением времен года, что погода постоянно противилась севу, а в особенности по причине наводнений была крайне неблагоприятной уборке урожая. Казалось, стихии сводят меж собой какие-то счеты, а кроме того, не было никаких сомнений, что они посланы были наказать человечество за его гордыню. В самом деле, нескончаемые дожди так сильно напитали землю, что на протяжении трех лет невозможно было засеять ни одной борозды. В пору жатвы бесполезные плевелы и другие сорные травы занимали все поле. На самых урожайных нивах мюид семян давал лишь сетье зерна нового урожая, а сетье едва приносил горсть. Это мстительное бесплодие земли вначале объявилось на Востоке. Голод опустошил Грецию, перекинулся в Италию; проникнув оттуда в Галлию, бедствие затем настигло все племена, населяющие Англию. И вот голод сомкнул свои объятия, в которых оказались люди всех племен и званий: богатые и зажиточные ходили с побелевшими от голода лицами так же, как и бедняки. Бесчестные уловки сильных потонули во всеобщем бедствии. Когда на продажу выставлялась какая-либо снедь, продавец мог свободно, подчиняясь одной лишь своей фантазии, повышать цену или довольствоваться ранее установленной. Действительно, во многих местах мюид стоил шестьдесят су, а в другом месте сетье шел за пятнадцать су. Между тем, когда был съеден домашний скот и птица, люди дошли до того, что вырывали друг у друга падаль и прочие отвратительные отбросы. Некоторые, спасаясь от голодной смерти, ели лесные коренья и водоросли — все напрасно! Нигде нет спасения от карающего гнева Божьего, кроме как в себе. Страшно теперь и рассказать, до какого падения дошел тогда род человеческий. Увы! О ужас! Случилась вещь ранее почти вовсе неслыханная: обезумевшие от лишений люди были доведены до того, что решились есть человеческое мясо.»

Бывший монах, он получил епархию. Еще бледный и исхудалый из-за поста, но пожрав одну за другою шесть знатных рыбин и поглощая за каждым пиром огромную щуку, он к концу двух лет, как голодавший кабан, оброс жиром. Когда-то довольствовавшийся водой из монастырского источника, ныне он разводит такой потоп крепких вин, что его уносят в постель на руках пьяным. А потом вы увидите, как тысячами тысяч стекаются его родичи, его племянники, заявляя: я родственник епископа, я член его семьи. И епископ делает того каноником, а этого казначеем. А те, кто нес долгую службу, теряют плод своего труда. Жалкий лицемер, которого вы избрали и который получил почести, не заслужив их, сперва прикидывался добрым и кротким. Перед всеми склоняет он выю, готовый дать, что у него попросят. Но едва истекло два года, как он показал себя суровым и жестоким к своим подчиненным. Он прижимает их, преследуя тяжбами, или, удаляясь в свои поместья, он в уединении тайком поглощает мяса, запрещенные уставом. А когда побуждает его нечистое желание, он велит привести отрока, сына рыцаря... Так беспутство вашего избранника, его надменность, скупость, его невежество и глупость являют всю силу вашего безумия. Да будет в грядущем огражден Бове от такого срама!»

Растрачивая имущество почтенной церкви Реймса и примыкающих к ней храмов, могущественный и сумасбродный барон Эбль де Руси и сын его Гишар дали волю самой необузданной и губительной тирании. Его усердие в военном ремесле (а высокомерие его было столь непомерно, что он отправился в Испанию во главе армии, численность которой подобала лишь королю) могло сравниться лишь с его непомерной алчностью, толкавшей его на путь грабежей, бесчинств и всевозможных злодеяний.

На этого могущественного преступника сеньору королю Филиппу поступила добрая сотня жалобных грамот; две или три из них в конце концов дошли до его [короля] сына; тот призвал и собрал небольшое войско из примерно семи сотен рыцарей — самых родовитых и могучих французских баронов; во главе его он направился к Реймсу; в ходе активной кампании, длившейся почти два месяца, он покарал разбойников, грабивших церкви, опустошил земли означенного тирана и его сообщников, выжег их огнем и отдал на разграбление. Справедливое возмездие! Грабители были ограблены, а палачи сами подвергнуты были еще более жестоким пыткам. И так велик был пыл сира [Людовика], пока он пребывал там, что они с трудом прекратили — а если не считать субботних и воскресных дней, то они вовсе и не прекратили — либо, сжимая в руке меч или копье, искать встречи с противником, либо опустошать [его] поля, мстя за нанесенные оскорбления.

«Эта война велась не только против графа д'Эбль, но также против всех соседних баронов, которые вместе с их родственниками — крупными лотарингскими баронами составляли весьма многочисленный ост.»