Святой Франциск не был священником и не стремился им стать; этому примеру следовали и его первые ученики. Но он не был настроен против духовенства. Говоря с народом, святой Франциск лишь желал помочь тем, кто каждый день освящал хлеб и вино. В то время главным оружием Церкви в борьбе с катарами, вальденсами и всеми, кто отвергал священство, была Евхаристия. Латеранский собор установил догмат пресуществления. В Бокэре, Сен-Жиле, Модене — городах, зараженных ересью, — на церковных порталах возникли скульптурные изображения Тайной вечери — Христос протягивает ломоть хлеба Иуде. Святой Франциск, слуга духовенства, встал на защиту священников.
Если блаженной Деве Марии воздается столь великое почитание, подобающее Ей, ибо Она носила Христа в Своем благословенном чреве, если блаженный Иоанн Креститель содрогнулся и не осмелился коснуться главы своего Господа, если гробница, где временно покоится тело Христа, окружена почитанием, сколь свят, справедлив и достоин тот, кто своими руками прикасается, принимает в сердце и уста и дает другим в пищу тело и кровь Христовы.
В своем духовном завещании святой Франциск продолжает:
Если бы я обладал такой же мудростью, какой обладал Соломон, и если б я встретил самых бедных священников века сего, не стал бы без их согласия проповедовать перед их паствой. Их и всех других хочу я бояться, любить и почитать как владык своих. Не хочу раздумывать об их грехах, ибо Сына Божия вижу в них, они — мои наставники. И потому так поступаю я, что нигде не вижу я в веке сем Всевышнего Сына Божия телесно, кроме как только в Святейшем теле и крови Его, которые священники воспринимают и дают другим. Эта Святые таинства хочу превозносить и почитать превыше всего, им подобает совершаться в местах, украшенных со всем великолепием.
Смиренное и почтительное дополнение дела духовенства, францисканская проповедь была поначалу наивной, предлагала примеры, а не аргументы, основанные на логике. Именно благодаря этому она была столь действенна. Кардиналы, однако, желали организовать ее иначе, усилить — в то время в первую очередь требовалось не столько воспевать хвалу Богу и Его творению, сколько устранить любые отклонения от доктрины Церкви, выправить народную веру, иными словами, укрепить догму рациональной основой. Папа нуждался не столько во вдохновенных псалмопевцах и юродивых, сколько в логиках и докторах богословия. Невзирая на протесты святого Франциска и части его последователей, Папский Престол принудил братьев францисканцев превратиться по примеру доминиканского ордена в некое воинство священников и ученых. Францисканцев заставили осесть в монастырях, пресекли их романтические странствия среди полей Умбрии. Их снабдили книгами и учителями, для них открыли studia[124] в Париже и других центрах университетского образования. С 1225 года францисканцы состояли при Папе в качестве второй армии — войска, вооруженного знаниями. Они проникли в города, которые предстояло завоевать; определилось их место в системе репрессий, разработанной католическим духовенством.
Иннокентий III пожелал, чтобы эта система опиралась на сеть приходов, через которые священники, при содействии мобильных отрядов, состоявших из монахов нищенствующих орденов, смогли бы контролировать всех верующих. Для борьбы с ересью весь христианский мир был разбит на примерно равные части. В XIII веке во Франции сельские общины постепенно были преобразованы в приходы. Каждого крестьянина начали определять как «прихожанина» той или иной церкви; ему запрещалось причащаться в другом храме. Предпринимались попытки заставить его регулярно исполнять религиозные обряды — Латеранский собор предписывал мирянам ежегодно исповедоваться и причащаться. Священник должен был следить, чтобы никто не уклонялся от этого обычая, выявлять тайных еретиков и вести действенную борьбу с колдовством. Благоденствующий, сильный властью, подчинявшей ему паству, деревенский священник превратился в маленького деспота, которого высмеивали сказки, «Роман о Лисе»[125] и сборники фаблио. Ячейки, подобные описанным выше, возникали в новых городских кварталах. Над всем диоцезом царствовал епископ.
Перед епископом стояли две точно определенные задачи. В первую очередь он должен был выполнять функции антиеретического надзора. Его обычный суд, суд официалов, разбирал жалобы на самые распространенные нарушения церковной дисциплины. Параллельно была учреждена особая судебная инстанция — инквизиция. Теперь расследование проводил лично епископ, который не дожидался вынесения обвинений. Правила экстренного судебного производства, установленные Латеранским собором, вскоре нашли применение на юге Франции. Подозрительные лица, на которых поступал донос, подвергались преследованиям, аресту и допрашивались при свидетелях. Прилагались все меры, чтобы как можно скорее добиться признания подсудимых. Если же те упорствовали в своих заблуждениях, их предавали в руки светского суда и сжигали в очистительном пламени. Иногда инквизитор приговаривал виновного к покаянию, паломничеству, а чаще всего — к пожизненному заключению. Такова была одна из функций епископа — репрессивная. Пастырю вменялось в обязанность истреблять паршивых овец, очищать христианский народ, уже избавленный от евреев и прокаженных, ото всех плевел, таивших в себе заразу. Епископ подносил огонь к кострам, но он должен был также просвещать души благим светом. Вторая задача — разъяснять догматы, распространять истину — уходила корнями в традиции. Епископ должен был проповедовать сам или же, по крайней мере, способствовать развитию образования в городе.
С возникновением централизованной монархии Римская Церковь подчинила непосредственно Папе крупнейшие образовательные центры, кузницы богословия, где закалялись религиозные догматы. Эти центры стали главной деталью в механизме, при помощи которого религия, обратившись к знаниям, стремилась укрепить свои позиции. Главные очаги научных исследований были преобразованы в структуры, более соответствовавшие потребностям времени, — «университеты», которые вышли из-под власти епископа, но которые Рим пытался тем не менее держать в своих руках. В течение долгого времени преподаватели и ученики объединялись в корпорации, подобные цеховым организациям городских ремесленников. Таким образом они стремились к большей самостоятельности. Плечом к плечу они противостояли притеснениям сеньора и пытались выйти из-под опеки капитула. В Париже преподавательский и студенческий синдикат восторжествовал над королем и собором Нотр-Дам и приобрел частичную свободу. Иннокентий III официально признал эту ассоциацию, его легат дал устав universitas magistrum et scolarium parisiensium;[126] это было сделано для того, чтобы лучше подчинить ее себе и теснее связать с Папским Престолом. Недавно возникшая организация тут же попала под строгий контроль. Учение Амори Венского подверглось осуждению. Были сожжены десять университетских преподавателей, продолжавших его поддерживать. Из программ обучения были исключены книги, губительно влиявшие на умы: парижским преподавателям было запрещено рассказывать ученикам о новой философии Аристотеля, о его метафизике и комментариях к трудам Авиценны. Возникло мнение, что нищенствующие ордена смогут выделить из своих рядов наиболее надежных учителей; таким образом, представители этих орденов проникли в университеты. При поддержке Папы они заняли места на главных богословских кафедрах.
В это же время умственная деятельность сконцентрировалась на логическом размышлении. Отвергнуты праздные эстетические изыскания и праздное любопытство. В первые годы XIII века Париж стал огромной машиной непосредственного рассуждения. На подготовительном факультете, где получали образование будущие богословы, все завоевала диалектика. «Урок», прямое общение с авторами отступили перед «диспутом», формальным упражнением в ведении беседы, необходимым для того, чтобы подготовить умы к сражениям за постулаты веры. Комментирование текстов постепенно уступило место чистым играм силлогизмов. Грамматика более не открывала пути к словесности, но приобрела форму структурной лингвистики. Она спекулировала словесной логикой и занималась анализом способов выражения в зависимости от механизмов, которые рассуждение навязывало языку. Зачем нужны были Овидий и Вергилий? Зачем искать в литературе источник наслаждения, если слова стали лишь точными инструментами для наглядного изложения аргументов? Эти изменения быстро положили конец порывам гуманизма и погасили воодушевление, с которым преподаватели и монахи-цистерцианцы относились к классическим поэтам, служившим для них образцами. Схоластическая мысль отвергла украшения и постепенно скатилась к сухому формализму. Во всяком случае, в Париже и других университетских городах, в Оксфорде и Тулузе, она ускорила развитие богословской системы, состоявшей из разрозненных частей, которая очень быстро приобретала мощь.
