– А куда точнее мы направляемся?

– В древний ассирийский город Дур – Шаррукин, резиденцию царя Саргона II. А вот наконец-то и остатки этого дворца!

Во времена правления Саргона II Ассирия была в расцвете своего могущества. Ассирийцам принадлежали весь Сиро – Палестинский регион (за исключением Иудеи) и большая часть гор Загроса. Мидийцы находились в зависимости от них, а египтяне были дружественно настроены. Вероятно, над этим дворцом работали тысячи пленников, захваченных во время войн. На одной из надписей во дворце Саргон заявил: «Мне, Саргону, живущему в этом дворце, пусть Ашшур дарует долгую жизнь, телесное здоровье, радость сердца и ясность души». Однако бог не прислушался к его молитвам. Через год после того, как состоялась церемония открытия Дур – Шаррукина, Саргон отправился против Табала и был убит во время сражения. Его преемники предпочли резиденцию в другом месте, и покинутый дворец вскоре превратился в руины.

Путники подошли к воротам заброшенного и запустевшего дворца. По обе стороны входа стояли две одинаковые скульптуры, выполненные необычайно художественно, в них читалась рука искусного мастера. В человеческих лицах необычных фигур отражалось величие и спокойствие, большие глаза были широко открыты, на грудь спускались пышные бороды, завитые мелкими кудрями, на головы были одеты шапки, обвитые крутыми бычьими рогами. Туловища были представлены в виде крылатых быков.

– Странные скульптуры стерегут дворец – полулюди, полуживотные. – сказал Фортунат. – Они приветливо улыбаются входящим.

Фортунат продолжил внимательно разглядывать загадочных стражников дворца, а затем сказал:

– Но их огромные мускулы напряжены и крылья наготове!

Форутант по-юношески и с задором изобразил руками взмах крыльев, словно желая передразнить, а может быть и раздразнить этих стражников древней великой державы, канувшей в вечность.

– Если к воротам посмеет подойти враг, пощады ему не будет. – сухо и одновременно с вызовом произнес Тиглат.

– Это стражи входа, добрые «шеду» и «ламассу», – добавил Аран.

Ещё фасад дворца украшали гигантские фигуры, одна из которых, судя по всему, воплощала в себе раннее упомянутого героя – Гильгамеша, укротителя льва. Гильгамеш стоял, повернув к посетителям дворца лицо и грудь в фас, а ноги в профиль. В одной руке у него была плеть, другой он прижимал к себе разъярённого льва. Страшный зверь в руках гигантского героя казался не больше кошки. Гильгамеш крепко сжимал передние лапы зверя, а задними лев беспощадно царапал его одежду.

– Действительно он как Геракл! – воскликнул Фортунат. – А кого воплощает в себе вторая фигура?

– Это друг Гильгамеша – Энкиду.

Потом все гости древней земли, очарованные красотой монументального строения, разбрелись по дворцу, окунувшись в думы о вечности. Дворец возвышался на холме. Когда-то здесь бурлила активная жизнь. В большом дворе очевидно царь принимал сотни и стони посетителей, являвшихся на поклон к нему. Стены центрального двора были облицованы глазурованными кирпичами: по синему фону были даны цветные изображения плуга, быка, смоковницы с зелеными листьями и желтыми плодами – символами плодородия. Внутренне убранство было украшено красочными росписями, краски которых сейчас значительно истлели от заброшенности дворца. Сюжетами росписей были главным образом процессии, в которых царь являлся в сопровождении своих евнухов и воинов. Из царских покоев открывался широкий и живописный вид на реку, один из притоков Тигра и на холмистые степные просторы.

Внезапно Аран подошёл к Фортунату:

– Сейчас мне вспомнился отрывок из поэмы о Гильгамеше. Помнишь, я тебе рассказывал про поэму о дружбе? У Гильгамеша умер друг Энкиду, тогда Гильгамеш отправился на поиски бессмертия. В пути его ожидали разные приключения: в горном ущелье он убил львов, по пути встречался с человеком – скорпионом, переправлялся на лодке через воды смерти…

Не знаю, по каким причинам, но этот отрывок ассоциируется с тобой, словно древний бог Эо вложил мне в сознание эти строки для тебя:

Энкиду, мой друг, мой брат, пантера пустыни,

Вместе бродили мы, вместе всходили на горы,

Победили Хумбабу, хранителя чащи кедровой,

И небесного быка умертвили;

Что за сон овладел теперь тобою,

Почему омрачен ты и мне не внемлешь?

Но Энкиду очей на друга не поднял,

Сердца коснулся его Гильгамеш и сердце не билось.

Тогда он упал на друга, как на невесту,

Как рыкающий лев, он рванулся на друга,

Как львица, детёныша которой убили,

Он схватил его недвижное тело,

Рвал одежду свою, проливая обильные слёзы,

Сбросил царские знаки, скорбя о его кончине.

Или вот ещё:

«Из-за моего брата блуждаю я, как могу я успокоиться,

Он превратился в прах …»

Фортунат впервые за только времени пребывания на Земле с серьёзностью задумался.

– Твои боги наслали на меня проклятие или они меня о чем-то предупреждают?

– Всё зависит от того, что ты принёс в своём сердце, ступив на наши земли.

Весь оставшийся путь наш герой молчал, задав единственный вопрос Арану:

– А Гильгамеш нашёл бессмертие?

В ответ он услышал следующее:

Гильгамеш, куда ты стремишься?

Жизни, что ищешь, не найдёшь ты.

Боги, когда создавали человека,

Смерть они определили человеку,

Жизнь в своих руках удержали.

Ты ж, Гильгамеш, – насыщай желудок,

Днём и ночью да будешь ты весел,

Ежедневно праздники делай,

Днём и ночью пляши и смейся!

Светлы да будут твои одежды,

Волосы чисты, водой омывайся,

Гляди, как дитя твою руку держит,

Своими объятьями радуй супругу –

Только в этом дело человека

3

Тем временем на берегу Рейна среди германских легионов, возглавлявшихся Германиком, внезапно вспыхнул мятеж.

Воинов возбуждал к мятежу легионер Перценний, в прошлом глава театральных клакёров, затем рядовой воин, бойкий на язык и умевший благодаря своему театральному опыту распалять сборища.

Он спрашивал воинов:

– Почему мы с рабской покорностью повинуемся немногим центурионам и трибунам, которых меньше нас? Когда же мы осмелимся потребовать для себя облегчения? Военная служба очень тяжела! Побои и раны, суровые зимы, изнуряющее трудами лето, беспощадная война и не приносящий нам лично никаких выгод мир – вот наш вечный удел! Наши тела изувечены от ран, но мы терпим боль, вновь берем меч и идем на врага!

Кто-то в ответ, разражаясь проклятиями, показывал рубцы, оставленные на их теле после боя, другие показывали свои седины; большинство – превратившуюся в лохмотья одежду и едва прикрытое тело.

– Мы постоянно пребываем среди диких племен, наш враг за порогом наших палаток, мы всё время находимся в состоянии боевой готовности! Наши душа и тело оцениваются только десятью ассами в день; на них же приходится самостоятельно покупать оружие, одежду, палатки, ими же откупаемся от свирепости центурионов, ими же покупаем у них освобождение от работ. Довольно! Мы столь долгие годы потворствуем своей нерешительностью только тому, что нас заставляют служить по тридцать, а то и по сорок лет! А если кто из нас, несмотря на столько лишений все таки выживает, то нас гонят, как стадо овец, чуть ли не на край света, где под видом земельных угодий мы получаем болотистую трясину или бесплодные камни в горах! Единственное, что может улучшить наше положение, это служба на определенных условиях, а именно, чтобы нам платили по денарию в день!

Солдаты шумели в ответ. Отовсюду слышались возбужденные возгласы:

– Да!!!

– Нам надо, чтобы после шестнадцатилетнего пребывания в войске нас увольняли, и чтобы вознаграждение отслужившим свой срок выдавалось тут же на месте и только наличными!