Литмир - Электронная Библиотека

– Да, сразу!

– Да, только наличными и на месте!

За этим делом их застал военачальник Блез. Он принялся упрекать их и уговаривать каждого по отдельности, восклицая:

– Уж лучше омочите руки в моей крови: убить легата – меньшее преступление, чем изменить императору или целый и невредимый я удержу легионы верными долгу, или, погибнув, подтолкну вас моей смертью к раскаянью! Ни наши предки у своих полководцев, ни мы сами у божественного Августа никогда не просили о таких новшествах и совсем не ко времени обременять заботами императора Тиберия! Если, однако, вы все же хотите попытаться предъявить и в мирное время требования, которых даже не предъявляли победители в гражданских войнах, то к чему нарушать привычное повиновение, прибегая к силе наперекор установленной дисциплине? Лучше назначьте уполномоченного передать ваш наказ сенату.

Собравшиеся закричали:

– Уполномоченным выбираем твоего сына, Блез! Пусть он добивается ограничения срока службы шестнадцатью годами!

Молодой человек отправился в путь, и наступило некоторое успокоение; но воины стали заносчивее, так как всякому было ясно, что отправив сына легата ходатаем за общее дело, они угрозами и насилием добились того, чего не добились бы смиренными просьбами.

Возникшее чрезмерное возбуждение воинов требовало выхода, поэтому в ожидании вестей от сына Блеза, бунтовщики принялись грабить окрестности. Некоторых из них, главным образом тех, кто был схвачен с добычею, Блез, чтобы устрашить остальных, приказал высечь плетьми и бросить в темницу; центурионы и наиболее надежные воины тогда ещё оказывали легату повиновение. Арестованные, сопротивляясь, стали обнимать колени окружающих и призывать на помощь то поименно своих товарищей, то центурию, в какой они состояли, то когорту, то легион и кричали, что, то же самое угрожает и всем остальным. Вместе с тем они осыпают бранью легата, взывают к небу и богам, не упускают ничего, что могло бы возбудить ненависть, сострадание, страх и гнев. Отовсюду сбегаются воины и, взломав темницу, освобождают их от оков и укрывают дезертиров и осужденных за уголовные преступления.

После этого мятеж разгорается ещё сильнее, умножается число их вожаков. Некий Вибулен, рядовой воин, поднявшись перед трибуналом Блеза на плечи окружающих, обратился к возбужденной и напряженно ожидавшей его слов толпе:

– Вот вы вернули этим несчастным и неповинным людям свет и дыхание; но кто вернет жизнь моему брату, а мне брата? Ведь Блез умертвил его минувшею ночью руками своих гладиаторов, которых он держит и вооружает на погибель нам, воинам. Отвечай, Блез, куда ты выбросил труп?

Впоследствии оказалось, что никакого брата у Вибулена не было.

Затем бунтовщики убили центуриона Луцилия, которого солдатское острословие отметило прозвищем «Давай другую», ибо, сломав лозу о спину избиваемого им воина, он зычным голосом требовал, чтобы ему дали другую и ещё раз другую.

В это время верховный главнокомандующий германских легионов Германик был занят сбором налогов в Галлии, резко оторваться от этих дел он не мог, поэтому для наведения порядка направил в Германские земли своего ближайшего соратника Гнея Лентулла.

Гней Лентулл, прибыв в лагерь мятежников, взошёл на трибунал и потребовал рукою молчания. Мятежники окружили его плотной стеной.

Гней Лентулл выступил от имени Германика, пока тот ещё был в пути:

– Забота о доблестных легионах, которые проделали столько походов, – это первейшея обязанность императора Тиберия. Он доложит сенаторам о пожеланиях воинов; а пока он направляет к ним Германика, дабы тот безотлагательно удовлетворил их во всем, в чем можно немедленно пойти им навстречу; решение всего прочего следует предоставить сенату, ибо не подобает лишать его права миловать или прибегать к строгости.

В ответ на это собравшиеся заявили, что их требования поручено изложить центуриону Клементу. Тот начинает речь с предъявления требования об увольнении в отставку после шестнадцати лет службы, далее говорит о вознаграждении отслужившим свой срок, о том, чтобы солдатское жалованье было по денарию в день. Когда Гней Лентулл возразил, указав на то, что эти вопросы могут решить только сенат и император, его прервали громкими криками:

– Зачем же прибудет Германик, если у него нет полномочий, ни повысить воинам жалованье, ни облегчить их тяготы, ни, наконец, хоть чем-нибудь улучшить их положение?

С другого конца толпы мятежников послышалось:

– А вот плети и казни разрешены в отношении каждого солдата! Император отсылает к сенату только в тех случаях, когда дело идет о выгоде воинов! Пусть же сенат запрашивают всякий раз и тогда, когда должны быть совершена казнь или дано сражение! Или награды распределяют властители государства, а наказания налагает кто вздумается?

В итоге своей речью Гней Лентулл только разжёг больше ненависти среди собравшихся. Уходя с собрания, он в предвидении опасности направился к зимнему лагерю, где его окружили мятежники. Мятежники спросили, куда же он так торопится, уж не к императору ли или к сенаторам, чтобы и там помешать легионам в осуществлении их надежд; вслед за тем они устремились на него и начали кидать в него камнями. Раненый брошенным камнем, обливаясь кровью, он был уже уверен в неизбежной гибели, но его спас Максимилиан подоспевших к нему на помощь из числа новоприбывших легионеров.

Не удержавшись, Максимилиан, обратился к нападавшим:

– Где конец раздорам? Или вы может присягнете Перценнию и Вибулену? Перценний и Вибулен будут выплачивать вам жалованье, а отслужившим срок раздавать земли? Или они возьмут на себя управление римским народом? Не лучше ли вам, первыми заявить о своем раскаянии?

Вопросы, обращённые к бунтовщикам, заострили их внимание на мысли о том, что сплоченность воинов в повиновении и верности императору – есть залог безопасности, силы и неуязвимости всей Римской империи. Мятежники отступились от Гнея Лентулла.

На следующий день в лагерь прибыл Германик. Свою речь перед мятежниками он начал с прославления Августа, затем перешёл к победам и триумфам Тиберия, в особенности восхваляя те из них, которыми тот отличился в Германии вместе с этими самыми легионами. Далее он превозносил единодушие всей Италии, верность Галлии: нигде никаких волнений и раздоров. Это было выслушано в молчании или со слабым ропотом.

Потом он заговорил о поднятом ими бунте:

– Где же безупречность былой дисциплины? Куда пропали ваши трибуны, куда – центурионы? Вы все обнажаете свои тела, укоризненно показываете рубцы от ран, следы плетей, но вы войны, а хорошие воины совершенствуются в своём мастерстве, только лишь приобретая шрамы в бою! Вы наперебой жалуетесь и жалуетесь на изнурительность службы, тогда мне хочется задать вопрос: где былая доблесть и выносливость римских воинов, позволившая Риму превратиться из неприметного сельского поселения в огромную империю, или теперь римские легионы состоят из плаксивых и незрелых девушек? – Германиком была взята явно неверная тональность общения с воинами. – Вы упоминаете заготовку сена, строительного леса и дров, но всё это вызывается действительной необходимостью и изыскивается для того, чтобы не допускать в лагере праздности!

В ответ из толпы доносились возгласы:

– Мы служим по тридцати лет и больше!

– Божественный Август завещал нам деньги, где они? Когда Тиберий раздаст деньги нам?

– А может Германик будет лучшим императором? Германик, – кто-то с ехидством обратился к нему из толпы, – если ты захочешь достигнуть верховной власти, мы поддержим тебя!

Тут Германик, как бы запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибунала. Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов был поразить её, если бы находившиеся рядом не удержали силою его руку. Однако кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые, подошедшие ближе, принялись всячески побуждать его все же пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой обнаженный меч, говоря, что он острее. Эта выходка показалась чудовищной и вконец непристойной даже тем, кто был охвачен яростью и безумием. Воспользовавшись мгновением замешательства, приближенные Германика увлекли его с собою в палатку.

10
{"b":"852188","o":1}