Вдругъ за окномъ послышался шорохъ женскаго платья. Я вздрогнулъ. Я не рѣшился повернуть голову къ окну, да и не имѣлъ времени, потому что, непосредственно за шорохомъ, двѣ женскія, обнаженныя руки обвили мою шею и сильно стиснули ее. Я невольно вскрикнулъ и быстро повернулъ голову. Мое лицо столкнулось съ улыбающимся личикомъ Беллы. Я раскрылъ ротъ, чтобы упрекнуть ее, но Белла не дала мнѣ произнесть ни слова. Она еще разъ стиснула мою шею и такъ впилась своими пылающими губками въ мои губы, что у меня духъ захватило, и по всему моему тѣлу скользнуло какое-то необыкновенно-пріятное, но вмѣстѣ съ тѣмъ и незнакомое мнѣ ощущеніе…

— Ага, застала я васъ, наконецъ, голубчиковъ! раздался пискливый крикъ моей жены.

Белла отскочила на два шага и убѣжала. Я, сконфуженный до крайности, посмотрѣлъ по направленію голоса. На порогѣ, вытянувшись во весь небольшой свой ростъ, стояла Хайка. Лицо ея пылало, глаза метали молніи, руки были протянуты впередъ, какъ будто собираясь на кулачную расправу. Одинъ скачкомъ она очутилась подлѣ меня.

— Такъ вотъ какъ? Такъ до этого уже дошло? Такъ вотъ почему ты, негодяй, остаешься дома по вечерамъ и посылаешь жену одну? Такъ ты не только еретикъ, но и развратникъ, распутный?

Я началъ оправдываться и оправдывать несчастную Беллу.

Я старался убѣдить разсвирѣпѣвшую ревнивицу, что все это была необдуманная шалость со стороны кузины, что она хотѣла меня напугать только. Я вралъ не ради себя, а для бѣдной Беллы, которую ожидалъ страшный скандалъ. Но всѣ мои хитрыя оправданія ни къ чему не повели. Жена моя неистовствовала напролетъ цѣлую ночь. Мнѣ было досадно на Беллу, заварившую всю эту кашу, но въ душѣ я страдалъ болѣе за нее, чѣмъ за себя. Ея необузданная любовь ко мнѣ, ясно выразившаяся въ ея смѣломъ поступкѣ, чрезвычайно льстила моему самолюбію.

Съ бѣдненькой кузиной отнынѣ были пресѣчены всякія отношенія. Вся эта исторія, однакожъ, благодаря разсудительной тещѣ, не были предана гласности. Ссора наша съ женою продолжалась долго, пока теща, убѣжденная въ моей невинности, не умаслила свою, ужь черезчуръ расходившуюся дочку.

Такимъ образомъ, фундаментъ нашего супружескаго счастія былъ заложенъ въ первый годъ брака, по всѣмъ статьямъ, такъ основательно, что онъ впослѣдствіи не только ужь не пошатнулся, но крѣпчалъ съ каждымъ годомъ все больше и больше. На этомъ прочномъ фундаментѣ построилось наше семейное гнѣздо; а въ этомъ гнѣздѣ поселился, вмѣстѣ съ нами, и тотъ демонъ супружества, который спеціально занимается науськиваніемъ супруговъ другъ на друга.

Повѣрьте, любезные читатели, этому демону не скучно было жить съ нами…

На дворѣ стояла плаксивая осень. Хмурое, сѣрое небо вполнѣ гармонировало съ моимъ мрачнымъ настроеніемъ духа. Былъ одинъ изъ тѣхъ тоскливыхъ дней, въ которые ипохондрики и страдающіе сплиномъ охотно подводятъ итоги своей постылой жизни. Я былъ въ разладѣ съ женою вслѣдствіе какой-то придирки съ ея стороны. Семейныя ссоры, хотя съ виду мелочныя и непродолжительныя, если онѣ часто повторяются, получаютъ характеръ страшной пытки. Казалось-бы, что значитъ одна капля воды, падающая на крѣпкій черепъ здороваго человѣка съ извѣстной высоты? Но если эта капля падаетъ разъ, другой, сотый, милліонный и пойдетъ стучать по одному и тому-же мѣсту, — этотъ крѣпкій черепъ затрещитъ подъ тяжестью ударовъ этой одной легкой капли. Вооружившись житейскою философіею, я долго сносилъ придирки моей половины, относясь къ нимъ, какъ взрослый человѣкъ относится къ дѣтскимъ капризамъ. Я видѣлъ, что меня и жену раздѣляетъ цѣлая пропасть, и что эту пропасть можно пополнить только тогда, когда кто-нибудь изъ насъ рѣшится бросить туда свои убѣжденія и свой характеръ.

Но всѣ наши диспуты ни къ чему не вели; всякій цѣпко дергался своего мнѣнія, и пропасть зіяла попрежнему, поглощая постепенно наше спокойствіе и счастіе. Хандра-ли, съ которою я всталъ съ постели, или сѣрое, хмурое небо, угрюмо смотрѣвшее въ маленькія окошечки нашего жилья, навели меня на дурныя мысли, но я былъ въ этотъ день мраченъ, какъ гроза. Какъ вихрь ворвалась къ намъ теща. Лицо ея сіяло счастіемъ, глаза искрились радостью. Она широко улыбалась.

— Поздравьте меня, дѣти!

Она любовно поцаловала дочь и бросилась-было ко мнѣ. Я отступилъ.

— Ой, да какой ты сегодня нахмуренный, батюшка! Что случилось?

— Мама, да говори-же скорѣе, съ чѣмъ тебя поздравить? перебила ее жена.

— Наборъ, дочь моя, наборъ. Понимаешь-ли ты?

— Какой наборъ? полюбопытствовалъ я.

— Рекрутскій наборъ, рекрутскій!

— Съ чѣмъ-же васъ поздравить прикажете?

— Да съ наборомъ-же этимъ самымъ и поздравь.

Недоумѣвающими глазами посмотрѣлъ я на тещу.

— Эхъ ты, простачокъ, какъ не понять такой простой вещи? А «Лондонъ»? А выручка? Понялъ?

— А!!

— Да. Впрочемъ, развѣ ты знаешь, что такое нашъ милый «Лондонъ»? Вотъ ты его увидишь въ полномъ блескѣ. Три года, шутка-ли, цѣлыхъ три года рекрутовъ не было у насъ. Вотъ что поправитъ мои обстоятельства, такъ поправитъ!

— Да вѣдь рекруты — бѣдный народъ!

— Рекруты? Тьфу! Это голыши. Что съ нихъ возьмешь?

— Отъ кого-же вы ждете поживы?

— Наёмщики, охотники, вотъ вашъ народецъ!

Теща, обрадовавъ насъ счастливою вѣстью, убѣжала, вѣроятно, обрадовать еще кой-кого.

Во время обѣда, она была необыкновенно говорлива и весела. Ко мнѣ чуть-ли не ласкалась. Я не могъ понять этого внезапнаго прилива нѣжности.

— А какъ тебя вчера расхваливали, Сруликъ, еслибы ты только зналъ.

— Кто, и за что?

— А вотъ. Я на тебя сержусь. Чужимъ доставляешь удовольствіе, а роднымъ нѣтъ.

— Какое удовольствіе?

— Ты у Б. часто на скрипкѣ играешь вмѣстѣ съ нимъ и другими, а у насъ — никогда. Чужіе наслаждаются, а насъ какъ будто совсѣмъ презираешь.

— Да изъ всей вашей семьи никто музыки особенно не любитъ.

— Что ты, что ты! Я-то музыки не люблю? Да я готова не ѣсть, не спать, а только слушать.

— Все это по случаю набора? замѣтилъ а насмѣшливо.

— Еще-бы! Это великое счастье.

— Не хочу… не хочу я этого счастья, робко вмѣшался тесть. — Грѣхи только на душу берешь. Теща окинула его презрительнымъ взглядомъ.

— Ты, пузырь, все о моей душѣ безпокоишься. Ты-бы лучше о моихъ башмакахъ позаботился. Вотъ какіе, посмотри, полюбуйся!

— Ну, ну, ну. Полно, полно, Бейла. Не ругайся только. Буду молчать.

— То-то. Ее вмѣшивайся куда не слѣдуетъ. А вотъ что, Сруликъ, я хочу тебѣ предложить: собери товарищей, да у насъ, въ «Лондонѣ», и играйте. Но вечерамъ никого не бываетъ, а если и зайдетъ кто — въ другихъ комнатахъ примемъ. Тутъ вамъ будетъ-свободно и привольно, а я хоть издали слушать буду. Я просила уже и Б. и прочихъ. Всѣ обѣщались.

Въ городѣ Л. два, три молодыхъ еврея-аматёра профанировали искусство. Одинъ кое-какъ надувалъ флейту, другой царапалъ скрипку, а третій безсильно боролся съ корытообразною виолончелью, которая, подъ его неуклюжими пальцами, издавала самые неблагопристойные звуки. Всѣ они были самоучки. — Этотъ-то оркестръ завербовала себѣ теща. Я не противоречилъ ея желанію, во первыхъ, потому, что мнѣ было безразлично, гдѣ ни упражняться, а вовторыхъ потому, что я въ матеріальномъ отношеніи былъ цѣликомъ зависимъ отъ моей тещи, и ссориться съ ней было бы черезчуръ накладно для моей себялюбивой натуры.

Итакъ, нѣсколько разъ въ недѣлю, нашъ жалкій квартетъ по вечерамъ собирался въ «Лондонъ» и услаждалъ нашъ собственный слухъ. Теща, большею частью, выходила изъ дому, а если и была дома, то возилась по хозяйству, въ самыхъ отдаленныхъ закоулкахъ, такъ что къ ней не долеталъ ни одинъ изъ звуковъ дѣтской музыки. Чего-же она добивалась? Отвѣтъ на вопросъ не замедлилъ послѣдовать. Черезъ недѣлю, двѣ-три, городишко Л. оживился стеченіемъ деревенскаго люда. Городъ Л. былъ назначенъ центральнымъ пунктомъ для сгона изъ всѣхъ окрестностей рекрутъ, а отсюда ихъ отправляли уже въ губернскій городъ для сдачи въ рекрутское присутствіе. Число рекрутъ было довольно значительно. Кромѣ того ихъ провожали въ городъ отцы, матери, сестры, братья, жены или невѣсты. По улицамъ встрѣчались цѣлыя гурьбы мужиковъ и женщинъ съ понуренными головами, съ заплаканными глазами. Всѣ эти толпы стремились въ кабаки размыкать горе. «Лондонъ», съ своей вычурной вывѣской, украшалъ собою всю базарную площадь, самое видное мѣсто въ городѣ. Непосредственно у дверей этого виднаго кабака начинался обжорный рядъ со всѣми его прелестями. Мелочныя лавочки и стойки съ сельскимъ, краснымъ и галантерейнымъ товаромъ умильно глядѣли прямо на «Лондонъ», и казалось, просили зарекомендовать ихъ гостямъ, стекающимся туда отвести душу и облегчить мошну. Всѣ эти удобства выдвигали кабакъ моей тещи изъ ряда обыкновенныхъ водочныхъ вертеповъ. Удивительно-ли, что грустныя и веселыя толпы стремились, съ своими закусками подъ мышкой, большею частью, въ «Лондонъ», на радость моей тещи, разсыпавшейся передъ ними мелкимъ бѣсомъ?