— Ну, значитъ, пиши, Хаимко, пропало.

— Если-бы ихъ не выгоняли! разсуждалъ задумчиво шинкарь.

— То что было бы?

— Уплачивали бы по немножку. Кстати, и хорошій урожай предвидится.

— А что дашь, если взыщу твои долги?

Хаимко затрепеталъ отъ радости.

— Дашь половину — возьмусь! рѣшительно объявилъ исправникъ, укладываясь на еврейскіе пуховики.

Дѣло уладилось.

На другой день, чуть заря деревня зашевелилась и ходуномъ заходила отъ ужаса. Сотскіе бѣгали какъ угорѣлые изъ улицы въ улицу, изъ дома въ домъ, и сгоняли народъ какъ на пожаръ. Бабы сопровождали своихъ мужей и сыновей, и голосили на взрыдъ. Вся толпа сгонялась къ управѣ. Слухи разнеслись, что прямо изъ управы, неисправныхъ податныхъ плательщиковъ погонятъ на казенныя и частныя работы, куда-то въ страшную даль, за тридевять земель. О распространеніи этихъ страшныхъ слуховъ постарался, по наставленію самого исправника, ловкій Хаимко.

Народъ, сплошной толпой, съ обнаженными головами долго ждалъ появленія начальства, переминаясь съ ноги на ногу и шопотомъ сѣтуя на свою судьбину.

При появленіи исправника, толпа поклонилась въ поясъ. Нѣсколько стариковъ выступило впередъ и бухнуло въ ноги строгому начальству.

— Не губи, батюшка, не губи, родимый! завопила депутація.

— А что? спросилъ надменно исправникъ.

— Не гони насъ на работы! Богъ милостивъ, хлѣбецъ народится, все уплатимъ, до копеечки уплатимъ. Нешто платить не хотимъ? Не можется, родимый, видитъ Господь — не можется.

— Да что вы, ребята? Я совсѣмъ по другому дѣлу наѣхалъ; по дѣлу радостному — вотъ что!

Мрачныя лица толпы вмигъ озарились надеждою.

Исправникъ направился въ сельскую управу, позвавъ за собою толпу.

— Вѣдомо ли вамъ, ребята, что жидовъ изъ деревень гнать велѣно?

— Чули это мы, отозвались одни.

— Давно бы такъ, нехристей! одобрили другіе.

— Водку въ долгъ не отпускать; — жидамъ строго было заказано. Объ этомъ знаете вы?

— Ни, ни, сего не вѣдаемъ.

— Такъ вѣдайте же!

— Значитъ, и платить не надо? спросилъ какой-то забулдыга, выдвинувшись изъ массы.

— Не только что платить не надо, но жиды, отпускавшіе свою поганую водку въ долгъ, вопреки закона, должны еще платить громадамъ штрафу столько же, на сколько имъ народъ задолжалъ. Штрафъ этотъ пойдетъ на податную недоимку — вотъ что. Поняли?

— Какъ не понять, батюшка!

Поднялся восторженный говоръ и шумъ.

— Молчать! гаркнулъ исправникъ. — Что расходились? забыли, при комъ стоите?

Настало глубокое молчаніе.

— Пиши! скомандовалъ исправникъ, обращаясь къ писарю сельской управы. — Нужно составить списокъ, сколько деревня задолжала жиду, чтобы опредѣлить количество штрафа, предстоящаго ко взысканію въ пользу деревни. А вы, обратился исправникъ къ толпѣ: — говорите, каждый сколько долженъ шинкарю Хапмкѣ; только, чуръ, не врать.

Писарь, чуть замѣтно ухмыляясь, взялся за перо.

— Стой! остановилъ его исправникъ. — Притащить сюда жида съ его разсчетной книжкой.

Нѣсколько сотскихъ бросилось со всѣхъ ногъ за несчастнымъ, якобы, жидомъ. Чрезъ нѣсколько минутъ явился еврей съ толстою, растрепанною книгой подъ мышкой. Еврей имѣлъ растерянный и до смерти испуганный видъ.

— Укажи, шинкарь, сколько кто тебѣ долженъ денегъ.

— Ваше высокородіе! пролепеталъ еврей: — они… занимали наличныя деньги… для посѣва…

— Укажи, кто долженъ и сколько! грозно прервалъ шинкаря исправникъ.

— Вотъ… онъ, указалъ шинкарь трепещущей рукою на одного изъ мужиковъ.

— Долженъ? допросилъ исправникъ мужика.

— Долженъ, батюшка, какъ не долженъ! отвѣтилъ радостно мужикъ.

— Сколько? продолжалъ исправникъ допрашивать жида.

Еврей развернулъ свою книгу.

— Пять рублей съ полтиною.

— Признаешь? спросилъ исправникъ мужика.

— Нѣтъ, родимый, чего врать: я долженъ ему девять рублей съ полтиною.

Еврей отскочилъ изумленный на два шага.

— Не знаю… можетъ, забылъ записать… замямлилъ онъ.

— Стало быть, забылъ, утвердилъ мужикъ. — Нешто не помнишь, когда я съ Сильвестромъ…

— Запиши! приказалъ исправникъ писарю.

Поочередно еврей указывалъ на своихъ должниковъ. Долги безпрекословно признавались. Но удивительно было то, что большая часть должниковъ спорила съ своимъ кредиторомъ о томъ, что цифры ихъ настоящаго долга гораздо значительнѣе цифры, записанной за ними въ шинкарской книгѣ, убѣждая еврея разными предположеніями и доказательствами, что онъ ошибся, забылъ записать. Нашлись, однакоже, и такіе мужики, которые ни за что не хотѣли признать себя должниками. Сосѣди ихъ лукаво подбивали.

— Чего отпираешься? вѣдь долженъ? злорадно усовѣщивали ихъ лукавые сосѣди, подмигивая глазами и подталкивая локтемъ.

— Не могу я грѣха на душу брать. Стало быть, не долженъ — и шабашъ.

Когда списокъ долгамъ былъ такимъ образомъ составленъ, исправникъ велѣлъ прочитать его вслухъ.

— Вѣрно тутъ написано? спросилъ исправникъ поименованныхъ лицъ.

— Вѣрнёшенько! утвердили вопрошаемые.

— Грамотные! подпишите и за себя, и за неграмотныхъ.

Приказаніе было исполнено. Поселяне, довольные, разбрелись по домамъ. Бѣдняки радовались, что однимъ ударомъ убили двухъ мухъ разомъ: избавились отъ назойливыхъ домогательствъ шинкаря-кредитора и отчасти отъ податныхъ недоимокъ. А на радостяхъ, набросились на водку Хаимки и пили на послѣдніе гроши. Хаимко, повидимому, былъ разъяренъ и въ долгъ уже не отпускалъ больше.

Заручившись личнымъ признаніемъ и подписью должниковъ, мудрый исправникъ смастерилъ актъ, что, вслѣдствіе прошенія мѣщанина Хаима N о томъ, что такіе-то и такіе-то, занявъ у него наличныя деньги на посѣвы и проч., отказываются нынѣ отъ уплаты, имъ, исправникомъ, лично были спрошены подлежащія лица, кои словесно признали и подписью утвердили основательность и законность требованіи просителя Хаима N. Основываясь на этомъ актѣ, исправникъ строго предписалъ сельской управѣ принять самыя принудительныя полицейскія мѣры ко взысканію денегъ съ кого слѣдуетъ, коими и удовлетворить просителя.

Исторія кончилась тѣмъ, что съ мужиковъ выжали послѣднее. Исправникъ получилъ львиную долю добычи, а чрезъ нѣкоторое время, онъ же выгналъ еврея Хаима изъ деревни, а несчастныхъ мужиковъ погналъ на шоссейныя работы.

Я и отецъ страдали отъ чиновныхъ обиралъ, относительно, меньше другихъ деревенскихъ евреевъ. Отецъ мой, какъ мелкій контрагентъ Тугалова, состоялъ подъ покровительствомъ откупа, а откупъ состоялъ подъ покровительствомъ тѣхъ, предъ которыми исправники, а тѣмъ болѣе чиновная мелкота, и пикнуть не смѣли. Отецъ мой заимствовалъ свѣтъ и теплоту у Тугалова, а я тоже грѣлся на этомъ фальшивомъ солнышкѣ. Но откупной терминъ приближался къ концу; торги на новые откупа висѣли на носу. На откупъ Тугалова оказываюсь много претендентовъ. Самъ Тугаловъ не разсчитываіъ удержаться на своей откупной почвѣ. Въ ожиданіи скораго наступленія радикальныхъ перемѣнъ, мы съ матерью рѣшили покончить нашу торговлю въ деревнѣ и перенесть ее, какъ можно скорѣе, въ близлежащій городокъ, гдѣ евреямъ дозволялось жить и торговать. Городская торговля требовала уже другихъ товаровъ, для чего я и накупилъ значительные запасы болѣе цѣнныхъ продуктовъ. По поводу этого я влѣзъ въ несравненно большіе долги у оптовыхъ торговцевъ. Всѣ мои запасы я складывалъ въ моей переполненной лавчонкѣ. Переѣздъ въ городъ я опредѣлилъ къ тому времени, когда узнаю, за кѣмъ остался откупъ Тугалова на будущее четырехлѣтіе.

Однажды, въ глухую полночь, меня разбудилъ осторожный стукъ въ окно и тихій говоръ нѣсколькихъ человѣкъ. Я перепугался со сна тѣмъ болѣе, что, съ нѣкотораго времени, начали проявляться крупныя воровства и грабежи въ окрестностяхъ и даже въ самой деревнѣ. Я до того не былъ спокоенъ на счетъ моей лавчонки, что спеціально для нея нанялъ ночнаго сторожа. Меня до сихъ поръ никто не безпокоилъ по ночамъ: на товары, съ заката солнца, не было уже запроса, а о кабачныхъ посѣтителяхъ заботилась сама цѣловальница, безъ моего личнаго участія. Понятно, что тихій говоръ въ такую пору у окна моего жилья, стоявшаго вдали отъ прочихъ сосѣднихъ жилищъ, какъ-то особнякомъ, не предвѣщалъ ничего хорошаго. Я не зналъ, что дѣлать и, въ нерѣшимости, продолжалъ лежать, дрожа всѣмъ тѣломъ. Стукъ въ окно раздался въ другой и третій разъ. Проснулась жена и вцѣпилась въ мою руку.