Клавдия, уже сидя за столом и лениво хлебая суп из котелка, простодушно заметила:
— Тебе не стыдно, Николай, что твой тесть живёт в душном ящике, в то время как другие понастроили себе пусть маленькие, но всё же приличные домики из силикатного кирпича? Ты ведь такой строитель...
— Не понукай его, мама, — вмешалась Лида. — У него и так нелёгкая жизнь. К тому же, чем скромнее, тем лучше. Зачем отцу хоромы?
— Отцу нужно жилище, — сурово сказал Николай, посасывая сигарету, благо на свежем воздухе никто не мог запретить ему курить в своё удовольствие. — И оно будет у него. Без шика, но пристойное: кирпич, шифер... Комнатка, пригодная для отдыха. Разоримся, ничего...
— Зачем тебе разоряться? — наивно спросила Клавдия. — Было бы желание...
— Желание чего? — резко спросил Николай. — Желание разжиться? Ни гвоздя, ни кирпича, ни балки, ни доски... Понимаете? Всё купим, как надо. Надеюсь, вы меня поняли?
— Странным тоном разговариваешь с тёщей, — пальнула Клавдия. — Что я такого тебе сказала?
— Никто никому ничего такого не сказал, — постарался я залить вспыхнувший было костёр ссоры. — Ничего мне не надо. Мне хорошо в этой мышеловке, пусть бы только светило солнце и был мир на земле.
Я вышел, предоставив женщинам продолжать разговор. Осенний солнечный день был напоён теплом и тихой радостью. Зелень ещё не поблёкла, но как бы уже утратила летнюю упругость и способность к росту. На яблонях желтели плоды, под деревьями валялась падалица.
Между тем Николай взял спиннинг и ушёл на берег, оставив чертёжик на песке и колышки с натянутыми между ними верёвочками — контуром будущего фундамента под стены. Я, конечно, мечтал о домике. И втайне надеялся на помощь зятя. Мне хотелось иметь нечто более привлекательное, чем контейнер.
Придя с берега без улова, Николай присел к столику, который я сколотил собственными руками, и сказал, будто продолжая только что прерванный, всё ещё занимавший его мысли разговор.
— Наш папаша сам виноват, если хотите знать. Надо нажимать. Надо зудеть над ухом.
— На кого же это я должен нажимать? — спросил я, чувствуя, что начинаю злиться. — Не на тебя ли? Не у тебя ли над ухом я должен зудеть, чтобы построить домик?
Нет, не было мира под тенью моего садика. Зятёк снова обернулся ко мне непостижимой, неосвещённой своей стороной и накрепко задёрнул шторки. Вероятно, у меня в самом деле несносный характер.
Мои размышления прервала жена. Со свойственной ей категоричностью она объявила:
— Он прав, твой зятёк. Пока не толкнулся в дверь, она не отворится. А ты разве толкался? Ветерану могли бы помочь. Конечно, без фокусов, законно. Не так, как у этого... Сорочкина. Хапуги, для которого нет ничего святого. Машины всё-таки государственные, а не его собственные. Как же так можно?
— Тише, — сказал я, — здесь такая акустика, что, бывает, тут чихнёшь, а с берега кричат «на здоровье». Вот, слышишь?
В тишине осеннего вечера надсадно ревела вода в саду Козореза и доносился его смех и неизменное «дети природы, ха-ха-ха!» По соседству, у вдовой старушки, плакал внучек.
— Что мне до них? — не унималась жена. — Уж где-где, а на природе я могу высказаться. В жизни чужой копейки не присвоила и ни на что чужое не зарюсь, не говоря уже о государственном, а тут сороки всякие...
— Тише, милая, — шёпотом сказал я. — Ты же доказать ничего не можешь, одни сплетни...
— Эй, дети природы! — раздалось совсем близко. — О чём спор? Анатолий Андреевич, принимайте гостей. С вашей женой мы немного знакомы, привет-привет. Здесь, догадываюсь, семейный конфликт, дети природы? О чём шумите?
Он как бы вдвинулся во двор, волосатая грудь его, казалось, вот-вот лопнет от радости, которая распирала её, и весь он вроде бы заполонил и дом, и сад, — всё пространство вокруг. На лице его сверкали водяные брызги.
— Нет ли у вас, люди добрые, постного масличка? Гости у меня. Помидорчики, огурчики, лучок приготовил, отменное блюдо с постным масличком, а его-то как на зло нет. Понимаете, нежданно семейство нагрянуло, дети природы. Дочка — кандидат наук по медицине, да и вторая около того, подбирается, можно сказать. Зятёк тоже защитился недавно, тот по технической части. Все по науке. В нашем государстве учёных ценят...
— Постного масла нет, — перебила Козореза Лида.
Когда Козорез ушёл, чуть оторопев от резкости моей дочери, Николай недовольно произнёс:
— Какая тебя муха укусила, Лида? Кто тебя учил такому гостеприимству?
— Ненавижу хвастунов и благополучников самодовольных.
— А я порицаю зависть и завистников, — не выдержал я. — Ты-то знаешь Козореза?
— Достаточно мне посмотреть на его лучистую физиономию.
— Ты посмотри лучше на его руки. Они все в мозолях и жилах. Он жизнелюб, добрый человек.
— Есть люди, — продолжала Лида, уже не обращая внимания ни на меня, ни на Николая, — есть люди, для которых эти степени, эти оклады — главная цель. Свинство! Можно и по-другому... Наш начальник цеха тоже кандидат. И машина у него, и всё другое. Заработок немалый. Всё есть. Но оно, поймите, естественно, как бы само пришло. Как вот снег идёт и белым-бело. Понадобилось бы для важных целей всё отдать державе — отдаст, глазом не моргнёт. Не от купеческой щедрости, а от душевного богатства. И не в домиках тут дело, мама. Вот и отец у нас такой: не зарится на хоромы, нет у него этого... Ведь правда, отец, правда?
Очень нервная у нас Лида.
Николай спросил:
— Есть у вас постное масло, Анатолий Андреевич?
— Я давала тебе целую бутылку, — сказала Клавдия.
— Постное масло есть, — подтвердил я. — Вот. — Я достал из шкафчика светлую бутылку.
Лида молча взяла её и вышла.
Мы все долго молчали. Наконец Николай сказал:
— Она ужасно устаёт на работе.
— Она справедливая, — добавила Клавдия.
— И резкая, — заключил я.
Потом вошла Лида.
— Всё в порядке, — доложила она. — Извините. В одного из зятьёв я чуть не влюбилась.
— Надо бы поглядеть на дочерей, — в свою очередь съязвил Николай.
— Две красавицы, можешь не сомневаться, — сказал я. — Хотя наша Лида определённо не уступает...
— Набиваете цену, Анатолий Андреевич, — проговорила Лида и обняла меня из-за спины. Я услышал тонкий запах духов и подумал, что ни разу не дарил дочке духов. Да если по совести признаться, то и жене не дарил. Вот уж, действительно, никому не скажи. А потому, видать, что никогда у меня не было лишних денег. Все отдавал в семейную казну. Тоже ведь для мужчины неприлично, а так складывалось. А ведь в других семьях как-то по-другому всё идёт. Не только духи, а и цветы муж преподносит супруге. Я тоже приношу домой цветы. Из собственного сада. Ну, это другое. А покупать — никогда не покупал. Что же до духов, так я и названий-то их не знаю. Их нынче развелось видимо-невидимо. Названий много, а запах, как мне представляется, один. Правда, оттенки имеются, но их не умеючи не различишь. Кое-кто различает. Обидно мне стало. Как будто виноват я перед своими домашними — перед женой, дочкой. В самом деле, вниманием их обошёл.
Мне стало грустно.
— А всё же, дочка, виноват я перед вами. Куда ни глянешь, все родители про детей заботятся: одним жильё устроят приличное, другим в науке помогут, третьим рояль или там полированный гарнитур в подарок. Не говорю уже про флакон духов, что ли...
— Для всего такого у меня есть муж, — сказала Лида, всё ещё не выпуская моей шеи из кольца рук и с дочерней нежностью прильнув ко мне. — Правда, он не кандидат наук, но вполне заслуженный строитель, и я люблю его.
— Довольно тебе дурачиться, Лидка, неуравновешенное ты существо, — сказал Николай. — Впрочем, твой характер подходит мне. Невероятно, но факт.
— Вот и объяснились все в любви, — завершила Клавдия. — Теперь только нам остаётся, Анатолий, сказать друг другу что-нибудь такое...
— Чтобы солнце светило и мир был на земле, — снова повторил я сентенцию Козореза.
— Главное — деревья. И цветы. Всё остальное не имеет значения. Ох, как нужен тебе здесь хозяйский глаз!
