— Ладно.

— А бухло?

— Осталось немного ирландского виски, «Пауэрс», кажется.

— Классно, поехали на Кубу.

— Ты с нами?

— Я с вами, старик.

— Ух ты.

— Однако я намерен вернуться. Давай считать, что мне надо сменить обстановку.

— Можешь не объяснять, старик, все классно. Розенблюм что-то пел насчет кредитки. А как же цаца?

— На хуй. Временно, скажем так.

— Правильно. Ты с собой что-нибудь берешь?

— То, что ты видишь.

Хефф сидел на заднем сиденье между Джек и Джуди Ламперс, Хуан Карлос вел машину, а Гноссос по очереди уничтожал остатки парегорика, «смесь 69» и ирландский виски. В Делавэре он проснулся и окликнул Хеффа:

— Эй, мы где?

Хефф теперь был за рулем.

— Делавэр, старик, — сказал он.

— Охренеть, как смешно.

— Будет еще смешнее, если ты на него посмотришь.

— А? У тебя есть темные очки?

— Джек, дай Папсу очки.

— Ага, старик, когда мне надоест пялиться, разбуди меня в Вашингтоне. Надо кое-кому позвонить.

В Вашингтоне ему сообщили, что отец Кристин на совещании у Президента Соединенных Штатов. Но Гноссос вытащил его к телефону, сказав, что несколько минут назад советский культурный атташе расстрелял из автомата миссис Макклеод.

— Боже мой, — выговорил мистер Макклеод на другом конце провода, — как это произошло? Вы сообщили в Пентагон? — Голос у него был, как у диктора.

— Ничего не произошло, дядя, налей себе стакан молока и сядь в кресло.

— Было восемь часов утра, и Гноссос стоял в будке на автозаправке, поглядывая на выстроившуюся у машины команду. У ветра здесь появился совсем новый пьянящий аромат.

— Кто это? Что с моей женой?

— Я уже сказал тебе, старик, ничего, мне просто надо с тобой поговорить, сечешь? До вас, кошаков, иначе фиг доберешься.

На другом конце провода что-то путано забормотали, щелкнула отводная трубка, послышался приглушенный шепот, затем:

— Не будете ли вы так любезны сообщить мне…

— Похоже, я обрюхатил твою дочь, только и всего. Хочу, чтоб ты знал.

Опять шепот.

— Что вы сказали?

— Но я честный человек, так что можешь не дрыгаться.

— Что?

— Получится симпатичный дитенок, настоящий грек, кудрявый такой, темненький. Меня зовут Паппадопулис.

— Очень приятно. Что это значит…

— Некогда болтать, старик, монеты кончаются, мы тут собрались на Кубу.

— Куда?

— Потом, потом. Скажи Президенту, что мы за него.

Он повесил трубку и втиснулся в машину рядом с Джуди Ламперс.

— У тебя нет «клоретов» или еще чего, детка? От меня, наверно, несет, как из болота.

В Мэриленде он нашел открытку с изображением девушки в коротких шортах и рубашке «поло», которая никак не могла приструнить своего кокер-спаниэля. Пес носился кругами, наматывая поводок вокруг ее бедер. Удивленные губки сложены в чувственный овал, на голове бескозырка. Гноссос отправил такие открытки всем, кого смог вспомнить, включая Луи Матербола — на старый таосский адрес с надписью «Перешлите, пожалуйста, адресату» на лицевой стороне.

Когда в голове прояснилось, Гноссос сел за руль. Поймав один раз ритм, он уже не мог с него сбиться ни сам, ни чьими-либо усилиями. «Импала» мчалась 111 миль в час по прямой, разгоняясь на спусках до 120-ти. С автозаправки он привез их на окраину города и остановился у самой трассы, напротив торгового центра, у памятника Вашингтону. Заглушил мотор и потребовал почтить память. По газону бродили толпы туристов, жевали мороженое и близоруко щурились на торчащий обелиск.

— Смотрите на него, люди, — призывал Гноссос. — Это Джордж Вашингтон.

Джек доверили остаться в машине наедине с Джуди. Хуан Карлос и Хефф стояли рядом.

— Где? — спросили они.

— Точно не знаю, но должен быть где-то здесь. Я его чувствую.

— Он всегда с тобой, Папсик. Толстый белый папаша.

— Брось, Хефф, зачем так сурово.

— Генерал Вашингтон, — воинственно произнес Хуан Карлос, прижимая к сердцу ковбойскую шляпу. — Я салютываую ему.

— Тьфу, — сказал Хефф, — фашист.

— Оцени архитектуру, добрый Хеффаламп. Какие четкие линии. И как они устремлены — как бы это сказать — наверх. Ну и вниз тоже. Дьявольская простота.

— Засунь ее себе жопу.

— Наше духовное наследие? Ты шутишь. Нашу гордость. Наше величие.

— Он был рябой.

— Но он ходил по воде, ломал целки и чего там еще.

— И таскал парик.

— Фасад, старина. Обманка для тори, тактический ход. — Гноссос прикрыл глаза ладонью, словно ослепленный сиянием высокого духа, безмолвно и смиренно отвернулся.

— Хватит, старик, сваливаем, а то не успеем на баржу.

— Доблесть и честь. Сечешь, что значит доблесть и честь?

— Чесь, — эхом откликнулся Хуан Карлос, едва не плача.

— Марта Вашингтон, мать и жена.

— Их, — сказал Хефф.

— Разве что Бэтмен милее сердцу американского мальчика.

Девушки кричали им что-то из машины, но Гноссос не унимался:

— Круче только Марк Трэйл.

В Ричмонде, Вирджиния, они оптимистично ввалились в «Таверну матушки Фишер» съесть кукурузных оладьев и выпить коктейля, но никто даже не пошевелился их обслужить. Гноссос забарабанил кулаком по столу. За стойкой раздался приглушенный шепот, потом появилась матушка Фишер собственной персоной и положила перед Гноссосом табличку, из которой следовало, что Хефф — ниггер. Гноссос встал из-за стола, уселся на холодильник и не слезал до тех пор, пока помощник шерифа собственноручно не отнес его в машину.

В Эмпории, Вирджиния, они повторили попытку — на этот раз белобрысый детина долго смеялся, брызгая на них слюной.

— Пойдем, старик, — сказал Хефф. — это тяжело.

— Тяжело? Ты серьезно?

— Пойдем.

Джуди Ламперс, чтобы разрядить обстановку, посмотрела на часы.

— Господи, уже полдевятого.

Гноссос стащил в забегаловке две полные банки с сахаром и сунул их в рюкзак. Пока на стоянке перед магазином «Сейфуэй» все давились сыром и колбасой, он сидел у дверей и внимательно изучал выходивших из машин людей. Выбор пал на подростка в фуфайке с надпистью «Олимпийская спирткоманда США», державшего в руке длинный список покупок. Гноссос сел в его желтый «линкольн», подъехал к ресторану и, оглядевшись по сторонам, метнул банки в стеклянную витрину. Вернулся на стоянку, съел кусок проволона и сдал «импалой» назад как раз в тот момент, когда примчавшаяся полиция обнаружила «линкольн» и уже арестовывала нагруженного пакетами изумленного подростка.

В Файеттвилле, Северная Каролина, Джуди Ламперс проснулась от того, что Джек полубессознательно массировала ей пальцы ног, а волосатая лапа недомерка Хуана Карлоса Розенблюма изучала то место, где ее бермуды соединялись с ляжками. Происшествие потрясло несчастную девушку.

На берегу мутной реки Санти они объедались оладьями, овсянкой, кукурузными лепешками, жареными креветками и обпивались холодным бочковым пивом. Ресторан был негритянским, обслуживание великолепным, и во время десерта, состоявшего из лимонного шербета и мускатной дыни, Хефф ушел в туалет, чтобы выплакаться там у окна. Но видел его только Гноссос.

В Чарльстоне они вышли поглазеть на Форт-Самтер, и Гноссос торжественно продекламировал все, что мог вспомнить из «Звездно-полосатого флага»:

— «…и в тенях предвечерних…»

— Хоть бы материю не мацал. — Джуди Ламперс никак не могла прийти в себя. Хуан Карлос Розенблюм пулял из хлопушек и этих слов не слышал.

— «…при вспышках атак…»

— Джек достала меня своими фетишами, Папс, — теперь вот пальцы ног.

— Хефф пытался прикурить на ветру. — Если она так себя ведет, то кому она нужна? Мне? — Всеми покинутая Джек спала на переднем сиденье, закутавшись в одеяло.