— Кто — продолжал Хефф, не обращая на них внимания, — был преданным филиппинским соратником Зеленого Шершня?

— Катон, — небрежно ответил Гноссос, забирая «Хайбол» у пробиравшейся мимо официантки. — Которого, кстати, сперва сделали япошкой, но после перл-харборского дерьма пришлось переиграть.

— Точно. А кореш Хопа Харригана?

— О! Хоп Х а-а рриган.

— Лудильщик. — Гноссос между двумя глотками.

— Послушай, — нажимал Янгблад. — Ты не понимаешь: если она протащит свою фигню про надзирательниц, мы больше не увидим женщин даже в собственных квартирах!

Еле уловимая общая пауза — все одновременно затаили дыхание.

— Прости, не понял? — Гноссос и Фицгор почти хором.

Снова пауза.

— Никаких женщин. — Янгблад откинулся на спинку стула.

— Городских тоже? — Помахав отманикюренным мизинчиком, Эгню криво ухмыльнулся сразу двум девушкам и получил в ответ ледяное презрение.

— Она говорит, — Янгблад чувствовал, что пришло его время, — эта Панкхерст так и говорит: мужская квартира, слушайте внимательно, — это прямая дорога… к петтингу и сношениям.

Тишина.

— Она всего лишь исполняет свой долг. — Хефф, явно сдерживаясь. — Господь дал ей право.

— Исполнять свой долг, — добавила Джек.

— Кто был спонсором у Джека Армстронга?

— «Уитис», — ответил Гноссос. — Она, стало быть, против траха, так что ли?

— Сношений, — безнадежно поправил Фицгор. — Скажите Христа ради, какого черта?

— А кто познакомил нас с Капитаном Полночь?

— «Овалтайн», старик. А что если вытащить ее и заставить повторить…

— Не замайтесь ерундовой, — сказал Розенблюм. — Даешь революцу. Спихнуть эту, как ты ее назвал Панхер.

— Кто-то куда-то лезет, — спокойно предупредил Хеффаламп сквозь беспорядочную болтовню, — Кому-то надо думать, а не блятьлезть.

Он прав. Надо осторожнее.

— А в чем прикол, старик?

— Ты сам все понял. Нужно, чтобы она все это повторила. Только на этот раз — публично.

— Даешь революцу. — Опять Розенблюм.

— Только пока неясно, как это сделать. — Пауза, наклон вперед. — Может, ты что-нибудь придумаешь.

Гноссос огляделся.

— Я?

— Заклятый враг Капитана Полночь? — мигает Хефф.

— Иван-Акула, — сказала Джек, обе руки теперь на столе, а все внимание — на груди Ламперс.

— Ты что, всерьез, старик? Я?

— Если она повторит публично про петтинг и сношения, мы, вероятно, сможем что-то сделать. Вопрос переходит в плоскость морали. То есть, в таком случае она становится в оппозицию П и С как сущностям, так и концепциям, не имеющими ничего общего с квартирами в Кавернвилле. Мы можем ее спровоцировать. Ходят разговоры, что у нее есть шанс стать президентом Ментора, но это перспектива слишком пугающа, чтобы сейчас обсуждать.

— Спихнуть ее, — сказал Розенблюм.

Гноссос смотрел на Янгблада. Редактор был одет в простую белую рубашку от «Эрроу» с распахнутым воротом, без петелек на воротнике, а лицо выглядело даже честным.

— Твой план — провокация, зачем?

Янгблад подался вперед, понизил голос и упер взгляд в стол:

— Нам нужен Президент.

— Убивать, — объявил Розенблюм.

— Не лезь, Папс.

— Послушайте, — сказала Джуди Ламперс, отворачиваясь от взгляда Джек.

— Это у меня тут специальность — социология, и я знаю: к тому, о чем вы сейчас говорите, это никак не относится, я хочу сказать, господи, если вы собрались скинуть Президента, то это будет невероятно утомительно. Если не сказать — трудно .

— Пора в общагу, — сказала Джек, бросив взгляд на стенные часы. — Ламперс, тебе в Юпитер?

— Я говорю о Президенте, именно так.

— В другой раз, старик, —Гноссос поднялся и опрокинул в рот остатки «хайбола». — Потом. Подъем, старый Хеффаламп, у меня есть для тебя пара слов. И небольшая миссия.

— Кто изобрел кодограф Капитана Полночь? — Хефф с трудом поднялся на ноги. «Гриль Гвидо» заволновался, зашевелился — подступал Девичий Комендантский Час.

— Ламперс, детка, побыстрее, — скомандовала Джек, — а то опоздаем.

— Я могу вас отвезти. — Фицгор.

— Никто меня не слушает, — сказал Хефф, качаясь, но уже на ногах. — Кто изобрел…

— Икебод Мадд, — ответил Гноссос, после чего небрежно залез в рюкзак и предъявил публике заржавленный приборчик с выбитыми по краю буквами и цифрами. Все замолчали и в ошеломленном почтении уставились на устройство.

— Кодограф, — объявил Хеффаламп, когда истекло несколько благоговейных секунд. — Кодограф Капитана Полночь!

«Гвидо» повержен в полную тишину, головы, включая официантскую, сперва поворачиваются к артефакту, который гордо демонстрирует Гноссос, потом задираются вверх, точно к облатке на причастии — дань отдана. Они запомнят.

По мраморному вестибюлю Анаграм-холла, пустому и безмолвному, если не считать эха от их сиплого шепота, ползли на карачках Хеффаламп и Гноссос.

— Ты куда меня тащишь, псих? И где ты взял плотницкий молоток?

— У Блэкнесса в машине. Заткнись, тут может быть сторож. Через минуту шуму будет предостаточно.

— Господи, Папс.

Они выползли из вестибюля и двинулись по главному коридору, Гноссос время от времени зажигает спички, чтобы разглядеть номера кабинетов; вспышки придают жутковатую определенность расставленным вдоль стен белым бюстам.

— Вот, кажется, этот.

— Где?

— Шшш.

Он поднялся на колени и осмотрел замок, затем вытащил из рюкзака пилку для ногтей и сунул в скважину. Похоже, язычок одинарный. Слишком глубоко. Назад. Нет. Нехорошо.

— У тебя нож с собой, Хефф?

— Блядство, старик, — Ощупывая карманы джинсов, находя, протягивая.

Гноссос отогнул шило и сунул его в замок так же, как раньше пилку. Намного лучше. Кажется, влево. Вот. С ощутимым щелчком язычок повернулся, и Гноссос, резко нажав на дверную ручку, толкнул Хеффалампа в кабинет. Закрыл дверь, и несколько секунд они молча простояли на ковре. Видишь, как просто.

— Вот мы и на месте.

— Блять, Папс.

— Спокойно, старик. Этот кошак дал тебе пинка, так?

— Ага.

— Содрал с меня пятерку, так?

— Так.

Пригибаясь под окнами, они поползли по кабинету, Гноссос зажег еще две спички, и в конце концов парочка остановилась перед большим застекленным шкафом.

Открывайся, хи-хо. Сладкие слюни возмездия.

По одному он вытащил из шкафа все минералогические экспонаты декана Магнолии — кварц, сланец, самоцветы, вулканические подарки — и выложил из них на ковре равносторонний треугольник.

— Черт возьми, что все это такое, Папс?

— Одна большая хуйня. — Со всего размаха Гноссос лупит молотком по первому камню, размалывая его в крошево песка и пыли.

Март подкрался неуклюже, словно лев из «Волшебника страны Оз», ветры, сменив напор своих северных сил, уплотнялись на горизонте и забирали все дальше на запад, а по-прежнему невидимое солнце каждый день карабкалось все ближе к зениту, согревая ползущие по ущельям облака и выпуская на волю первый весенний дождь.

Влажным свинцовым утром Гноссос сидел на узкой кровати у недавно вставленного и наглухо запечатанного окна и, скрестив ноги под монструозным стеганым одеялом, бегло проглядывал редакционную страницу менторского «Ежедневного Светила». Появлению газеты, как обычно, предшествовал таинственный и деликатный стук в дверь. Услыхав его, Гноссос на цыпочках пересекал индейский ковер, ждал секунду, расположив пальцы на оловянной щеколде, которую где-то раздобыл Фицгор, затем рывком распахивал дверь, надеясь застать таким образом врасплох если не продавца газет Джимми Брауна, то хотя бы зазевавшегося молокососа из рекламы автопокрышек «Фиск» со свечой в руке и колесом на плече. Но за дверью никогда никого не оказывалось. Площадка, ступеньки, улица перед домом были пусты. В те редкие дни, когда он уже не спал, а в голове успевало проясниться — или еще не ложился после проведенной над полярными координатами ночи, — Гноссос усаживался перед дверью на корточки и, сжимая в руке сваренное вкрутую яйцо, ждал шагов, намереваясь вскочить, как только раздастся стук. Но в такие дни газету не приносили.