— Ты меня спрашиваешь, старик? Сам должен знать.

— Она не нарочно, — сказала девушка, и стакан с белым вином переместился к ее губам. — Она тебя не дождалась.

— Вот видишь? Черт возьми, что я тебе говорил? Надо было стопить машину.

Смотрит на меня поверх бокала. Неужели?

— Эй, Джек, — окликнул Хефф, проводя пальцем по ее бровям. — Джеки, малышка?

— Ооооо, — был ответ.

— Красивая. — Рядом опять материализовался Хип в сопровождении вампирши с египетскими глазами. — Оставь ее.

Поигравшись с молнией на мокрой парке Гноссоса, вампирица поинтересовалась:

— Ты кто?

— Рави Шанкар, — ответил он.

— Эй? — Перепачканный указательный палец Хипа ткнулся в плечо девушки в зеленых гольфах. — Тебе хочется потанцевать, так, может, покувыркаемся?

Пока Хип говорил, она смотрела на Гноссоса, потом безразлично сказала:

— Нет.

— Я секу в иностранном, — сообщила вампирица. — Чье это имя? Рави? Так экзотично.

— Армянское, — ответила девушка.

— Я Рави спрашиваю, — огрызнулась вампирица.

— Оооооооооо, — произнесла Джек, приходя в себя и глядя в обалдевшее лицо Хеффа. Хихикнула, и, откинув назад голову, потянула Хеффа так, что тот повалился прямо на нее.

— Тащится, дядя, — сказал Хип, имея в виду Джек; моментально забыв о девушке он теперь барабанил Хеффа пальцами по спине. — Может схилять хотите, где потише?

— Давай танцевать, — предложила вампирица, теребя воротник Гноссоса.

— А может, и покувыркаемся.

— Послушай… — начал он.

— Здесь есть еще комната, — сказала она.

— Эй, Джек! — кричал Хефф, затравленно елозя на месте, — да господи ты боже мой!

— Мне и тут нравится, — ответил Гноссос, оглядывая девушку, на этот раз откровенно, с головы до ног, чтобы она это видела, отмечая каждый дюйм: каштановые волосы собраны медным обручем, рукава голубой холщовой рубашки закатаны до локтей, черная юбка, зеленые гольфы, на ногах пока больше ничего. Когда он вновь поднял взгляд, ответом ему была терпеливая улыбка, голова чуть склонилась набок. Хорошо, слишком хорошо.

— О! — В теннисных тапочках прискакала Джуди Ламперс. — Ну наконец-то ты пришел. Хуан говорил, что ты должен быть, а я все не могла дождаться, я давно хотела сказать, как это было здорово, тогда у Гвидо, то есть, господи, все эти старые радиопостановки, я ведь совсем уже про них забыла.

— Вечер добрый, — трезвым голосом объявил Дрю Янгблад, воротник белой рубашки расстегнут.

— Скоро, — сообщил Хуан Карлос Розенблюм, — начнется революца.

— Здесь есть еще одна комната, дядя, — шептал Хип растерянному Хеффалампу. — А то мало ли чего. — Пальцы его левой руки все так же цапали воздух, в правой он держал косяк. Гноссос бесцеремонно забрал у него мастырку и глубоко затянулся. Действительность разваливается на куски, спокойно, назревают конфликты. Стань Ганди.

— Послушай, — сказала Джуди Ламперс, подталкивая его локтем, глаза горят, тон заговорщицкий, — это же не то, что я думаю, ну, в этой сигарете, да?

— Не знаю, детка, просто наш табачник придумал какую-то смесь, ха-ха.

— Ха-ха.

— Без никотина, — объяснила девушка в зеленых гольфах, отпив вина.

— Ха-ха, — не унималась Джуди Ламперс, явно ничего не понимая, потом подмигнула и понизила голос: — А как оно действует? Может заставить что-нибудь делать?

— Красоту, тетя. — Хип отвернулся от Хеффалампа и теперь улыбался Джуди, демонстрируя отсутствие зуба. Затем подвигал веком на здоровом глазу, и протянул ей косяк толще которого, Гноссос еще не видел.

— Ой, я не могу, — пискнула Джуди Ламперс, вытянула руку и оглянулась на Гноссоса за поддержкой. Почему нет?

— Валяй, — подмигнул он ей. — Это клево. — Он затянулся — примесей не чувствуется — и задержал в легких дым.

— Мы бы хотели, гм, с тобой как бы поговорить, — влез Янгблад, — пока ты еще не слишком, это…

— Эта Панхер, — объяснил Хуан Карлос Розенблюм, — Мы ее спиханем, увидишь.

— Может, действительно стоит попробовать? — спросила Ламперс; после такого вопроса Хип повел ее к свободной пенорезиновой подушке: сражение выиграно. — Я хочу сказать, эта штука разве не может заставить меня делать то, чего я не хочу?

Джек закинула ноги, пока еще в джинсах, Хеффу за спину, плотно прижимая его к себе.

— Я хочу трахаться, — объявила она, хохоча, как ненормальная, прямо в его вытаращенные глаза. — Трахни меня.

Еще одна затяжка — может, сбежать, угнать чью-нибудь машину.

— Хорошая дрянь, а? — спросила вампирица.

— Динамит, детка, только вытащи свои лапы из моего кармана.

Мартышка-паук развернулся и теперь скалился в их сторону.

Что у меня в руке?

Он опустил глаза на собственный бок и обнаружил, что его пальцы переплелись с чужими. Другая рука принадлежала девушке в зеленых гольфах — та, однако, смотрела не на Гноссоса, а на мартышку-паука.

Она действительно держала его за руку.

Наконец, перевела взгляд на Гноссоса и попросила мягко, но с нажимом:

— Уведи меня, пожалуйста, отсюда ненадолго.

У дальней стены незнакомая пара, переступив через волосатого уродца с наргиле, исчезла за металлической дверью. Вновь лязг задвижки.

Сквозь гул разговоров вдруг прорвались четвертые доли ситара и тут же умолкли. Мартышка-паук пронзительно взвизгнул и обдал стену струей мочи.

Джуди Ламперс поднесла ко рту косяк и затянулась. Посмотрела на Гноссоса и покачала головой, словно говоря, что пока ничего особенного не происходит. Гноссос провел большим пальцем по ее брови и застегнул парку.

— Если у тебя есть минута… — начал Янгблад.

— В другой раз, старик.

Редактор перевел взгляд на южноамериканца, тот кивнул:

— Мы ждем.

— Дышите глубже, — сказал он им. Затем девушке:

— Пошли, старушка. — Берет ее за руку, уводит в ночь.

Никогда не упускать шанса.

В «Черных Лосях» не было ни одного белого.

Они приехали туда прямо из сарая Моджо на угнанной «англии», притормаживая только у знаков «стоп» и на светофорах. Чувствовать карту, не терять масть. Гноссос не показывался у них больше года, однако стоило ему появиться в дверях, его тут же вспомнили и устроили целое представление. Все принялись жать руки, и напряжение улетучилось, подобно запаху тухлых яиц, что вырывается из спускного клапана и растворяется в мощном порыве морского бриза. Он отсыпал Моджовской смеси Толстому Фреду Фавну, стоявшему на посту у дверного глазка, немного Пауку Вашингтону, лабавшему на вибрафоне, и еще Южанке, принимавшей у посетителей шляпы, неважно имелись они или нет. Святой Николай кормит кисок.

— Обалденная девчонка, — объяснил он шепотом, — у нее бритва в бюстгальтере.

— А у тебя?

— Она от меня тащится, детка, со мной все в порядке.

А те «Лоси», которые его не знали, узнали его довольно скоро. Они столпились вокруг со словами:

— Мы слыхали о тебе, старик. — А потом: — Как дела? — И он отвечал:

— Это Кристин Макклеод, она тут еще ни разу не была. — Раздавая траву; а они, бросив взгляд на ее зеленые гольфы, говорили, ну и ништяк, все прям-таки клево, приятно провести время, тебе и Софоклу — так они называли Гноссоса. Но Винни-Пух — звала его она, точно так, не обращая внимания на громкие протесты, какой там хранитель огня, нет, она этого не потерпит, об очаге должны заботиться весталки, не его это дело. Не покидавший дверного глазка Толстый Фред Фавн, которому как-то довелось выслушать восьмидесятиминутный монолог о мембранах, усмехнулся и сказал ей:

— Давай-давай, все правильно, ему только того и надо, если весталки, то это как раз про Софокла.

Надеясь сбить его с темы, Гноссос крикнул Пауку Вашингтону, чтоб тот сыграл «Ночь в Тунисе», — но крикнул, тщательно подбирая слова, поскольку три года назад Паук расквасил губу блондинке Дики в льняном костюме: этот клуб ему нужен черным.