После кофе с пирогом Дэвид повел их на прогулку: уже почти традиция, старый сыч знает, что мне нужно. Дрозд — на кухне, весь день чугунки и сковородки, восемь ртов, вода кипит, смеси варятся, пудинги пекутся, мясо маринуется, чечевица мокнет, сидр бродит, отдыхать некогда.

В оранжерее было тепло и влажно, пахло мускусом и ботаническими секретами. Они медленно вошли внутрь, Дэвид пропустил Гноссоса вперед, Малиновка крепко держалась за его шею. В зарослях словно бы что-то шевельнулось, потом затихло. Пол закрывала подушка ирландского мха, блестящая и влажная.

— Что это? — спросил Гноссос.

— Змеи и лягушки, — ответила Крачка и, вывернувшись, потащила их в свои владения. — И еще жаба, мы с Ким поймали ее у Осеннего ручья.

— Это для насекомых, — пояснил Дэвид. Хеффаламп отчетливо побледнел, стал оглядываться через плечо, а ноги теперь поднимал осторожно, пристально всматриваясь, куда ступает.

— Брр, — нервно воскликнул он и оглянулся, ища единомышленников, — змеи. Никуда не годится.

Но вокруг росли фиги и молочай. Дикие тюльпаны, анемоны, жасмин, наперстянка, толокнянка, розовые гвоздики, душистые васильки, алтей, сирийская мальва, фуксии, иберийки, тигровые лилии, рододендроны, зверобой, мимоза, лаванда и еще полсотни бутонов и разновидностей, названий которых Гноссос не знал.

— А это что такое? — спросил Хеффаламп, пытаясь переключить внимание Ласточки, заинтригованной его курчавыми волосами, в которых она увлеченно прокладывала пальчиком тоннель.

— Семейство Papaveraceae , — сказал Дэвид. — На самом деле — трава, только со щетинками, если присмотреться. Мак.

— Мак? — вгляделся Гноссос.

— Самосейка. — Дэвид улыбнулся, снял с плеча Киви и опустил ее на землю, потом сорвал красноватый цветок и дал всем понюхать. — Видите? Это не снотворный евразийский цветок. У него белые лепестки, иногда бывают фиолетовыми; семенная коробочка, выделяет молочко.

«Летний Снег» Матербола.

— Семенные коробочки, — повторил Гноссос. — Без них никак, дети.

— Аааахх! — завопил Хеффаламп, подлетая в воздух. Здоровенная черная змея, проложив себе путь сквозь маки, замерла, подняла голову и уставилась на них. Крачка взяла ее в руки и обернула кольцом вокруг шеи:

— Не бойся, не кусается.

Ласточка решила, что настал подходящий момент, и принялась распутывать самый тугой завиток у Хеффалампа на голове.

— Ты что, Ласточка, я ведь живой!

— А где моя трава, — спросил Гноссос, — как она поживает?

— Ах. Чудесно, можешь себе представить. Вот, смотри. — Дэвид сорвал длинный стебель с крохотными почками. — Всего за три недели, и в такой бедной почве.

— Из маленьких желудей, — сказал Гноссос.

— Побольше света, видишь, целый день солнце, поменьше воды — р-раз, и выросла.

Гноссос удовлетворенно провел ладонью по бортику влажной глиняной кадки. Недолго ждать урожая — устроить деревенский праздник, позвать фермеров со всей округи, будет как у Брейгеля.

— У тебя смешные волосы, — объявила Вороба Хеффалампу. Тот густо покраснел и опустил ее на землю, сделав вид, что его очень заинтересовала виноградная лиана.

— Смотрите, что я нашла! — воскликнула Киви, коварно улыбаясь; она приближалась к ним на цыпочках, сложив ладошки таинственным мячиком. Затем подняла одну руку — на другой сидела коричневая жаба, которая тут же принялась квакать, выпячивая и втягивая брюшко. — Она ест противных червяков. И личинки.

— Ихх. — Это Хефф.

Довольный Гноссос снова оглядел цветы — подвинул ящик с цветущей марихуаной, провел по листьям кончиками пальцев. Девчонки, вернув на место змей, лягушек и жаб, сгрудились вокруг Хеффалампа, который за секунду до того подбирался к двери, стараясь не потерять при этом лица. Они дразнили его воображаемыми пауками и ползучими тварями, хихикали и стреляли глазками по сторонам.

— Ну хватит, — отмахивался тот, — пошли есть мороженое. Кто хочет эскимо?

Дрозд встретила их на крыльце с завернутой в лоскутное одеяльце новорожденной Зарянкой на руках. За подол цеплялась Синица, держа у щеки для безопасности подушку и засунув в рот большой палец. От такого зрелища Гноссос вдруг остолбенел. На боковой стене дома висел старый обеденный колокольчик, черный, размером со здоровенную тыкву. В голове у Гноссоса все завертелось, и он, перекидывая ноги через подвернувшихся девчонок, кинулся к нему и, весело хохоча, дернул за веревку. Трезвон получился таким оглушительным, что у всех заложило уши.

— Дэвид, солнце, — радостно орал он, размахивая руками, — дишь твою мать, старый благодетель, я тебя люблю!

Но громкий резкий звон разбудил малышку, и она вдруг пронзительно завопила.

— Тихо, тихо, — проворковала Дрозд, — это всего лишь Гноссос.

А Крачка, делегат от прочих девчонок, посмотрела на отца, как раз в эту минуту переставлявшего защелки на красных подтяжках, чтоб не свалились купленные на распродаже брюки, и спросила:

— Папа, а что такое дишьтвоюмать?

Они брели в городок под названием Дриада, но в голове у Гноссоса крутился только один образ, да и тот он изо всех сил старался прогнать. Невозможно выиграть у всех.

Они шли вдвоем по безлунной дороге, держась из-за редких ночных машин поближе к забору; под сапогами хрустел шлак. Время от времени слышались всхрапы бессонных коров, а иногда прямо над головами зловеще каркали невидимые вороны. Гноссос — рюкзак лупит по спине, а с поднятым капюшоном парки он похож на шаркающего картезианца. Хеффаламп — в армейской куртке Дэвида; длинные тощие руки прячет от холода подмышками, и почти теряясь в темноте, вдруг выстреливает вопросом:

— А может, ну их всех в зад, пойдем лучше к Гвидо, а, Папс?

— Гвидо истощает, старик, у Гвидо ничего не происходит. Тебе нужен «Экванил»?

— Ради такого говна терпеть всю эту скуку? Пьянки — отстой.

— Мазохизм, детка. Маленькое зло.

— Господи.

— Не господи, а совсем наоборот. Поговори с ним перед сном, увидишь, что он тебе ответит.

— Тебе — может быть.

— Этот кошак, наверное, решил заснять вас с бабой на пленку: в разных позах, тема с вариациями — кто знает? Ты видел в городе его микроавтобус? Этих зомби на заднем сиденье? Ночные создания, старик, распускаются под луной.

Прямо над их головами заложила крутой вираж ворона, Хефф пригнулся от неожиданности, потом молча кивнул и засунул руки в карманы.

— Зомби.

— Чувак Аквавитуса, у них все схвачено, даже этот гаванский кошак с опалом во лбу, как там они его зовут.

— Будда, — прозвучал резкий ответ, Хеффаламп нахмурился и прибавил ходу. — Шевелись, у меня время не дурное.

— Расслабься, старик.

— Расслабиться — это хорошо. — Сплюнул: — Ха. — Что-то не так?

— Тебе бы мепробамата для головы.

— Отъебись.

— В чем дело, старик?

Голова качается, подошвы лупят по дороге.

— Хефф?

— Чего?

— Какая тебя муха укусила?

— Никакая.

— Тогда ладно, я просто подумал, вдруг тебя укусила какая-то муха.

Сарказм заставил Хеффа остановиться и повернуться в темноте к Гноссосу.

— Слушай, Папс, мы с тобой охуительные друзья и все такое, но я тебе уже говорил про Джек, так что притормози немного, ладно?

— Ты о чем?

— Это моя девчонка, я ее люблю.

— Эй, старик, я не понимаю, о чем ты.

— Джек. Я говорю о Джек.

— И?

— И. С меня хватит того, что она крутится вокруг других баб, чтоб еще и ты трындел о нас и о позах.

До Гноссоса наконец дошло, вздыбило волной хохота — и от полновесного тычка в живот Хеффаламп согнулся и закашлялся.

— О, Хеффаламп великолепный, декадентская рожа.

После этих слов Хефф зашипел и кинулся за Гноссосом, который скакал теперь впереди и вопил, изредка оглядываясь:

— Караул! Хеффаламп! Слонасный Ужопотам! Потасный Слоноужам!

Позади из-за поворота вырулили две машины: рыча клаксоном и заезжая на обочину, одна обгоняла другую. Пришлось скакать с дороги и, размахивая руками, лететь в распаханный, однако нехоженый сугроб. Теперь они лежали там отдуваясь, пока не стих гул моторов, Гноссос хихикал себе под нос, уткнувшись подбородком в грудь.