Ткачёв сел рядом, прислонив ко лбу рукоять пистолета. Ему не было жалко Марию, его огорчало то, что он убил безоружного врага, возможно, захотевшего напоследок сказать ему что-то важное.
На крышу взобрался Хмель и присел рядом. Безразлично взглянул на мёртвую женщину.
— Кажись, всё, Андрей.
Полковник спросил, не меняя позы:
— А как там наши?
— Плохо, — ответил Хмель. — Твой инкассатор остался цел, только царапнуло… Пионера убили, майор едва живой, а капитана… не довезли. Крови много потерял. На месте только следователь, да пара патрульных. Что им делать — не знают…
Ткачёв выронил пистолет и со вздохом прикрыл глаза ладонями.
— Надо сюда вызвать следственную бригаду, — глухо проговорил он.
— Я уже позвонил…
Полковник помолчал немного, а потом неожиданно спросил:
— А почему тебя называют — Хмель?
Агент ответил не сразу, вынул автоматный магазин из кармана бронежилета, проверил, стукнув им по бедру, и вставил в автомат.
— Я от вида крови пьянею…
Дима Гладышев ещё с детства завидовал всем. Сначала в детском саду малышам-одногодкам, когда их родители приходили за ними раньше его родителей. Затем в школе, когда его одноклассникам ставили хорошие оценки, а ему — нет. Потом в старших классах парням-одноклассникам за то, что те ходили гулять с девушками, а его не звали. В институте студентам, на которых преподаватели обращали больше внимания, чем на него. Офицерам — в армии, за то, что те жили на квартирах, а он ютился в холодной каморке с дырявой крышей. Мужчинам, у которых были симпатичные жены, машины и дачи…
И он решил, что добьётся того, что будут завидовать ему.
Поступив в Школу милиции, Гладышев больше помалкивал и смотрел что делают другие, и постепенно стал понимать — надо идти наверх по лестнице, не обращая внимания на крики тех, по которым идёшь. Для этого надо быть хитрее и жёстче.
Когда второй секретарь горкома партии Зареченска, куда старшего лейтенанта Гладышева отправили проходить службу, отдавал ему в жёны свою страшную и неуклюжую дочь, то сказал:
— В общем, так, зятёк. Будешь обижать мою Ирку — я сотру тебя в порошок. Если будешь меня держаться — то будешь жить с ней, как у христа за пазухой. Первым делом вступай в партию, рекомендацию я тебе обеспечу. А потом тихонько будем тебя продвигать по службе.
Ирка оказалась не только страшной и неуклюжей, но и совершенно неприспособленной для всех сторон семейной жизни. Как такой дурнушке вдолбили в мозги, что она самая красивая на свете, Дима не представлял. Простого зеркала хватало, чтобы развеять такой миф в прах. Занятия любовью с супругой для него оказались сплошным мучением, готовить она не умела, собственно и любить тоже, поскольку была ярой эгоисткой.
Гладышев прилагал максимум усилий, чтобы изображать любовь к Ирке, но получалось всегда плохо, а делать вялую плоть мужа стойкой, как оловянный солдатик, она не умела, не хотела, или брезговала. И самое неприятное, что после всех неудач она жаловалась папе — он меня не любит, он меня не хочет и так далее.
— Ты, зятёк, уразумей, — напившись водки, брызгал слюной высокопоставленный в городском масштабе отец Ирки. — Я знаю, что дочура не подарок. Но ты тоже меня пойми! Я тебя сделал начальником отдела? Сделал! Я тебе обещал звание капитана? Ты — капитан милиции. Так ты почему Ирку не обрюхатишь? Трудно чтоль?!
Гладышев неопределённо крутил ладонью, сжимая сухие губы. Не признаваться же тестю, что еловое бревно проще отыметь, чем его дочь.
— В общем, так, мой любимый зять. Родишь мне внука — будешь майором!
И прислонившись губами к уху Димки, тесть тихо добавил:
— Ну, не учить же тебя, как бабе наскоро запихнуть…
Тогда Дима подумал, что это была неплохая идея…
Гладышев после этого решил, что следует на всю эту семейку собирать компромат. И в этом преуспел — не зря же учился в школе милиции. Правда, тогда он не осознавал, что компромат всегда имеет обратный ход, к тому же, вдруг выяснилось, что Ирка детей иметь не может — на щеголявши по морозу в короткой юбчонке, супруга подхватила болезнь.
Тесть тогда так орал на неё, что стены дома, казалось, завернуться в трубочку. Супруга, вообще-то, любила погулять и оголиться где надо, и где не надо. А немного повзрослев, так и стыд потеряла напрочь. Но отца боялась до смерти.
Дима два дня утешал супругу всяческими способами и обрёл в её лице напарника. Ирка много чего рассказала и показала. Наверное, это их сблизило.
Гладышев быстро получил майора, потом и подполковника, став заместителем начальника ГУВД Зареченска. Тесть своё слово держать умел. Это развязало руки Диме, и он стал полегоньку залезать в такие дела, где его присутствие совсем не требовалось. Но его терпели, как зятя второго секретаря горкома.
Начальник ГУВД Гладышева не жаловал. Мало того, он просто иногда не замечал этого выскочку, вызвав у Димы чувство скрытой ненависти. Тесть уговаривал его не обращать внимания, мол, сейчас поменяется первый секретарь, а потом и видно будет.
Всё резко поменялось в жизни Гладышева с назначением в Зареченск Козырева. Тесть помрачнел лицом, и говорил, что ничего сделать не может, ибо Козырев человек самого Суслова, а начальник ГУВД — самого Щёлокова. Зареченск, по задумке сверху, должен был стать «форпостом» перед Афганистаном.
Гладышев пожаловался Ирке на свою нелегкую судьбу.
— Димочка, — ласково сказала супруга, расстегивая кофточку. — Сделай мне приятно, а я сделаю тебе…
Привычно поставив жену на четвереньки, Гладышев сделал ей приятно. За последние полгода он научился это делать.
Вскоре начальник ГУВД слег с сердечным приступом, и Дима быстренько приобрел приставку «и.о. начальника ГУВД». Болезнь прогрессировала, и Гладышев получил полковника и назначение на должность без «и.о.». А чуть позже, во время московской Олимпиады ему прислали заместителя, но которого Дима и взвалил все обязанности. А сам часами просиживал в кабинете Козырева, слушая высокопарные речи о новом устройстве Зареченска и вовремя этим речам поддакивал.
Елена Петровна Шмелёва ворвалась в его жизнь, как вихрь, как ураган, как цунами. Её дьявольская красота и некая раскрепощённость влекли к ней Гладышева, как собаку к заботливому и кормящему хозяину. Он перестал видеть и слышать вокруг. Он видел только её и слушал только её. И, как ни странно, она не обошла его вниманием.
На праздновании очередной годовщины Октябрьской революции был собран большой банкет. Шмелёва пришла туда в таком одеянии, что у всех челюсти упали на пол. Нет, она не оголилась, как его Ирка, но так подчеркнула свои достоинства, что воображение тут же нарисовало такое, от чего стариков бы хватил сердечный приступ.
По обыкновению, присутствующие на банкете напились до бесчувствия. Ирка так вообще спала на кушетке в ворохе одежды. Но первому секретарю захотелось обсудить что-то важное, и всех более менее трезвых начальников он позвал к себе в кабинет. Гладышев сделал вид, что пьян и послал вместо себя заместителя.
Елена Петровна, грациозно виляя бедрами, направилась в дамскую комнату и, походя, призывно подмигнула Гладышеву. Тот ринулся за ней, как верный пёс на посвист.
Увидев поднятый подол платья и изящный наклон, Дима потерял разум. Старенькая швейная машинка «Зингер», если бы ей довелось соревноваться в тот момент с Гладышевым по частоте производимых операций, просто бы не успела, захлебнувшись на десятой минуте. Такого яростного напора, видимо, не ожидала и Шмелёва, запросив о пощаде.
Вскоре, мимолётные свидания переросли в многочасовые. Полковник имел служебную машину и под видом встреч с нужными людьми часто задерживался после работы, встречая Елену Петровну в условном месте.
Но как-то раз Шмелёва резко пресекла интимную встречу. На свет были извлечены снимки их любовных похождений, и Елена Петровна заявила, что «сладкого» теперь Дима будет получать дозированно. И только после того, как принесёт ей нужную информацию. В противном случае снимки лягут на стол его жены и тестя.
